Вильям Козлов - Поцелуй сатаны
— Ну а… наших старых знакомых встречаешь?
— Прыгунов рассказывал, что у Павлика и Аллы Ляховой какие-то крупные неприятности. Уголовщина и все такое. В общем, этого и следовало ожидать… — Никита взглянул на нее из-под полуопущенных ресниц — они у него длинные, как у девушки — и прибавил:
— Мне сейчас страшно даже подумать, какую мы вели дикую, бесполезную жизнь! Столько в мире прекрасного, интересного — не хлебом же единым жив человек, — а мы прятались от всего этого в подвалах, на свалках.
— Я как-то проходила мимо нашего пятачка на улице Рубинштейна, — проговорила Алиса. — Их там не видно. Прыщ Лева Смальский по-прежнему крутится.
— Они теперь от меня так же далеки, как вот эти… — кивнул Никита на обступившие их могилы с надгробиями. — Царствие им небесное, — он перекрестился. Это впервые при ней.
— Ты веришь в загробную жизнь?
— Я не хочу об этом всуе толковать, — нахмурился Никита. — Но еще до поступления в семинарию я верил, что человеческий разум — это божественный дар и истлеть в могиле вместе с бренным телом он не может… Это не только религия утверждает, но и многие великие ученые. Слышала про ноосферу Вернадского?
— Что-то читала… — пожала плечами девушка. — Тоже богослов? Академик утверждает, что вокруг нашей планеты вращается мыслящий пласт. Как кольцо вокруг Сатурна.
— Надо же, — сказала Алиса.
И окончательно ее сразил Никита, когда снова привел слова историка Ключевского, которого Алиса никогда не читала, хотя в университете много говорили о нем, как и о Карамзине, Соловьеве. Никита вдруг сказал:
— Любовь женщины дает мужчине минутные наслаждения и кладет на него вечные обязательства, по крайней мере, пожизненные неприятности.
— Ты никогда не женишься? — спросила она.
— Не знаю, — помолчав и не глядя на нее, ответил он. — Есть вещи в мире более возвышенные, чем любовь к женщине.
— Неправда! — вдруг взорвалась она. — Любовь — это самое прекрасное, что твой бог подарил людям..
— Мой бог… — вставил Никита. — Наш!
— И кто не полюбит, тот — несчастный человек! Человек — смертен, а любовь вечна.
— Бог, религия — бессмертны, негромко сказал Никита. — И ради Бога истинно верующие отказывались от любви. Ты слышала про христовых невест?
— Кто это такие?
— Монахини, посвятившие себя Богу.
В общем, хорошего разговора не получилось и они расстались еще более чужими, чем были до сих пор. Никита проводил ее до остановки автобуса на площади Александра Невского, а сам вернулся в лавру. Ведь занятия у них начинаются первого сентября.
Обо всем этом думала Алиса, подходя к пятиэтажному жилому дому на улице Каляева. На углу стояли дружинники с красными повязками и следили за пешеходами. У парадной Большого дома, так в Ленинграде называли мрачноватое прямоугольное серое здание КГБ и МВД, дежурили два милиционера с рациями через плечо. Тонкие суставчатые антенны поблескивали. С Невы слышались негромкие гудки буксиров. Коротко рявкнула сигнальная пушка с другого берега: 12 часов. Обеденный перерыв закончился. Сегодня до пяти часов ей предстоит выкрасить два окна цинковыми белилами и серой краской кухонную дверь. Лишь бы рыжая фурия не толклась в квартире.
Нажимая на кнопку звонка, Алиса подумала, что нужно будет сходить в публичку и почитать сочинения Ключевского. Неужели он убежденный женоненавистник?
2
Листая дома журналы, Михаил Федорович вдруг наткнулся на большую статью о Сергее Ивановиче Строкове. Вспомнился разговор с писателем, где он жаловался, что на последние его романы не было вот уже несколько лет ни одной рецензии, мол, литературная групповщина мстит ему замалчиванием. А он один из самых популярных писателей в стране… Конечно, Строков так не выразился, но Лапин это и сам знал. Работники книготорга, библиотекари на своих совещаниях всегда говорили об этом. И вот в толстом московском журнале — большая статья… Перевернув несколько страниц, Лапин заинтересовался: неизвестный ему критик в пух и прах разбивал все творчество Строкова! Можно сказать, не выбирая выражений. Пытался доказать, что это вообще не писатель, хотя слово графоман не было употреблено, но бил он именно на это. Последовательно книгу за книгой раздраконивал так, что только перья летели! Сергей Иванович говорил ему, что независимый от групповщины, он употреблял слово «мафия», писатель практически беззащитен. Групповщина, контролируя почти все журналы в стране, всю печать, может, как он выразился, из дерьма сделать конфетку и талантливого писателя превратить в дерьмо… кажется, как раз это и произошло.
Он сидел в кресле перед выключенным телевизором, ждал девяти часов, когда начнется программа «Время». Они с женой только что поужинали, Никита уже с неделю как перебрался в общежитие. Не мог Михаил Федорович понять сына: чего ему дома не живется? Ладно, смирился он, что сын ударился в религию… Кажется, на его работе это пока никак не отразилось. У партийных работников сейчас своих проблем не счесть, на такие пустяки теперь, слава богу, не обращают внимания… Слава богу… Уже и в его лексикон входят религиозные словечки! Жена то и дело восклицает: «Бог ты мой!», «Прости, господи!».
Злобная, уничижительная статья оставила у Лапина неприятное ощущение. Если раньше он как-то не принимал близко беды ленинградских литераторов к сердцу, то сейчас обиделся за Строкова. Фамилия критика была ему неизвестна. Конечно, мало кто прочтет эту злобную статейку, но Сергею Ивановичу она наверняка надолго испортит настроение. Писатели ранимы, ведь их каждый мало-мальски грамотный человек может покритиковать, но чтобы вот так… Строков говорил, что злобный пасквиль на писателя недоброжелательно настроенный к нему издатель всегда может использовать против него: отклонить новую рукопись или не включить в план очередное переиздание.
— Нашел что-то интересное? — спросила Людмила Юрьевна, включая телевизор. Она тоже любила программу «Время» и «600 секунд». Нравились ей и другие публицистические передачи. Все время боялась, что и его Лапина, когда-нибудь обольют грязью…
— Строкова какой-то тип раздолбал…
— Хороший ведь писатель, — удивилась жена. — Я прочла все его последние романы. Кстати, достать их можно только по большому блату. Даже в библиотеках записываются в очередь. Ту книжку, которую он тебе подарил, у меня знакомые зачитали до дыр. Вот скажи мне, Миша, почему таких, как Строков, популярных писателей так мало издают, а всякой макулатуры на прилавках прорва?
— А вот критик, — кивнул на лежащий у него на коленях журнал Михаил Федорович, — утверждает, что Сергей Строков никакой не писатель…
