Уэллс Тауэр - Убежище
Обзор книги Уэллс Тауэр - Убежище
Уэллс Тауэр
Убежище
Мой брат Мэтью позвонил мне прошлой осенью. До этого мы с ним не общались тринадцать месяцев.
— Привет, братишка. Вопрос можно? Как ты относишься к горам?
— Пусть стоят, — ответил я.
— Отлично, отлично, — сказал он. — А ты знаешь, я тут одну купил. Звоню тебе с вершины.
— Которую? Случайно не Попокатепетль?
— Иди на хер. — Насколько он знал, у этой горы не было названия. Он сказал, что она на севере штата Мэн, где он живет с июля. В телефон дул ветер.
— Опять переехал, что ли?
— Ну да, — сказал Мэтью. Было слышно, что он говорит сквозь ухмылку. — Я оттуда свалил, старичок. Надо было быть полным психом, чтобы проторчать столько в Миртл-Биче!
— Мэн — это здорово, — сказал я. — А океан тебе видно?
— Какой, к черту, океан. Я же не на побережье! — завопил он. — В гробу я видал эти побережья. Думаешь, я уехал за тысячу двести миль только ради того, чтобы тереться в толпе загорелых дебилов в плавках?
Потом его голос смягчился и он сказал, что скоро зима и ему хотелось бы увидеть мою физиономию, прежде чем снега отрежут его от внешнего мира.
Я ответил, что вряд ли выберусь, и Мэтью принялся расписывать прелести своих новых владений: журчащие ручьи, зеркальные озера и «шикарную панораму с заповедными лесами», которой можно любоваться из его домика на вершине. Домик он тоже описал до последней шляпки гвоздя и последней законопаченной щели.
— А еще тут со мной один малый в твоем вкусе. Мой корешок Боб, сосед. Я его нанял доделывать мою лачугу. Выдающийся тип. По сравнению с теми гондонами из Миртл-Бича, это не человек, а песня. Вы с ним сразу найдете общий язык. Сейчас я его позову.
Я попытался возразить, но Мэтью уже отнял телефон от уха. Вскоре я услышал звонкие удары молотка. Потом они прекратились, и на линии раздался тонкий надтреснутый голос:
— Але, Боб Браун слушает. Кто это?
— Я Алан…
— Алан Дюпри[1]?
— Нет. Я брат Мэтью, Алан Латтимор.
— Сказали бы, что Дюпри, я б все равно не поверил. Рад знакомству.
Стук молотка возобновился, и телефон снова взял Мэтью.
— Натуральный дикарь, — с довольным смешком заметил он. — Только он да я — у нас тут, можно сказать, горное племя из двух мужиков. Чисто рай. Когда загружаешься в самолет?
Я не мог не порадоваться вместе с Мэтью его отъезду из Миртл-Бича. Удрать из тамошнего мирка было все равно что вырваться из вьетнамской ямы-ловушки с острыми бамбуковыми кольями на дне. Миртл-Бич, лишенное даже клочка тени царство высоленных полей для гольфа и агентов по торговле недвижимостью — напористых женщин с глубокими декольте, щедро обнажающими их пегую кожу, и мужчин с поросшими белесой шерстью икрами, мягкими животами и жесткими потухшими глазами, мужчин, которые зовут тебя «дружище», толкуя о выгодах переселения в кондоминиумы, потихоньку съезжающие в Атлантику.
Однако решимость Мэтью, порвавшего с той жизнью, вызвала бы с моей стороны гораздо более пылкое одобрение, если бы в прошлые годы он не требовал его от меня во многих других случаях — когда вылетел из Университета Эмори, где учился на юриста, когда уволился из брокерской конторы в Мемфисе, когда бросил инвестиционный фонд, который сам же основал в Форт-Лодердейле, когда развелся со своей первой женой (спокойной веснушчатой женщиной, очень симпатичной, на мой взгляд), объяснив это тем, что «она глуховата и из дырки у нее воняет», и когда обручился с мисс Кимберли Остен, дочерью автомобильного дилера из Миртл-Бича.
Метания начались у Мэтью еще в школьную пору. Он был неуклюжим мальчиком с сильным желанием нравиться и большими простодушными глазами, как у мула. Тогда, в школе, он без большого успеха пытался стать своим в самых разных компаниях — у держателей хомячков, у собирателей комиксов, у юных птицеловов, у гольфистов, у любителей гонок на старых машинах и так далее. Он вел себя подобострастно и вызывающе в одно и то же время. Его часто высмеивали, а иногда и поколачивали ребята, чьей дружбы он добивался особенно упорно. Несмотря на обширный список деловых неудач, к сорока годам Мэтью скопил изрядную сумму денег и, по моим соображениям, мог бы купить себе постоянное членство в любом круге — только выбирай. Но, похоже, с течением лет эта идея перестала его привлекать. Как-то так получилось, что он потерял способность радоваться жизни, если каждые четыре-пять лет не начинал все с нуля. Пожив где-нибудь недолго с относительным комфортом, он становился беспокойным и озлобленным, будто подозревал, что его намеренно лишают какой-то более счастливой жизни в других краях.
Я живу в Аркате, в Калифорнии. По профессии я музыкальный терапевт и кое-как этим кормлюсь, но в глазах брата моя специальность настолько ничтожна, что он, похоже, просто не в силах запомнить, чем я зарабатываю себе на хлеб. У меня не было ни свободного времени, ни свободных денег на поездку в Мэн, однако, слушая рекламный спич Мэтью, я понял, что тронут его звонком. Он снова призывал меня, единственного эмиссара прошлого, в свидетели своей последней метаморфозы, и я скрепя сердце заказал билет.
Я стартовал в первый четверг ноября, избрав дешевый и изнурительный маршрут. Посреди дня я вылетел из Аркаты в аэропорт Сан-Франциско, где провел четыре тоскливых часа в обществе человека, на руке у которого были часы размером с гипсовый потолочный медальон. Он то и дело поддергивал брючины, собирая лишнюю материю в складчатый шатер у себя в паху. «Когда речь заходит о нашей интенциональности, Эдвард рвет и мечет» — эту фразу он произнес дважды, говоря по сотовому телефону с разными людьми. Мой рейс из Сан-Франциско в Бостон был ночным. Я съежился в кресле рядом с громадной женщиной, чья телесная фурнитура целиком поглотила наш общий подлокотник. Мне некуда было приклонить голову. Она заметила, что я поглядываю на мягкую ложбину между ее плечом и щекой, и сказала: «Давайте, кладите». Я так и сделал. От женщины исходил чистый, умиротворяющий морской аромат, и я прекрасно выспался.
На заре я вылетел из Бостона в Бангор. В Бангоре меня усадили в крошечный шестиместный аэропланчик, который простоял на дорожке два часа, пока механик — на вид ему не было и пятнадцати — с умным видом пялился на крыло. Наконец скрежетнули моторы, и аэропланчик, вибрируя, понес нас на север, в Арустукский округ.
Внизу тянулись необъятные елово-сосновые массивы, чья однородность не нарушалась ни городком, ни поселком. Мы приземлились в местном аэропорту, состоящем из единственной посадочной полосы и приткнувшейся сбоку от нее хибарки из рифленого железа. В воздухе была разлита пронизывающая стылость. Четверо моих попутчиков подобрали багаж, выкинутый служителем на синеватый гравий, и потрусили на автостоянку. Самолетик принял на борт свежую порцию пассажиров, взмыл над еловыми шпилями и унесся на подрагивающих крыльях.
Я вышел на дорогу около летного поля и стал ждать брата. Протекли десять минут, потом пятнадцать, потом двадцать. Во время ожидания я подвергался кровожадным атакам каких-то ужасных морозостойких комаров, доселе мной невиданных. Пока я забивал одного, на моей руке уже успевало устроиться полдюжины его товарищей — их вздутые прозрачные брюшки сверкали на холодном белом солнце, как гранатовые зернышки.
Мое сражение с комарами длилось уже три четверти часа, когда из-за поворота наконец показался красный пикап Ниссан с темными тонированными стеклами. Хрустя асфальтовым крошевом на обочине, он затормозил напротив меня. Мэтью вылез и пересек дорогу. Его облик меня потряс. За тот год, что мы не виделись, он нарастил уйму ненужной плоти — подгрудок, который начинался чуть ли не от висков, и брюхо, как у беременной двойняшками на восьмом месяце. Этот дополнительный вес вкупе с его молочной бледностью создавал впечатление царственной загробности, как барельеф на крышке императорского саркофага. Меня кольнуло беспокойство.
— Ты опоздал, — сказал Мэтью.
— Я торчу здесь уже сорок пять минут.
Он хмыкнул, точно меня стоило бы промурыжить у аэропорта намного дольше.
— Мы приехали сюда два часа назад. Теперь весь день псу под хвост.
— Слушай, Мэтью…
Он перебил меня.
— Вот что, Алан. Ты думаешь, я тут лежу и в жопе ковыряюсь? У меня дел невпроворот, а нам пришлось ехать в город и болтаться здесь, и теперь Боб напился, и у меня глаза в разные стороны, и ни хрена мы уже сегодня не сделаем.
— Очень хорошо. Я специально попросил задержать самолет, чтобы тебе напакостить. Рад, что мой замысел удался.
— А позвонить было нельзя? — Он вынул из кармана мобильник. — Видишь, телефон? Очень удобная штучка. Можно сказать что-нибудь тому, кого в данный момент нет рядом.
Мне сильно захотелось врезать своему брату по носу. Вместо этого я поднял сумку.
