Юрий Федоров - За волной - край света
— Точно, — кивнул головой Бочаров, — я немало о том слышал.
— Говорили по–разному, — рассказывал Зайков жадно слушавшему Баранову, — баяли, что–де бороды у них большие в отличие от американских жителей, молятся они иконам и почитают священные книги.
— Староверы? — вскинулся Баранов.
Зайков сморщил дубленую щеку:
— Хм… Кто знает? То времена давние.
Он опустил пониже фонарь, и неверные штрихи на карте выступили явственнее.
— Вот сюда, — Потап показал очертания Чукотки, — русские в далекие годы приходили многажды. Выменивали соболя у оленных чукчей, но мех его был хуже, чем мех нашего сибирского. Ость не та, и подпушь слабее. Сибирскому соболю износа нет, а этот легок. Вовсе не то. Отличие большое. И это смущение вызвало. Чукчи на вопрос — откуда такая рухлядь? — отвечали: это–де мех иных людей, что приходят из–за моря. Там–де, мол, за морем, земля есть большая и зверя в лесах не счесть.
Потап сел к столу. Кашлянул в кулак.
— Ну–ну, — поторопил Баранов.
Зайков рассмеялся:
— Это песня длинная, Александр Андреевич. — Ткнул корявым пальцем в потолок. — Слышь, как гудит. Сей миг там и на ногах не устоишь… У нас время хватит на рассказы мореходские. Еще постой, надоест. За зиму все обговорим. — Посмотрел на потолок.
Шторм крепчал, и ветер уже даже не выл, но наваливался на землянку медведем, давил грузной тяжестью, глухо из бездны ворча с угрозой.
Фонарь раскачивало.
Баранов настаивал:
— Давай рассказывай.
— А в тебе жилка, видать, мореходская есть, — глянул на него с одобрением Зайков, — есть.
Баранов нравился ему больше и больше. Всякие люди встречались на долгом потаповском ватажном пути. Были и такие, что придут, но, глядишь, через год, два его нет. «А этот приживется, — подумал, — наверное, приживется».
— Ну так слушай, — сказал, — коли у тебя интерес есть, — И опять очертил на карте Чукотский нос. — Могил здесь русских много, — сказал, — и имена людей, захороненных в мерзлой этой землице, неизвестны. Первым сюда пришел и увидел пролив, отделяющий нашу землю от матерой Америки, Семен Дежнев, а позже неистовый и свирепый, не жалеющий ни себя, ни людей царев капитан Витус Беринг на боте «Святой Гавриил».
— Однако, — перебил Потапа капитан Бочаров, — сказать надо о Дмитрии Гвоздеве и Иване Федорове.
— Это так, так, — оборачиваясь к нему, подтвердил Зайков, — оба берега пролива на карту положили Гвоздев и Федоров, и, наверное, они–то первыми и увидели американскую землю.
Потом Зайков вновь пополз корявым пальцем по карте:
— Вот они, эти берега. Царев капитан Беринг пошел ниже и открыл Командоры и остров Святого Лаврентия.
— О Гвоздеве след сказать, — вступил в разговор Бочаров, — что по злому навету он в застенок попал, пытки великие претерпел и мучения.
— Точно, — поддержал Зайков, — а человек был гораздо честен. Не в пример иным многим. Ну да с мореходами по–всякому бывало. И по головке их власть предержащие гладили, и били по этим же головам. В застенке Гвоздев при правителе Бироне сидел. Едва — едва вконец морехода не уходили.
Фонарь стал гаснуть. Пламя забилось, зачадило. Резко ударила в нос горелая, чадная вонь.
Зайков поднялся, из плошки долил в фонарь китового жира, вытопленного с добавлением перетертой золы талины, чтобы, скапливаясь у фитиля, удерживала пламя ровным и светлым. То хитрости были ватажные, приобретенные годами.
— А что, — сказал, усаживаясь вновь за стол и оглядывая Бочарова и Баранова веселыми глазами По — тап, — повезло нам с китами. Истинно повезло. Так бы голодные, да и впотьмах, сидели.
Засмеялся. И луженное северными ветрами лицо его стало вдруг таким домашним, такие добрые морщинки лучиками разбежались от глаз к вискам, что трудно было поверить: сидит человек не в иркутском крепком доме, красно изукрашенном богатой деревянной резьбой, натопленном, обихоженном, но в заметенном снегом зимовье, на тысячи и тысячи верст от которого нет ни единого человеческого жилья.
Баранов, отрывая взор от приковывавшей его внимание карты, возразил:
— Когда кит твою байдару шибанул, я, грешный, решил — все, конец тебе, Потап.
— Пустое, — сказал Зайков и махнул рукой.
И так он сказал это «пустое», что Александр Андреевич и вправду понял: Зайкову случай тот был малостью, так как видеть ему пришлось много страшнее. Но в ту минуту, когда кит врезался в байдару и в фонтане брызг, подброшенная в воздух, она перевернулась, как щепка, испугался бы и крепкий духом.
Все же заметить надо, что случай этот для Потапа Зайкова прошел небесследно. Он крепился, виду не подавал, однако ноги у него стали ходить трудно после охоты, выручившей ватажников. И по утрам Зайков поднимался тяжело, как ежели бы что надломилось у него в пояснице. Кит его зашиб крепко. Но, надеясь на могучее здоровье, Зайков полагал: немощь пройдет. Однако время шло, а боли усиливались. Потап о том никому и словом не обмолвился.
Трое в землянке опять склонились над картой.
— Беринг в другой раз пошел к берегам Америки на корабле «Святой Петр», — продолжил рассказ Потап Зайков, — с ним на «Святом Павле» шел Алексей Чириков. В виду американской земли корабли разошлись. «Святой Павел» с Чириковым во главе подошел к гористому острову и стал на якорь. Надо было запастись водой. С борта спустили шлюпку с десятью матросами, и она ушла к острову.
Потап сильной рукой потер затылок. Лицо омрачилось.
— Шлюпку долго ждали, — наконец сказал он, — но она не вернулась. Спустили вторую шлюпку, но не пришла и та. Два дня искал Алексей Чириков своих людей, но они исчезли бесследно. Как в воду канули. Ни следов, ни шлюпок.
Зайков пожал плечами, как ежели бы сам был на «Святом Павле» и после поиска неведомо куда исчезнувших людей сильно изумился.
— Много позже стало известно, — вступил в разговор Бочаров, — что их убили индейцы. На острове обитало воинственное племя, и их вождь, надев медвежью шкуру, вышел к морякам. Потоптавшись у них на виду, медведь пошел к лесу. Моряки, надеясь пополнить провиантский запас свежей медвежатиной, поспешили за ним. Но медведь уходил все дальше и дальше, пока не завел моряков в дебри, где их всех убили. Тела убитых индейцы спрятали. Следы скрыли.
— Да, — сказал Потап Зайков, — узнали о том от других племен. Так погибли первые русские на американской земле. А Витус Беринг дошел до Кадьяка, открыл купу Шумагинских островов. Прошел вдоль гряды Алеутских островов между Новым Светом и Камчаткой. Но из плаванья не вернулся. Погиб.
— Ну, коли такой разговор у нас, — сказал Бочаров, — пришло время вспомнить иркутского купца Биче — вина. Он послал к Новому Свету промысловый корабль, и его ватажники первыми после капитана Чирикова ступили на матерую землю Америки, охотились там на бобров и котиков. Бичевинский же бот «Гавриил» был на Алеутских островах, а позже мореходы его были на Шумагинских островах. Пришли они с богатой пушниной, и Бичевин Тихвинскую церковь в Иркутске поставил, но по навету, как и Гвоздев, в застенок попал, да там и жизнь окончил.
Зайков карту ладонью разгладил. Сказал:
— Да здесь, что ни штришок, — жизнь человеческая. За каждую черточку — людьми плачено. Да еще какими людьми. Степан Глотов, что эту карту рисовал, тоже на островах лег. А какой был мореход! На утлом боте «Иулиан» первый пришел к Лисьим островам. На Умнаке был, на Унолашке, где мы зимуем. В походе царевых капитанов Криницына и Левашова был, да тогда же и погиб от цинги. Э–э–э, — со вздохом протянул Потап, — что говорить, карта эта не тушью, но кровью рисована.
Зайков загнул руку за спину и прижал поясницу. Не сдержался, больно остро резануло. По лицу, ломая болезненно губы, промелькнула мучительная гримаса.
— Что с тобой, Потап? — озабоченно вскинул на него глаза Бочаров.
— Ничего, — ответил тот, растирая поясницу. И в другой раз сказал: — Пустое, — не зная, а может быть предчувствуя уже, что эта болячка уложит его здесь, на Унолашке, в землю. Но скорее всего, перемогая боль, не хотел Потап Зайков тревожить своею хворью ватагу, видел, что трудное для нее впереди.
Баранов поднялся, походил, пригибая голову под низким потолком, сел к очагу. Все, что услышал, и поразило и восхитило его. «Какие люди, — подумал, — какие сильные люди». И, не глядя на Зайкова, решил: «И он вот из этих же. Нет, не пустяком обошлась для него охота. А рисковал–то, рисковал из–за нас».
Наутро Потап Зайков подняться с лавки не смог.
* * *Собаки шли с лаем.
Тимофей Портянка соскочил на снег и придержал нарты, пропуская вперед упряжки. Идущие по нетронутому снегу первыми отдавали слишком много сил, быстро уставали, и он решил: будет лучше через каждую версту менять упряжки, прокладывающие путь по целине. Жесткий, сбитый ветрами чуть не до каменной крепости наст ранил ноги собак, а путь был долог, и собак следовало поберечь. Это было неизменным правилом в походе: хочешь дойти — береги упряжку. Без собак человек на ледяном плато застывшего моря был беспомощен. Для него одно только и оставалось — погибнуть.
