Василий Еловских - Четверо в дороге
Настороженность в глазах Василия я тоже видел, особенно прежде, когда он зятем не был; говорит с другими — на губах улыбка насмешливая, глаза широкие, в них веселые искорки. На меня посмотрит — поджимает губы, искры тухнут, глаза суживаются. Когда сильно злился, на месте глаз одни щелки виднелись. Глянешь: чистый монгол. Годами молод, а норовом стар.
Шли мы с зятем вечером по узкому, глухому — справа и слева высокие плотные заборы — заулку. Видим, трое дерутся, точнее двое парней бьют подростка, ругаясь и матерясь. Бьют умело и жестоко: норовят ударить в шею, в пах, в живот.
Лицо у подростка в крови, он загораживается руками, странно растопыривая пальцы. Пошатывается, но стоит, упрямо стоит, широко и нелепо расставив ноги.
— Вот ведь, двое мужиков — одного мальчишку... — проговорил Василий со злобной сдержанностью.
— Катись!
— Да ты что, не узнаешь?
Никакого впечатления, видать, новички: все парни в Новоуральске знали Василия.
— Ты, папаша, иди, — сказал мне один из парней, мордастый, в модном пальто. — А мы тут с этим длинноногим поговорим.
— Да что это такое?! — начал шуметь и я.
Мордастый противно медленно, вразвалку — «шикарная» поза хулигана и жулика — подошел к Василию, на губах гаденькая искусственная улыбка. Я почти не видел взмаха его руки, скорее догадался об этом, настолько взмах был стремителен. Василий слегка мотнул головой, так отгоняют мух, у него из носа потекла кровь.
Подскочил к Василию и другой...
Я опять закричал во весь голос. Выпрямился, голову приподнял: знайте — перед начальством стоите!
Все это происходило за какие-то доли секунды.
И вдруг странная перемена: улыбки у мордастого как не бывало, он отступил, насторожился вдруг, видимо, думал, что противник не выдержит — упадет, пошатнется или убежит. А он на тебе — стоит и вовсе не думает убегать. Замахнулся еще раз, уже медленно, неуверенно — так обороняются, а не нападают, но ударить не успел. Где там! Все закончилось в одно мгновение: Василий перехватил его руку и согнул. Мордастый закричал пронзительно, по-детски. Другой рукой Василий схватился за борт модного пальто и, не обращая внимания на мои крики: «Подожди, оставь!» — рванул, оторвав пуговицы, и отшвырнул парня. Хотел на землю, а парень ударился головой об изгородь и повалился. Нагнав второго драчуна, — тот побежал, — Василий свалил и его. Бил, куда придется, как бы шутя, раз-два — и противник на земле. Не кулаки — кувалды; было у человека этого много грубой животной силы и, если говорить откровенно, сила эта была неприятна мне, отталкивала от зятя. Остановился, глаза горят: еще бы кого вдарить. Некого. Оба драчуна на земле валяются. А лежачих не бьют.
Подросток бормочет, заикаясь:
— И-и-и здорова навтыкал! Спасибочка!
— Налакались так... Пьяных по десять человек на один кулак нацеплять могу.
И тут не преминул хвастануть. Но хвастал вроде бы шутя.
В движениях Василия — я это хорошо видел — было великое пренебрежение к парням; он совсем не злился, смотрел на них с усмешкой и с какой-то лихостью; так кошка забавляется с мышкой: отпустит, догонит...
История эта не прошла так просто. Шарибайский поп говорил когда-то: маленький грех пренепременно потянет за собою другой грех, поболее. Опасность у лихих за плечами.
Мордастый вывихнул руку, было у него сотрясение мозга, кровоподтеки. Модное пальто порвали, загрязнили, подпортили. Отец мордастого, главный инженер соседнего завода, недавно приехавший в Новоуральск, поднял шум, началось следствие. Как реагировал Шахов?
— И правильно сделал, — сказал он Василию.
Пошел к прокурору, в райком, всюду доказывал, что прав Василий и «превышения пределов необходимой обороны» не было, злился, обижался, горячился, морщился, как будто не Тараканова, а его самого привлекают к ответственности.
Дружки и скажи Василию:
— Счастливчик, начальство горой за тебя.
— Горой-то горой. Суть тут... Наш Шахов считает, что никто, кроме его самого, не смеет наказывать рабочего, он для всех царь и бог. Кумекай!
В один из тех дней в местной газете появилась заметка. Хвалили рационализаторов и изобретателей нашего цеха и пуще всего Василия. В конце заметки слова Шахова: мы то-то делаем, то-то думаем делать «по развитию рационализации и изобретательства, которые способствуют...»
Прочитав газету, Василий усмехнулся:
— Не знаю, как так способствуют... Что касаемо меня, я сам по себе, никто мне — ничё. Сколько раз замечал: сделаешь хорошее дело, как-нибудь да присоседится Шахов этот, язви его!
Мне казалось: Василию нравится, что Шахов умеет «присоседиться». Вроде бы критикует, а по голосу судя — хвалит.
Женившись, Василий начал остепеняться. И я удивился, когда Дуняшка сказала:
— Как был, так и остался мальчишкой.
— Мальчишкой?
— Ба-луется.
— Силушки многовато, — проговорила Катя. — Ты ему работенки, работенки почаще да потяжельше подсовывай, окоянному.
Сейчас она чем-то на Василия смахивает: говорит сердито, а улыбается. Стала привыкать к беспокойному зятьку; женщины любят сильных и веселых, к таким они снисходительны, у таких по их мнению и грешок не грешок, а лишь шалость. Нет-нет да и скажет: «Пошли к нашим сходим».
Василий хитер, всячески ублажает тещеньку: то подарок преподнесет, то чем-нибудь вкусным попотчует. Сказала как-то ему: «И чё это платки головные такие дрянные продают, будто на солнышке выцвели?» Все воскресенье носился Василий по району и вечером заявился, слегка подвыпивший, с диковинной красоты платком, таким ярким, таким цветастым, аж глаза режет, — нашел в дальней деревеньке.
— Эх, Василка, Василка! — тая улыбку и покачивая головой, сказала Катя. — Пиво-то зачем пил?
Делала вид, будто осуждает зятька, — до чего же лицемерила.
Зять — человек с чудинкой. На свадебном вечере показал нам свою коллекцию монет. У него их больше трехсот: медные, серебряные, никелевые и несколько золотых. На монетах — откормленные, самоуверенные физиономии с париками, усами, бакенбардами, непонятные буквы и рисунки. Две-три монеты до того проржавели, что разобрать ничего невозможно, не ясно, из какого металла, и по форме не круглые, не поймешь какие, — увидишь такую бяку на дороге, поднять не захочешь. Были у него старинные медали, жетоны и всевозможные монетообразные знаки. Сокровища свои он размещал в альбомах, в обыкновенных альбомах для рисования; на бумажных листах полоски смытой фотопленки наклеены, получилось вроде карманчиков, куда всовывались монеты, под ними надписи, чья монета, ее стоимость, в каком году чеканена — все чин чином.
— Вот за эти две штуки я три пол-литра споил узбекам, когда, в Среднюю Азию ездил, — сказал Василий, указывая на старые, проржавевшие монеты-бяки. — С семнадцатого века... А вот энти... турецкие... Это французские, это немецкие, а эт-то... польские. В прошлом году прискребся тут ко мне завклубом. Дескать, откудов достаешь ты монеты такие, царские да буржуйские, подозрительные? Дескать, пошариться у тебя надо б. А я ему: «У бабы своей пошарься, а я так тебе пошарюсь, что и ног волочить не будешь».
Перебирал Василий монеты и медали, гладил их шершавыми грубыми лапищами, и на лице его вместо всегдашней насмешливости выражение ребячьего любования появлялось.
Собирал Василий и значки, нацепляя их на лоскут бархата.
— Вот ты чудилой назвал меня, отец. А сам-то тоже хорош. Каждый день мудреные книжки читаешь. А уж, кажется, куда тебе. Ну, я понимаю, про шпионов иль там сказки про ведьм... А то у тебя на столе «Капитал». Ну рази поймешь ты таку ученую книгу? A?! Не всякому профессору бородатому под силу.
— Не плети, чего не надо. Борода тут совсем ни при чем.
— Понимаешь?
— Понимаю! Слова, правда, есть совсем какие-то непонятные, мудреные шибко, а дух, чувствую, настоящий рабочий. Вчера вот словарь малопонятных слов купил. Изучаю. Тебе бы тоже надо. Шляпу напялил, а слова не по шляпе кривые, лапотные. Я хоть старый, а ты...
Василий недовольно хмыкнул. Но скорей из упрямства хмыкнул, из желания противоречить. Сказал:
— Все по-другому стало. Парни на баб теперь походят. Морды у парней девичьи — нежные да розовые. Давеча в магазине хлопнул по плечу одну. Думал: девка, а это парень. Потом разглядел: в штанах он и волосы — под бокс. А мордой, ей бо, на девку похожий.
— Я тебе дам вот! — Дуняшка ткнула Василия кулачком в бок. Старается казаться веселой, а мучается от ревности.
— А в старину бабы обличьем и ухватками на мужиков походили, — добавила Катя. — Жизнь-то баб тогда омужичивала.
Я часто думал: если б каждый все делал так, как требуется. И тут же задавал себе вопрос: «А что значит «так, как требуется»?»
...Надо было подготовить десять сложных деталей. Точность обработки большая, нахрапом тут не возьмешь. Заказ для стройтреста.
Шахов не заговаривал об этом заказе, будто и не знал, что есть такие детали в плане. Я напомнил. Начальник цеха насупился:
