Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
— Так Полисть-то, сын мой, не Волга.
— Да ведь и у вас, батюшка, живот что бочка: с таким запасом жира безболезненно отслужите панихиду. — Уполномоченный подошел к низкому столу, откинул желтоватую простыню и глазами указал на покойника с усиками: — Узнаёте?
Священник скосил рыжую бороду, пристально всмотрелся в мертвеца и отрицательно покачал лохматой головой:
— Кто это?
— Убийца вашего сына.
— Свят! Свят! — мелко перекрестился поп. — Мое чадо во хмелю замерз.
— Нет!
Уполномоченный рассказал, при каких обстоятельствах погиб Ерш Анархист, и снова накрыл труп.
— Зубков, покойник, действовал по указке эмиссара патриарха Тихона…
Леша заметил, что поп бросил взгляд на дверь, словно хотел узнать: пойман Рысь или нет?
— Вы, гражданин Жгловский, встречались с эмиссаром?
— Единожды, и во тьме кромешной.
— Где?
— У регента в доме.
— О чем говорил эмиссар?
— О живой церкви. Просил меня дать бой обновленцам.
— Кто был с вами еще?
— Эмиссар беседовал с каждым в отдельности, сын мой.
— Этакая конспирация, и ради чего?! — воскликнул Воркун. — Дать бой обновленцам?
— Меня благословил на бой, а что другим наказывал — не ведаю, дети мои.
— Значит, — продолжал Пронин, — ночью в магазине вы, батюшка, помогали Солеварову догрузить ящики с оружием по своей инициативе?
— Сохрани, господи! — поп увесисто отмахал крестное знамение. — Я оценивал древние иконы, а свояк занимался ящиками. Спросите его, раба божьего…
Леша заерзал на стуле. Он вспомнил, как нечаянно распахнул дверь в доме Капитоновны и до смерти напугал Солеварова: «Неужели старик заглох навеки?»
Он пожалел, что Калугин ушел на изъятие церковных ценностей. Без него допрос утратил результативность. Поп удачно отбрехивался. Пронин с Воркуном не могли припереть его к стенке. Иван Матвеевич спросил:
— Гражданин Жгловский, вы знаете, где сейчас находится Вейц?
— Убег, что ли?
— Отвечайте на вопрос!
— На берегу Переходы проживает его матушка.
— Он там, у матери?
— Не ведаю, но разумею, почему он сбежал.
— Почему? — спросил Пронин, не замечая поповской хитрости.
— Зряшное подозрение пало на него…
— А именно?
— Не ведаю, но будь я на воле — убег бы, переждал бы смутное время. Вы в каждом православном лицезреете злодея.
— Не в каждом, батюшка, а только в тех, кто, например, выступает на общем собрании верующих и почем зря ругает советскую власть, призывает мирян к бунту, «лицезреет» избиение женщин. — Воркун повысил голос: — Узнал себя?
— Ой, сын мой, не в том ключе завел орган! Ты солдат, я солдат. Тебе приказывает Ленин, мне — патриарх Тихон. Попробуй-ка не выполнить приказ Москвы?! Ты должен уважать во мне то, что уважаешь в себе, а не корить за службу верную…
— Хватит, батя! — не вытерпел Пронин, наступая на попа. — Одно дело служить мировой революции, и другое — всероссийской контрреволюции. Не старайся, не собьешь с панталыку! Знаем тебе цену! На очной ставке по-иному запоешь. Иди в камеру!
Больше уполномоченный не проронил ни слова. Воркун тоже молчал. Алеша смотрел на протокол, не подписанный арестованным.
В чека притихли. Алеша ждал взрыва. Люба привела с вокзала беспризорных. Сеня вернулся из деревни с мельником. Ни один чекист, ни один агент угро не напал на след Рыси. Новгородское начальство уже дважды вызывало к прямому проводу своего уполномоченного. Пронин осунулся, помрачнел. Он сам лично допросил арестованных, но они не знали, куда сбежал Вейц.
Алеша сопровождал начальника до постели Солеварова. Разбитый параличом старик смотрел на всех бессмысленными глазами.
— Сунул тебя черт спугнуть, — заворчал Пронин, покидая домик Капитоновны.
«Началось», — подумал Алеша и не ошибся.
Пронин вызвал к себе в кабинет Селезнева.
— Ты не коммунист, а балагур, ты не чекист, а ворона! — гневно кричал Пронин. — Поймай Рысь либо сдашь маузер и — катись из чека!
Трудно представить приятеля без деревянного футляра сбоку: без чека Сеня зачахнет. Но как помочь ему? Леша не без волнения слушал пронинский разнос…
Из кабинета Селезнев вышел потный, как из бани. Люба склонилась, застучала на машинке.
Друзья молча прошагали в комнатушку коменданта с окошечком, выходящим на двор. По стеклу хлестал первый весенний дождь. Сеня сел за свой стол, оперся головой на руки. Думали молча.
Вдруг Сеня поднял голову:
— Его ждет в деревне мать, а тут жена…
— Так что?
— А нельзя ли и жену Вейца соблазнить деревней? Чуешь?
— Чтоб легче следить за Рысью?
— Допер, Лешка!
— Айда к председателю!..
Угол кабинета завален оружием. Воркун готовился к допросу мельника — главаря «зеленых». Поначалу Иван Матвеевич встретил молодых чекистов недовольным взглядом. Он хотел отмахнуться от них, но Сеня успел ребром ладошки резануть себя по горлу:
— Срочно, до зарезу!
Воркун вел следствие по делу Рогова. Теперь он не сомневался, что травля уполномоченного губчека была организована Рысью. Однако Вейц до сих пор не пойман. А задумка молодых чекистов вселяла надежду…
— Сейчас согласую с Прониным, — он рванулся к двери.
Алеша бил на то, что сейчас Екатерина Романовна волнуется за сына, что ей одной тяжело…
— А мне, думаете, легко? — пожаловалась жена регента. — Не знаешь, что с ним! Убит, заболел, разлюбил? Ваш дядя, поблагодарите его, только что звонил: «Труп не обнаружен». Меня как обухом по голове: «Труп!» Я растерялась — не сказала спасибо. Извините, Алешенька, я бестолково говорю. Такие сюрпризы: приходят вооруженные и уводят отца Осипа и мадам Шур. Неужели они причастны к трагедии в соборе? Что за время! Что за люди! Только в одно верю: мой муж и мухи не обидит. Вы же, Алешенька, хорошо его знаете! За пятнадцать лет супружеской жизни он ни разу даже голоса не повысил на меня. Что с ним, где он, как думаете?
Алеша заставил себя смотреть прямо в глаза собеседнице:
— Мне кажется, такой мягкий, чуткий, легкоранимый человек не мог перенести ужасные сцены избиения женщин и гостей из Порхова — ушел от всех, поселился в Леохнове, рядом с могилами родных, а потом навестит мать…
— Да, он очень ее любит. — Она встала: — Я, пожалуй, потороплюсь, пока нет распутицы. Вдвоем, конечно, легче. Одна я тоже извелась. А здесь оставлю записку: «Я у матери в деревне».
Елизавета Ивановна протянула руку:
— Спасибо, родной, вы меня воскресили. Собираюсь в дорогу!..
А вскоре в кабинете уполномоченного закрылись Воркун, Калугин, Селезнев, Смыслов и сам Пронин. Встал вопрос: кому поручить охоту за Рысью? Пронин указал на Семена: дадим возможность исправить свою ошибку. Воркун выдвинул Алешу: он Ерша одолел, не подведет. Решил голос Калугина:
— Нет, друзья мои, оба они слишком приметны. Пусть лучше Нина просигналит нам: ее школа рядом с домом Вейцихи. Нуте?..
ЛЮБИТЕЛИ ДОСТОЕВСКОГООднажды Вейц водил Алешу по тем местам, где развернулись события в романе «Братья Карамазовы». Абрам Карлович показал путь, по которому бежал Дмитрий Карамазов от Грушеньки к батюшке. А экскурсию регент закончил словами: «Ницше — большой любитель Достоевского».
Во время этой прогулки Леша жадно слушал все то, что относилось к знаменитому роману. А теперь, когда Вейц раскрылся ницшеанцем, Алеша вдруг вспомнил заключительные слова Абрама Карловича. Оказывается, философ Ницше — очень важная ниточка для следователя. Если бы Леша раньше раскусил Ницше, возможно, разоблачил бы Вейца. Знание философии помогло Калугину напасть на след Рыси. Не зря Николай Николаевич говорит: «Прощупай у врага не только пистолет за поясом, но и мировоззрение его!» Но в одном Калугин, кажется, не прав: Нина настолько занята ребятами, что прозевает Рысь.
У Леши в руке книга Фрейда. Он несет ее в дом Вейца. Его подгоняла надежда, что сейчас Елизавета Ивановна вручит ему ключи от дома и скажет: «Приходите за книгами». И вот ночью он сидит в библиотеке и вдруг слышит шорох и осторожные шаги…
Ночной мираж оборвался: Леша вышел на аллею парка, ему в глаза ударило солнце. Он наклонил голову и чуть не выронил книгу: на рыхлом потемневшем снегу виднелся свежий отпечаток столь памятного ему ботинка с ломаной подковкой на каблуке.
Долгожданный след! Хозяин этого ботинка выкрал у него браунинг, и он же наверняка отнес икону на чердак Рогова, иначе чем же объяснить появление Алешиного браунинга на роговском столе? Наконец-то Иван Матвеевич сможет закрыть дело…
След привел Алешу к длинной кирпичной оранжерее. Стены ее, наполовину занесенные снегом, заиндевели. Покатая решетчатая крыша поблескивала стеклами. По краям ската лежали свернутые в трубку соломенные маты. Из открытой двери валил пар и пахло прелой землей. Тут жена Герасима выращивала цветы для парковых клумб.
