Александр Плетнёв - Шахта
— Да зачем же ждать очереди?! — искренне удивился Василий Матвеевич, понимая, как до грубости просто все получается, и оттого еще больше радуясь. — Такие пустяки — квартира!
Для Василия Матвеевича сейчас весь мир был пустяком, кроме Ольги.
Но Ольга опытней его оказалась: налила ему коньяка в стакан, себе плеснула в рюмку, по-кошачьи щуря пушистые глаза, сказала:
— Правда, Вася: все мелочь. Выпьем давай!
Василия Матвеевича в душной тьме то возносило куда-то, то роняло в бездонье. Уткнув лицо в жаркие Ольгины колени, он плакал взахлеб, и смеялся, и говорил такие слова, которых никогда не знал.
10
Разбор несчастного случая длился два дня. Вел его начальник областного управления Государственного горно-технического надзора Горохов.
Все, кто был прямо или косвенно причастен к происшествию, сидели в приемной тихо и напряженно, как перед судом. И стороны были явно обозначены: Колыбаев, Головкин, Валерка Ковалев — рядышком у одной стены, а Михаил, Черняев и Костя Богунков — у другой. В кабинет приглашали по одному. На сколько кто себя чувствовал причастным, на столько и отличалось их внутреннее состояние. Колыбаев сидел несгибаемой глыбой в центре своей троицы. Кулаки в колени, глаза прямо перед собой уставлены — ударь молния, не моргнут. Валерка — слева от Колыбаева, и видно было, как ему хотелось пересесть подальше от Колыбаева и как он боялся от него оторваться. Лицо его то подергивало улыбкой, то сжимало, словно от боли, а глаза пугливо бегали, ни на чем не останавливаясь. Василий же Матвеевич Головкин был явно смят горем. Утром, вроде случайно, он встретил Михаила в прихожей бытового комбината.
— На пару слов, Михаил Семенович... Я хотел бы... — мял Головкин слова. — Была ли хоть какая возможность поднять корж вагой?
— Там же пятнадцать тонн с гарантией!
— А может, показалось в суматохе?.. — искал Головкин спасения. — Колыбаев с Ковалевым говорят — можно было...
— Что это они! — возмутился Михаил. — Мы с Колыбаевым пытались. А Ковалев... Что он мог видеть? Его же в лаве не было. Да и что теперь говорить: можно, не можно?
— Тогда и объясните одинаково все втроем комиссии, — просил Головкин почти умоляюще.
Михаилу бы обидеться, взорваться, а его будто веревками всего повязало жалостью.
— Все, как было, так и скажу, — пообещал твердо. — Чего же нам петлять, Василий Матвеевич? — сказал, вроде не возражая, а увещевая своего начальника.
А тут звеньевой Костя Богунков — весь едучая кислота.
— Что жалеешь? — набросился на Михаила. — Они бы тебя пожалели? Как же!
— Помолчи, — сдавленным голосом выговорил Михаил.
Костя вскинул на Михаила свое круглое, в желваках мускулов лицо и отвернулся, больше не проронив ни слова.
В кабинет приглашали по одному, но обратно не выпускали. Михаила вызвали последним, уже в самом конце дня. Он устал ждать, в кабинет вошел весь какой-то одеревенелый, ко всему безразличный, ровно он отработал сутки в шахте. Говор в кабинете смолк, и все лица враз повернулись и уставились в Михаила, а он, не дожидаясь, сел на крайний стул, у дверей, не заметив, что оказался впритирку с Колыбаевым.
— Расскажите комиссии все и как можно подробней, — утомленно произнес Горохов.
Михаилу на все подробности хватило минуты две.
— Расска-жи-те комиссии... — врастяжку, по слогам повторил вопрос Горохов.
Михаил догадался, что Горохов его не расслышал, — пересказал громче и четче.
— Так, — заключил Горохов. — Каков был вес монолита породы, которым зажало руку пострадавшему?
— Тонн на пятнадцать.
— А точнее?
— Точней не знаю. Не взвешивал.
— Вы, Свешнев, кричали: «Вагу, вагу!» Вы, что же, хотели этой вагой вдвоем пятнадцать тонн поднять?
«Вон он к чему клонит...»
— Надо было и вагой испробовать, — ответил Михаил убежденно. Обернулся к Колыбаеву с Валеркой: — А они, что же, сказали, можно было поднять? Пускай при мне скажут...
— Подтвердите, товарищи. — Горохов кинул карандаш на стол.
— А чего подтверждать? — забасил Колыбаев над ухом Михаила. — Чего подтверждать? Всего и было-то от силы полтонны. Если бы Свешнев не угнал Ковалева, там и подымать было бы нечего...
А Валерку ложь корежила: в глаза не смотрел, лицо отвернул в сторону.
— Корж небольшой был. Вот такой, — показал рукой над полом. — Килограммов на... это... — И, уловив, как прянул рядом и кашлянул Колыбаев, поправился: — Нет, это… на четыреста этих... килограммов.
— Ну так что это получается, товарищи? — Горохов покачал головой. — Разница в весе существенная.
— Дался вам этот корж! — возразил Михаил. — Уводите от главного.
Горохов поморщился. Он знал, что председатель шахткома приготовил автобус, на котором повезут комиссию в зону отдыха шахтеров в бухту Уютную. Прохлада открытой веранды, шорох волн, уха... Горохов даже глаза прикрыл голыми, без ресниц веками, представил близкую благодать и оттого и вовсе изнывая от уже выясненного, как ему казалось, дела.
— Комиссия в течение двух дней тщательно расследовала причины, приведшие к несчастному случаю с тяжелыми последствиями. Исследовался и сам факт несчастного случая. Выводы комиссии будут представлены после предварительного совещания. А пока я имею сообщить, что выемка угля в очистном забое лавы номер пять велась морально устаревшими техническими средствами при отсталой технологии ведения горных работ. Паспорт крепления лавы был составлен без учета изменения горно-геологических условий в худшую сторону, в нужное время не пересматривался, в результате чего произошло естественное обрушение кровли по всей площади лавы...
Лица всех присутствующих, как подсолнухи к солнцу, обратились к Горохову. Но все были так измотаны, что почти его не слышали.
— ...Комиссия установила полную профессиональную неспособность руководства участка, слабый контроль над участком дирекции шахты... Словом, руководству объединения «Дальуголь» будут предложены меры наказания всех, косвенно виновных в происшедшем. Комиссия установила, что машинист горных комбайнов Свешнев Михаил Семенович самовольно вмешался в руководство звеном при наличии бригадира, удалив из лавы в самый ответственный момент Ковалева, в результате чего не представлялось возможным поднять монолит породы посредством ваги... Позже, товарищи, позже акт будет оформлен надлежащим образом, — зачастил Горохов, почуяв оживление, — а пока извините меня за нечеткость формулировок.
Костя Богунков не выдержал:
— Что тут, дураки, что ли, все сидят, — в глаза людям смеяться? Да если бы в корже четыреста килограмм, то его бы любой шахтер бревном подважил!
— Фамилия ваша? — со значением переспросил Горохов,
— Богунков. Запишите!
Комаров слова до этого не проронил, сидел, задвинувшись между сейфом и телевизором, ничем не мешал Горохову и что-то изредка записывал в книжку. А сейчас он глядел на Горохова с неудовольствием. Поднялся, чуть склонившись в сторону Горохова.
— Простите. Алексей Александрович... Богунков! — возвысил голос. — Веди себя прилично или выйди... — Костя вроде одна худоба, а прошел к двери — и паркет под его ногами потрескивал, как молодой лед. Комаров подождал, когда за ним закроется дверь. — С выводами комиссии мы еще разберемся. И горб для наказания хоть и неприятно, но придется подставлять. К несчастному случаю мы пришли сами естественным образом. И если бы мы правильно и своевременно отреагировали на поступающие сигналы, ничего подобного не было бы. Кстати, что же вы, Колыбаев, грубо так просчитались? Опытный горняк, а забыли, что два человека вагой вагонетку с углем на рельсы ставят. А в вагонетке больше двух тонн!..
Колыбаев ни позы не изменил, ни рукой не пошевелил. А Головкин рядом с Колыбаевым — вода-кисель. Обычно смугло-румяное его лицо за эти дни одрябло, как брюква на солнце, в глазах крик: «Пощадите — пропаду!» А всего четыре дня назад наставлял словами: «Смелость, риск, находчивость!» «Неужели обязательно нужно людям через беды, через катастрофы проверять цену словам?» — лезло в голову Михаилу.
На шахтовом дворе он встретился с Дарьей Веткиной. Жарища — дыхнуть нечем, а она в толстой самовязаной кофте, в шерстяном платке, да еще куртка капроновая из кирзовой сумки торчит.
— На работу?
— Куда же еще! — Старуха стянула с головы платок, отерла испарину с лица. — Что порешила-то комиссия?
— Порешила... — вяло ответил Михаил. — Все порешила.
— Ты чего язык-то жуешь? Мне Головкин встретился. Лица на человеке нету.
— Ему, тетя Даша, труднее всех. Ему теперь не выкарабкаться.
— Судить будут?
— Вряд ли. Там виноватых хватает. Завтра приду картошку копать. Спина уж стянулась — можно.
— Да чего там! Одна справлюсь. — А у самой взгляд просящий.
— Иди, в раздевалке сейчас прохладней. Испарилась вся.
