Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
Но зачем сюда забрел похититель Алешиного браунинга?
Леша заглянул в приоткрытую дверь. Между пальмой и агавой, где Степанида Васильевна поливала фуксию, стоял Герасим. Он что-то доказывал жене. У нее валенки с галошами. Сторож носком солдатского ботинка сердито постукивал о землю — каблук с подковкой был виден отлично.
Вот те раз! Лучший друг Алешиного отца, честный добряк, надежный сторож — стащил браунинг! Нет, тут что-то не то. Сейчас Герасим улыбнется и одним словом разубедит Алешу.
Он открыл дверь. Бородач горестно удивился:
— Легок на помине!
Герасим хотел что-то сообщить Леше, но тот опередил его:
— Дядя. Гера, ты стащил у меня браунинг в день смерти Рогова?
— Смотри, Стеша, ворожей нашелся! — он черной бородой достал Алешину грудь. — Вишь, паря, тогда времечко сдалось тревожное: попрыгунчик объявился в парке. Вот матушка твоя и кажет мне: «У сына пистолет под подушкой. Возьми от греха подальше». Я зашел. Тебя дома нету. Взял без шума. Да и понес твою штуку к Рогову. И только вышел на главную аллею, а он сам передо мной. Ну я и вручил ему…
— Почему же молчал об этом?
— И ты, паря, помалкивай, потому как до сего дня не найден тот, кто икону принес на чердак. Признайся с пистолетом, а тебя заподозрят с иконой. Натурально, по допросам затаскают — только на ложный след наведешь…
— А ты, дядя Гера, как полагаешь, кто икону принес?
— Принес тот, кто Леонида Силыча до могилы довел.
— Кто же?
— Знал бы, паря, так давно бы указал…
— Ты и сейчас можешь указать, — оживился Леша, не замечая заплаканного лица жены Герасима. — В каком часу встретил Рогова?
— Да… около… полудня…
— Откуда он вышел на аллею?
— Со стороны Муравьевского фонтана.
— Фонтан — место встреч. Выходит, один призадержал Рогова в парке, а другой в этот момент спокойно внес икону на чердак. Эх, дядя Гера, зря ты сразу не сказал об этом…
— Вот видишь, Стеша! — упрекнул Герасим жену. — А ты опять свое: «Молчи да молчи». Нет уж, Васильевна, больше молчать не буду…
Он вытащил из кармана листок с печатными буквами и дрогнувшим голосом проговорил:
— Крепись, паря, похоронная с Дальнего Востока…
Леша не помнил, как вышел из ворот парка. На улице, возле калитки, пожилая женщина легким ломиком колола ледяную корку. Юноша подумал о матери: теперь она может совсем замкнуться — одни слезы и молитвы. Скорей бы возвращалась Груня, без нее дом кажется с закрытыми ставнями.
Он машинально открыл книгу. Автор учил обращать внимание на врожденные инстинкты. Сын все время ждал отца и чувствовал, что он встретится с ним. И чувство это, если верить Фрейду, согревалось именно врожденным инстинктом.
Нет, Калугин прав: «Пой с чувством, а действуй с умом!»
Леша закрыл похоронной заглавие книги, вышел на берег Малашки и остановился перед одиноким домом Вейца. На окнах плотные шторы, за стеклом двери записка: «Я уехала к свекрови. Твоя Лиза».
Он уцепился за карниз и бросил книгу в открытую форточку библиотеки. Прижатая шторой к стеклу, книга опустилась на ребро. Юноша прочитал: «Зигмунд Фрейд. О психоанализе. 1911 год». Автор тоже любил Достоевского, сказал Калугин.
По этой улице часто ходил Федор Михайлович. Собственный след на талом снегу вдруг напомнил бородатого сторожа. Леша приподнял помятую бумажку с печатными буквами. И в сознании все спуталось…
В кабинете Калугина маленькая женщина с седыми волосами. Ее глаза с голубинкой — это глаза Николая Николаевича. Она руками уперлась в стол председателя укома:
— Коля, последний раз прошу: позвони в чека, мне нужно видеть отца Осипа.
— Нет, мама, я не буду звонить.
— Ты жестокий! — отшатнулась она и, направляясь к двери, наскочила на Лешу: — Что с тобой, мальчик? Кто обидел?
Юноша стряхнул слезу и глухо ответил:
— Отца убили.
— Кто?
— Белые… на Дальнем Востоке… вот извещение…
Старушка погладила Лешу и, склонив голову, молча вышла…
Калугин снял трубку, вызвал коменданта чека и предупредил:
— Голубчик, если придет моя мать, не давай ей свидания ни с одним арестованным…
Николай Николаевич, как мог, успокоил Алешу. Старый большевик знал, что важное задание — лучшее лекарство от горя. Он незаметно перевел разговор на солеваровский клад:
— Староста, скорее всего, спрятал золото по указанию эмиссара. Рысь сейчас попытается завладеть кладом. Стало быть, друг мой, есть смысл парализованного старика оставить у Капитоновны, но предупредить ее. Она дружит с Федей Лунатиком?
— Давно.
— Отлично, голубчик, переговори с ним. — Он бросил взгляд на стенные часы в круглом футляре. — Заходил к Вейцу?
— Да. Уехала.
— Нина обещала немедленно позвонить по телефону.
— От школы до телефона пять верст!
— Нет, батенька, волость переехала в Песково: десять минут ходьбы.
— Но ведь Нина вся в заботах о школе!
— Совершенно верно, голубчик, вся надежда на ребят: они лучшие разведчики. И Рысь меньше всего опасается малышей. Так или не так? Нуте?
Ох, это «нуте?». Леша позавидовал способности учителя убеждать людей. Юноша вспомнил своего школьного учителя, большого поклонника Достоевского, и неожиданно спросил:
— Николай Николаевич, вы любите Достоевского?
— И да, и нет!
— Что «да»?
— Глубокое проникновение в жизнь, в характеры людей.
— А что «нет»?
— Его церковную стратегию и все то, за что его поднимают на щит контрреволюционеры. — Он снова взглянул на часы. — А подробно мы поговорим на эту тему на занятии философского кружка. А сейчас, друг мой, тебя ждут в больнице. Порадуй наших героинь. В городе открывается второй детдом — заведующая Ланская, завхоз Орлова…
— Здорово! Но ведь они не скоро встанут на ноги!
— Да ведь и дом сильно разрушен, батенька.
— Какой дом, Николай Николаевич?
— Тот самый — каменный, двухэтажный, бывший солеваровский. Одним субботником не отделаешься. Так или не так?
Леша бодро кивнул головой и, поднимаясь, вдруг смущенно спросил:
— Ваша мать больше не придет к вам?
— Придет, голубчик, только не так скоро…
В палате сидела Алешина мать. Она принесла Груне овсяные блины, а своей учительнице творожники. Ланская поблагодарила ее прикосновением руки. Тамара Александровна не видела Прасковью, она ничего не видела.
Леша постоял, поглядел: «Здесь и так хватает горя». Он спрятал похоронную, осторожно прикрыл дверь палаты и быстро вышел из больницы. На берегу Перерытицы стоял полукаменный дом, в котором когда-то жила Грушенька Меньшова. Ее биография стала биографией Грушеньки Достоевского.
Назойливая мысль о Достоевском привела Лешу к воспоминанию об одном посетителе вейцевской библиотеки. Он интересовался садовой беседкой Достоевского. Абрам Карлович раскрыл том «Братьев Карамазовых» и прочитал подробное описание круглой беседки. Потом сказал: «Готовый план! Вы легко воссоздадите беседку в своем саду». Любитель Достоевского поблагодарил Вейца и пригласил к себе на чашку чая: «Мой дом напротив дворца».
На Дворцовой улице жил дядя Сережа. Леша разыскал Федю Лунатика, передал ему поручение Калугина и заглянул в кабинет нового начальника угро. Дядя Сережа внимательно выслушал племянника, поинтересовался внешностью читателя Достоевского и уверенно воскликнул:
— Ёк-королек, да это же директор фанерной фабрики! У него же сын Витюшка — футболист!.. Чего ты, елки-палки?..
Леша помрачнел, вручил дяде извещение и попросил его навестить мать:
— Ты уж вдвоем… с тетей Марфой…
Через час фанерный замок, бывшая лютеровская вилла, был оцеплен чекистами. Леша, в штатском, нажал кнопку электрического звонка и попросил прислугу вызвать товарища по футбольной команде. Сын управляющего, отличный спортсмен, танцор, собрался на маскарад и вышел в костюме английского жокея с хлыстом. Алеша пояснил, что ему хочется взглянуть на беседку Достоевского. Витюшка удивился:
— Надо же! Уже второй экскурсант!
— А первый кто?
— Регент! Бредит Достоевским! Они с отцом весь день, вечер и ночь проговорили!
— И сейчас все о Достоевском?
— Нет, вчера расстались. — Витюшка окинул взглядом вечернее небо. — Пойдем со мной на танцы?
— Танцы не футбол, — вяло процедил чекист, прощаясь.
ОПУСКАЯСЬ, ПОДНИМАЙСЯНовгородская газета «Звезда» подробно рассказывала читателям о старорусском процессе над церковниками. Рабочий народ требовал расстрелять основных виновников злодеяний: Жгловского, Солеварова, Пашку Соленого, Лосиху. А мадам Шур и Баптисту не избежать тюрьмы.
Дожидаясь поезда, друзья читали газету. О Вейце, о деле Рогова ни слова. Сеня понимал, что в этом он виноват. Сегодня Калугин пожелал ему успеха и сказал: «Опускаясь, поднимайся, как волна».
