Глеб Алёхин - Тайна дразнит разум
Леша воспользовался шумом, позвонил Пронину и попросил начальника срочно выслать в дом Вейца оперативников.
Мадам Шур и священника Жгловского арестовали в доме Вейца. Но доставили в чека ночью. Леша понял, почему не тронули хозяйку… Рано или поздно Рысь даст о себе знать Елизавете Ивановне…
Чоновцы во главе с Ахмедовым окружили Рдейскую пустынь и без боя забрали «черных ангелов». Они крепко спали у монашек в кельях. Операция протекала на рассвете. Леша не принимал участия: ему поручили следить за Солеваровым.
В десять часов ночи старик вышел из дома и побрел на Соборную сторону. Конечно, хотелось, чтобы староста привел на явочную квартиру. Ни мадам Шур, ни отец Осип не знали адрес Рыси. Пронин просил Алешу проявить максимум старания…
Солеваров свернул в Чертов переулок, постоял немного. Видимо, боялся слежки. Затем дошагал до рябины, придвинулся к деревянному домику и тихонько постучал по оконной ставне.
Дверь в темноте открыла Капитоновна:
— Проходи, кормилец мой…
Прислужница гадалки сотрудничала с Федей Лунатиком. Он проникал к ней в дом через черный ход. Второй ключ лежал на дверной перекладине. Лучше всего войти в дом незамеченным. Чем черт не шутит, может быть, Капитоновна работает и на нас, и на Рысь…
Леше помог мягкий снег. Он бесшумно подкрался к черному входу, шагнул на крылечко, нащупал в указанном месте ключ, смочил его слюной и осторожно вставил в скважину…
У молодого чекиста забилось сердце. Он представил, как сейчас окажется свидетелем тайного совещания заговорщиков под водительством Рыси.
Только не спугнуть бы…
Два поворота ключа — два пружинных скрипа, и дверь ослабла…
КАМЕНЬ НА ДОРОГЕСвояк не вернулся домой. Попадья позвонила регенту, жена Вейца ответила: «Молитесь богу» — и повесила трубку. Солеваров догадался, что отца Осипа арестовали. И мадам Шур наверняка в чрезвычайной комиссии.
Сейчас придут за ним, церковным старостой. Он главный поставщик оружия. Ему поручили поехать в деревню — осмотреть иконостас и заодно с образами упаковать сабли, винтовки, обрезы. Оружие осталось еще от «зеленых». Мельник вынул из ямы содержимое и ночью на своих лошадях доставил в часовню.
Вспомнилось совещание в темной комнате регента. Выступал эмиссар патриарха. Говорил он душевно, убедительно. Тогда всем присутствующим казалось, что Русса и вся Россия — огромная бочка с порохом: достаточно поджечь фитилек — и красные обручи разлетятся вдребезги.
Но свершилось светопреставление! Даже собственная жена взбунтовалась против мужа. Вера Павловна не хуже обновленки клянет патриарха Тихона и весь церковный сброд Старой Руссы. Она, грозя кулаками, кричала на старика:
— Чего тебе не хватало?! В храмах служба, в магазинах торговля! Молись, наживай! Так нет, снюхался с рыжим попом! Это же вы подбили головореза Пашку Соленого и его братию! В святом месте побоище учинили! Невинных с моста побросали! На комиссию руку подняли! Бунтовать вздумали! На что благословил вас патриарх Тихон? На убийство! Эх ты, христианин! Глаза б не глядели на тебя! Старый пес! И меня не пощадил! Чего в ящики натолкали! Чтоб вас с отцом Осипом на одном суку вздернули! Ироды библейские!..
Сопя носом, старик надел шубу, меховую шапку с бархатным верхом и захромал к двери.
Нет покоя. И не совладать с мыслями. В голове хаос. Дрожат колени. С трудом добрел до аптеки Феертага. Забыл название лекарства. Взял порошок от головной боли.
Вышел на Ильинскую. Перекрестился на часовню и зашагал по людной улице. При народе не возьмут. Пока сумерки, не арестуют. А ночью его дома не будет. Чем бы успокоить сердце?
Он снял шапку, вытер красным платком вспотевшую лысину и пугливо оглянулся на тяжелые шаги. Слава богу, знакомый прихожанин. Староста поздоровался со сторожем парка:
— Герасим Пантелеймонович, был там… на мосту?
— Был, сударь, только рук не марал. — Сторож разгладил черную бороду. — А вы, Савелий Иннокентиевич?..
— Шел, да не дошел: ноги отказали… вернулся домой…
— Да, сударь, зрелище жуткое! Загубили непричастных. Ну а потом, натурально, пропустили комиссию в храм…
— Пропустили?! А вчера за что голосовали на общем собрании?
— Да ведь и вы, сударь, вчерась руку вздымали, а ныне и до моста не дошли…
— Занемог я, Герасим Пантелеймонович. — Он сложил руки крестом: — Видать, пришла моя смертушка…
Отговорился, но не успокоился. Дворники да сторожа продажный народ: кто им платит, тому и служат. Герасим бывалый, хитрый мужик, бога боится, а начальству в глаза заглядывает. Вот зайдет в чека и скажет: Солеваров направился к парку.
Старик круто повернул в переулок. Повстречалась незнакомая дородная женщина. Перед глазами встал образ разбушевавшейся жены. Надо напомнить ей блуд с родным племянником. Ушла гибкость мысли. Все же не зря вспомнился Ерш Анархист. Он ловко откупился золотом. У него, Савелия, тоже имеется клад. Только вот как передать чекистам?
«Подослать своего человека, поставить условие, — рассудил старик и начал перебирать в памяти верных людей — Мадам Шур сидит за решеткой, а Пашку и его приятелей наверняка схватят, если уже не схватили. Вот разве Капитоновну…»
До революции Солеваровы жили на Соборной стороне в своем двухэтажном каменном доме. А рядом с домом, через сад, деревянный флигелек занимал солеваровский дворник с дочкой Капочкой. Савелий, единственный сын богатого солепромышленника, восемнадцатилетний гимназист, любил в дальнем углу сада играть с Капочкой. В десять лет она испытала первую настоящую любовь и до сих пор смотрела на него умиленными глазами.
Они беседовали в комнате, освещенной двумя лампадами. Савелий сидел за столом, а Капитоновна крутилась возле самовара:
— Чаек, батюшка, никогда не повредит. Ваш родитель даже очень уважал индийский…
— Без зла вспоминаешь Иннокентия Спиридоновича?
— Боже милостивый! — оживилась шустрая бабка. — Ваш батюшка — благодетель наш. Бывало, что ни праздник — то подарочек. Жили мы в этом домике как у Христа за пазухой. Да и вы, соколик, меня сильно баловали. Яблони в саду засохли, а память о райских днях живет…
Старик представил курносую, краснощекую пухлянку в ярком платьице и перевел взгляд на икону Николы Чудотворца. Старый грех он давно замолил, — своей законной жене ни разу не изменил. Теперь заговорил без угрызения совести:
— Капитолина Капитоновна, мне кажется, что я не на восемь, а на восемнадцать лет старше тебя. И телом, и духом сильно сдал. Сестра моя, не откажи мне в помощи…
Бабка укрепила самоварную трубу и повернулась к столу:
— Надумал коровку продать?
— Нет, Чернуха останется тебе: столько лет кормила, доила, молоко приносила…
— Домишко на дровишки?
— Да нет, Капитоновна, живи на здоровье. — Он положил отяжелевшую руку на стол: — Хочу умереть на своей постели, а не на казенной…
За дверью проскрипела половица. Хозяйка прислушалась. По ее настороженности старик угадал источник минутного всполоха. Он бородой навел на стенку комнаты, где раньше в гробу лежала гадалка:
— Кто там?
— Никого, батюшка. Ветер аль крыса: ныне голодные стаями бродят. Положил в кормушку свинье — и стой, ни шагу. А то крысы все подчистят…
Нахлынуло воспоминание: возле гроба ясновидящей Савелий однажды в темноте беседовал с эмиссаром патриарха.
Старик тихо спросил:
— Капитоновна, ты хоть раз видела эмиссара в лицо?
— Он ходил к ней со двора. Разок столкнулась в сенях, так у него платок на лице…
— Как думаешь, сейчас он вне Руссы?
— Бежала Псижа[19] до Парижа, да Ильмень задержал!
— Как понять, сестра моя?
— Никто от могилы не убежит, кормилец мой!
«Не поняла», — решил он и поставил вопрос ребром:
— Ты знаешь, где сейчас эмиссар?
— Не ведаю, батюшка. А зачем он тебе?
Старик нахмурился, седыми бровями придавил глаза.
— Клялся: «В беде не оставлю», а теперь…
— Ни весла, ни посла?
— Сущая истина!
— А что за беда, сударь?
Солеваров покосился на комнатную дверь:
— Отец Осип и мадам Шур арестованы, и меня заберут…
— Господи помилуй! — перекрестилась бабка.
— Непременно заберут, если не откуплюсь, как словчил мой племянник. — Старик умоляюще взглянул на подругу детства: — Сходила бы на Крестецкую, да условие поставила бы: «Так и так. Он вам золото, а вы ему домашний арест. Пусть старик умрет на своей постели». Ты же, Капитоновна, ходовая!
— А много золота? — деловито спросила она, прислушиваясь к самовару. — Стоит ли овчинка выделки?
— Стоит, сестра моя. — Он растопырил толстые, кривоватые пальцы: — Золото, серебро и самоцветы. Всего пуда на три.
