Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 3.
Силков (схватил с пола нож). Ванятка… Иван, Иван! Отродясь того не было у нас… (Прячет нож.)
Миша держит Махоткина за плечи.
Махоткин. Миша, брось… Я ему все скажу напоследок…
Иванов (сдерживаясь). Ну, давай, давай… Махоткин. Ты тут чуть ли не пел: «Бу-удет!» Я вот подожгу свою хорому, а потом и размечтаюсь — какая она «будет» с подзорами да с петухами. Какой дурак может надумать такое: разорить за день, чтобы выправлять годами?.. А мы позволили зарезать Красавку. А ты? В одиночку боролся? Писа-ал в Москву-у! А чего тай-ком-то? Выше народа стал: вот она где, твоя ошибка. А речки нету! (Анюте.) Помнишь, Анюта… Красавку?.. Молчишь?.. Молчи. Нету нашей с тобой Красавки. (Иванову.) И ты виноват не меньше Чекмаря — командир-одиночка! Э, да провалитесь вы все! Не согласен так жить. Ничего не хочу. Если завтра милиция не возьмет — только вы меня и видали в колхозе. (Идет к выходу.) Анют а. Ваня!.. Не уходи!..
Махоткин уходит.
…Еще один — долой… (Горячо.) Леонид Петрович, как же дальше-то?
Миша. Долго он будет скоблить себе душу. Пошли, Поля, догоним.
Поля (Анюте). И любит ведь. Любит-то как! (Уходят.)
Силков. А Иван потерялся совсем — нутром разорился человек… Стареет колхоз, стареет. Останутся бабы да старики — что будем делать, Леонид Петрович? Иванов (неожиданно резко). Работать!!!
Тягостная пауза.
…(Анюте.) Прости… сорвался на последнем дыхании. Ну? Пойдем и мы, Анюта? Пойдем… Слышишь?
Анюта. Не обижайтесь, Леонид Петрович. Я сейчас… не пойду.
Иванов (у авансцены, задумчиво и горько). А не у меня ли «косолапая» душа? Или уж председатель колхоза должен быть отрешенным от жизни, всегда только обязанным перед теми, кто вверху, и перед теми, кто внизу?.. Отрешенным от жизни?.. (Решительно.) Нет, черта с два! Вот так, просто, я не уступлю. Я его проучу. Э, будь что будет! (Направляется в сторону Махоткина.)
Силков (что-то решив). Стой! Эдак я за тобой не поспею.
Иванов. А вы — куда?
Силков. Как — «куда»? С тобой. Тебе сейчас, Леонид Петрович, одному-то… Поллитровочка у меня стоит вторую неделю безработная. Посидим, потолкуем об жизни. Выпьем дружненько. Може, попоем согласно. (Тихо поет.) Ой, да ты кали-и-ина…
Иванов. Пошли! Я — тоже человек!
Глухой раскат грома.
Иванов и Силков уходят.
Анюта (задумчиво смотрит вдаль, и Кислову). Вы грозы боитесь?
Кислов. И боюсь, и люблю… Смотри, туча на тучу идет… вот… сейчас молния и — гром…
Анюта. И небо бывает черным…
Гроза усиливается.
Кислов. Природа напоминает нам, Анюта, о своей мощи, о величии! Но уж если она наказывает, то жестоко и навечно. Мы в ответе перед нею за ошибки наших предков и за свои. Наши дети и внуки будут отвечать за нас… Неужели человечество останется без чистой воды, а счетчик Гейгера, в то же время, подскочит за черту, где уже начинается первый пункт смертного приговора всему живому? Неужели же люди на Земле так и не поймут, что наши потомки могут услышать, как по земному шару прокатится горестное и скорбное песнопение «Ныне отпущаеши раба твоего…»?
Эхо повторяет: «Ныне… отпущаеши раба… твоего».
…Нет! Пусть же для них зацветут пустыни, вырастут новые леса, потекут полноводные и чистые реки! Пусть журчат речушки и ручейки! Этому не жаль посвятить всю жизнь.
Короткий промежуток тишины, как это бывает в перерывах между Грозовыми разрядами, когда еще не пошел дождь. Душная тишина.
Затем молния, сильный гром.
Анюта. С вами… легко. И не страшно.
Кислов (берет ее ладони). А мне с вами — больше чем легко.
Анюта (отстраняется). Никогда так не говорите. Мы — просто друзья.
Резкое затемнение.
В темноте — впечатление ночной грозы в степи. Слышен шум приближающегося дождя.
Картина шестаяДом для приезжих. Поздний вечер. За окном дождь. Гроза. Мрачно, жутко. Бояров сидит у чемодана, готовый к отъезду. У двери стоит Кострова. Общий помер пуст, там полумрак.
Бояров. И уехать не на чем…
Кострова. Любая машина застрянет. Куда в ночь ехать? Хороший хозяин в такую погоду скотину со двора не выпускает. Ишь, какой хлещет!
Бояров (садясь за стол). А мне надо уехать обязательно. Я здесь не могу. Какое-то предчувствие чего-то неотвратимого.
Кострова. Это оно от погоды — тоска-то.
Бояров. Погода действительно… Дождь, гром, глушь… Гром, глушь, дождь…
Короткий сильный гром.
Кострова (крестится). Свят, свят…
Бояров (машинально подражая ей, подносит пальцы ко лбу, но, спохватившись, отбрасывает руку в сторону, как чужую и лишнюю). Одичал. Одичал за неделю.
Кострова (мнется у двери, собираясь уходить). Что я хотела спросить: Анюта сюда, в гостиницу, не заходила? Ушла из дому. А он — вон какой хлещет! Греха-то!
Бояров (смотря в одну точку). Анюта? Какая Анюта?
Кострова. Дочка моя, дочка.
Бояров. Дочка? А-а, дочка… Нет, никакая дочка не заходила…
Кострова. А Махоткин?
Бояров (опасливо). Не было. Что ему тут нужно?
Кострова. Рыскает по селу — ищет Анюту. Прямо домой вломился. Ой, боюсь беды, боюсь.
Бояров (как бы самому себе). Беда уже стряслась. Сказано: «Последний день карьеры»… И Свищ поможет… Какая жертва ради машины, на алтарь науки!.. (Обхватив голову, облокотился на стол.)
Кострова. Ну, я пойду. (Безнадежный и презрительный жест в сторону Боярова.) И что ему — до нашей жизни! (Уходит.)
Бояров, в том же положении, зажав виски, то ли думает, то ли дремлет под звуки ливня, покачиваясь.
Входит в общий номер Лапкин.
Лапкин (включает свет). Вся хорома для одного. Все расползлись. И мой Бояров — в лепешку… А Лапкин с победой! Всегда мне не везло в понедельники, а сегодня — отличный понедельничек! Вот как надо жить. Только так. А пока, пока спать спокойненько. (Разбирает койку Чекмаря и напевает.) Любимый город может спать спокойно… (Выключает свет.)
Пауза. Ощущение времени. Луч света падает на постель Лапкина: он спит, на лице счастливая улыбка. Луч медленно гаснет.
Бояров. В городе и я спал бы спокойно, как все люди… А тут — глушь, дождь, гром… Надо взвесить все наедине, оглянуться ретроспективно. (Откидывает одеяло на кровати, раздевается.) Да. Где-то я ошибся. Как это все случилось? Ведь я всегда шел в ногу со временем, и вдруг — «соглашатель»… «доложу по форме»… Это уже удар в лоб. (Задумался.) Почему именно сегодня так ярко вспомнился весь мой тяжкий путь в науке? Сколько пришлось в поле… перестроек! М-м-м… Спорил, защищал и отрицал. Отрицал и защищал. Менделя отрицал и Менделя защищал. Нога моя всегда была в струе течения времени. И было ясно — что защищать и что отрицать. (Идет к авансцене. К публике доверительно и расстроенно, оглядываясь назад и по сторонам.) И вот настало время: нет установки для сельскохозяйственной науки. Нету! Наука развивается в спорах — это верно. А о чем спорить, если нет установки? Так — впустую? Жить так нельзя… Можно ли решить такое одному?.. А я один. Уж не схожу ли я с ума? (Задумался.) Нет, не один! Есть преданный единственный друг… (Идет к Лапкину.) Вы здесь? (Громче.) Михей Харитоныч! (Горько.) И этот бросил, уехал. (В отчаянии, начальственно.) Товарищ Лапкин!
Лапкин (вскакивает, и спросонья). Товарищ министр? А? Кто, кто тут? Я сейчас — брюки…
Бояров (включает свет). Дорогой мой, Михей Харитоныч! Я верил. (Садится за стол.)
Лапкин (всклокоченный, облегченно). Ах, это вы. (Огорченно.) А какой был со-он! Будто я сижу в министерстве… (Осекся, садится против Боярова, и слегка недовольно.) Ночь — а вы бродите…
Бояров. Остались только вы у меня — верный человек.
