Юрий Федоров - За волной - край света
— Человек, оставивший след, — сказал он с легко угадываемым облегчением, — охотник. — И показал на соседнюю рябину: — Смотри.
Тимофей увидел на заснеженных ветвях рябины тенеты на птицу. Частая сетка, сплетенная из сухожилий какого–то зверя, просматривалась среди ярких гроздей необклеванных ягод, как просматривается паутина в высвеченном солнцем лесу. Только сейчас не солнечные лучи, но пунцово–красные тяжелые гроздья рябины выделяли их для глаз. Под деревом были видны следы все тех же узких лыж.
— Он взял глухаря, — сказал воин, — и ушел. Вот и все. Я думаю о другом, русский хасхак. Совсем о другом… Здесь где–то близко стойбище. За глухарем далеко не ходят.
Они прошли по следу охотника еще немного и увидели вторые силки. В них билась тяжелая птица.
— Я думал, нас выслеживает кто–то, — сказал воин, — но это не так. Можно возвращаться.
Они повернули лыжи и не мешкая заскользили к побережью. С крутого откоса, чуть пригнувшись и ловко пружиня ногами, воин скатился вихрем, и Тимофей невольно позавидовал, как коняг стоит на лыжах.
Лагерь встретил лаем собак, людскими голосами. Котлы уже были подвешены над огнем, и люди оживленно теснились вкруг костров. Тимофей решил: снявшись со стоянки, надо идти в калошское стойбище.
От костра качнулся один из ватажников. Сказал весело, блестя глазами:
— Куда пропал–то? Мы напужались было за тебя.
— Стойбище индейское недалече, — озабоченно ответил Портянка, — ходили посмотреть. Сейчас и собираться будем. Поглядим, что там у них за бумаги.
— Погодь, — все с той же улыбкой возразил ватажник, — пожуем вначале.
— То дело, — согласился Тимофей и шагнул к котлу. Достал ложку. Черпнул горячего варева. И хотя от котла духовито наносило сытным запахом, пока нес ложку до рта, не без тревоги подумал: «Как там еще получится? Калоши люди боевые».
* * *Шелихов вошел к Ивану Ларионовичу с сияющими глазами. Голиков таким, пожалуй, не видел его никогда и, с изумлением взглянув, спросил:
— Ты что это, аль праздник какой?
— Праздник, — ответил Григорий Иванович, продолжая улыбаться, — как есть праздник, Иван Ларионович! — И с размаху шлепнул перед Голиковым на стол книжицу в сероватой обложке: — Смотри!
Иван Ларионович склонился над столом, прочел, отделяя слово от слова: — «Российского купца Григория Шелихова… — поднял глаза, с недоумением спросил: — О тебе, что ли, речь?
— Читай, читай, — поторопил Шелихов.
— «…странствование в 1783 годе из Охотска, — продолжил уже поспешнее Голиков, — по Восточному океану к американским берегам».
Ниже увидел: «Записки сделаны собственной рукой».
У Голикова от удивления лицо вытянулось. Глаза по–сорочьи округлились. Многое он ожидал от Шелихова, но книжку написать? То уж и недуманно и негаданно было.
— Ну, — развел руками, — удивил. — И в другой раз склонился к сероватой, напечатанной на рыхлой бумаге книжице. — Удивил, — повторил оторопело.
Шелихов присел к столу и, забрав у него из рук книжицу, с прежним выражением необычайного оживления и праздничности на лице полистал страницы. Переворачивал тоненькие листки с осторожностью, словно это и не бумага была, а некое хрупкое вещество, готовое рассыпаться от неловкого прикосновения пальцев.
— Я и сам удивился, — сказал, подняв глаза на Ивана Ларионовича, — написал, а сомнения бередили: посылать али не посылать? И тебе потому ни слова не сказал. Послал книгопродавцу Василию Сопикову.
Радость его распирала.
— Разговор у меня прежде был с ним. — Шелихов сунул руку в карман, достал письмо. — И вот он пишет, — пробежал глазами по строчкам, — в Суконной линии продают и в «Аничковом доме». Цену установил Сопиков книжице — восемьдесят копеек. А? — глянул на Ивана Ларионовича. — Думаю, много запросил. Я за ценой не гнался, но покупают, пишет, — вскинул руку и взмахнул с утверждением и восторгом, — покупают, и многие даже спрашивают — не будет ли продолжения? Во как!
Он вновь взял книжицу в руки. Перевернул страницу. Печатные буквы его завораживали. Взгляда от страницы оторвать не мог. Глаза пробегали строчки, вроде бы и не им написанные, и вновь возвращались к началу. То, что было выведенно пером в долгие ночи в Охотске, сейчас, напечатанное, читалось совсем по–иному, приобретя значительность и вес. Трудно было поверить, что это рождено в его сознании, когда он, сидя у печи, смотрел в пляшущий огонь, веря и не веря в саму возможность написания этих слов.
— Вот, вот, глянь, — побежал Шелихов пальцем по строчкам, — здесь все о нас! И как плыли, и как крепостцу заложили на Кадьяке, что увидели, с кем встретились.
И, не в силах сдержать себя, поднялся, обхватил Ивана Ларионовича за плечи. Всегдашняя его неуемность бурлила, вскипала в нем, выплескивалась через край, ища выхода в немедленных действиях. Такая уж Это была натура, что обязательно требовала движения, шага, решительного жеста.
Шелихов мотнулся по комнате, сел на обруганный им когда–то дедовский сундук. Не знал, где и пристроиться, больно взбудоражила его книжица в неполных два десятка страниц.
— Представь, — сказал вдруг изменившимся голосом, в котором зазвучал скорее не восторг, но затаенная грусть, — ни меня, ни тебя не будет, но люди прочтут книжицу и узнают о наших делах. А?
Сорвался с сундука, зашагал по комнате. Лицо у него пылало, глаза сияли.
Голиков из–за стола поглядывал на него и, невольно заражаясь его восторженностью, но одновременно верный купеческой расчетливости, думал: «Книжица — хорошо. О компании много людей узнает, и сил ей это придаст. На Руси не о каждом купце пишется. Голову можно и повыше поднять. С поставщиками поговорить покруче. Им тоже резон есть дело иметь с теми, о ком в книжках прописано. Гришка хорошо придумал. На пользу делу». А мысли бежали дальше, и он неожиданно пожалел, что не может так вот обрадоваться, как обрадовался Шелихов. Испытать его восторг. «Старею, наверное, — решил, — старею». Но пришла и другая, успокаивающая мысль: «Но коли радости Гришкиной не испытываю, однако смысл вижу глубже». И эта промелькнувшая в сознании дума согрела и успокоила его. Иван Ларионович одобрительно кашлянул, сказал:
— Присядь.
И, дождавшись, когда сел Григорий Иванович, спросил:
— В губернаторстве был?
Еще весь в радостных мыслях, Шелихов остановился посреди комнаты.
— В губернаторстве, говорю, был? — повторил Голиков, возвращая его на землю.
— Был, был, — воскликнул Григорий Иванович, — сейчас расскажу…
…Письмо книгопродавца Василия Сопикова и перевязанную бечевкой стопочку книжек Шелихов получил утром. Первым желанием было — немедля к Ивану Ларионовичу. Однако он знал, что его ждет чиновник в губернаторстве с разговором об Охотской навигаторской школе, устройстве в нее молодых алеутов. И как ни велика была радость по поводу издания записок и желание поделиться ею с компаньоном, но Шелихов решил прежде повстречаться с чиновником. Накануне в разговоре тот ему сказал:
— Такое невидано: алеутов в школах учить? Не знаю…
Сухие губы чиновника вытянулись в нитку, блеклое лицо стало кислым.
Сегодня Шелихов во что бы то ни стало хотел добиться своего.
Собираясь в губернаторство, сунул в карман несколько книжиц с единственным желанием — показать Голикову, однако первому на стол выложил книжицу чиновнику. Получилось это неожиданно. Вошел в присутствие — и будто кто под локоть подтолкнул. Достал книжицу и под нос чиновнику сунул.
— Вот, — сказал, — смотри! Уже и в столице о нас читают.
Чиновник с неуверенностью книжицу взял, пробежал глазами по титулу, и лицо у него озаботилось.
— Так, так, — сказал невнятно, — ну что ж… Да, конечно… — и запнулся. Но тут же поднялся из–за стола и, придерживая книжицу, сказал: — Я доложу его превосходительству.
Шелихов такого не ожидал.
К губернатору он просился неоднократно, но ему любезно отвечали, что генерал примет обязательно, однако не сейчас. И объясняли: занят делами спешными. Что за тем стояло, Шелихов понять не мог, так как Голиков обстоятельно, чуть ли не слово за словом, обсказал свой разговор с генералом. По всему выходило, что губернатор компанию поддерживает и, больше того, — готов споспешествовать ее успехам. А тут отказ за отказом принять для разговора… Ничего понять было нельзя.
А генерал свои резоны имел.
Российский чиновник, известно, в делах на тройке не скачет. Ни к чему такое чиновнику. Объясняется это многим. Расстояния–де в России большие, дороги длинны, да и плохи к тому же, климат суров да перепадчив, и еще, и еще причины приводят разные. Но главное не выскажут. А оно и глупому давно известно. Чиновник российский всегда наверх заглядывает — как там и что? И слово с нужных высот ждет трепетно. И вот коли будет слово — и дело будет. А коли нет — не спрашивай, голубчик. Зря трудить себя станешь. Все хлопоты попусту. Так было, так есть. Надеются, правда, некоторые, что впредь изменится, ну да, наверное, напрасно.
