Николай Камбулов - Беспокойство
— Есть, есть, господин Мади.
— Ты меня не дразни, Пзела! Могу обидеться и свести на заставу к начальнику. — Он поднялся. — Бери свои ягоды и иди отсюда! Хватит мне тебя задарма выручать.
Ари показал деньги.
— Пзела! — Мади округлил глаза. — Денга! Откуда?
— Скопил, продавал ягоды.
— Врешь. Дай-ка сюда, — клацнул затвором Мади.
Но Ари и не думал сопротивляться. Он покорно отдал деньги. Мади начал их считать, оглядываясь по сторонам. Потом потащил Ари в кусты. Здесь он досчитал деньги и проговорил:
— Так много!.. Ты еще какой фокус придумал? Махамед знает?
— Знает.
— Говори правду, Пзелка.
— Хозяин грозится убить меня, Мади…
— Почему убить?
— Вот за эти деньги.
— Ты их украл?
— Да.
— Ай, молодец! Твой хозяин — шакал. Он подкупил нашего начальника. И теперь мы по праздникам таскаем ему воду. Аллах видит и ничего не может сделать… Денга много, куда же ты теперь, мой славный Ари? — Он держал деньги трясущимися руками и все припадал и припадал к ним губами, иссушенными до морщин.
— Мади, бери их…
— Все?
— Все.
— А ты как же?
— Мади, пропусти меня туда, — показал Ари на лесной перекат.
— Русийя?
— Да…
Мади выскочил из кустов, огляделся кругом и, возвратись, подобрал винтовку.
— Какой ты смелый… Ари, это опасно. За это дают тюрьму. И меня посадят…
— Никто же не узнает, Мади. А тут все равно хозяин меня убьет…
— Убьет, Пзела, — согласился Мади. — И аллах его простит…
— Простит, Мади.
— Ой, Пзела, что ты со мной делаешь!..
Он положил деньги в карман, опустился на колени:
— Аллах! Ты все видишь. Аллах, прости своего сына Мади, бедного солдата. — Винтовка свалилась с его плеча, цокнула затвором о камень. От испуга Мади выругался и прервал молитву. — На гору пойдешь. Там лес густой-густой. Спустишься к реке тропинкой, тут их, этих грибов, пропасть, сколько тебе угодно! — Сделал скорбную мину, потом хитровато подмигнул: — Русийя… Ха-ха-ха. Не закручивай мне мозги. На грибах хочешь заработать! Иди собирай, Ари. И сегодня, и завтра собирай. Неделю собирай. Да поможет тебе аллах. Я тебя не видел, не вижу, иди. Ари, иди. — Он вновь опустился на колени, и, когда кончил молитву, Ари уже не было на месте. Мади нащупал в кармане деньги и весело замурлыкал солдатскую песенку:
У солдата есть винтовка,
И затвор блестит.
Значит, он живет неплохо,
Значит, он живет неплохо,
Коль затвор блестит…
И расхохотался над выдумкой Ари.
— Какой-такой Русийя! Ну чего только Пзела не придумает для своей проказы! Грибов ему захотелось, а не Русийя… Хитрец, Мади не проведешь.
Он не спеша поднялся на гору. Прикинул в уме, каким маршрутом ему лучше идти к реке, чтобы не спугнуть Ари, дать возможность Пзеле отвести душу на, грибном поле. Он, Мади, не такой уж нахал, чтобы присвоить себе украденные деньги. Однако половину возьмет, он имеет на это право: сколько раз, рискуя попасть на гауптвахту, быть избитым унтер-офицером, он выручал Пзелу в его похождениях. «Ну конечно, я имею право, — убеждал он себя. — Ты мне, я тебе, Ари. Так уж у нас заведено. А украл ты слишком много».
На закате солнца согласно приказу на охрану границы Мади должен встретить своего напарника, и ночью они вдвоем будут нести службу. Пункт встречи у реки, метров двести правее грибного массива. «За это время Ари успеет нагрузиться».
— Ах, Пзела, Пзела, большой выдумщик! Русийя! Ха-ха-ха…
У солдата есть винтовка,
И затвор блестит…
Пока Ари отсутствовал, Сергей сверил карту с местностью. Он нашел на карте и шоссе, по которому они мчались на такси, и проселочную дорогу, ведущую к пограничной реке, и сосновый бор, укрывающий возвышенность.
Они спустились с горы. Ари теперь шел с ним рядом, плечо к плечу, и все поглядывал в лицо Сергею и молчал.
— Алмэк, брат Серга, — наконец промолвил Ари. — Моя не обманывает. Не думай обо мне плохо. Ты верь Ари. Русийя… Льенин.
Он совсем прижался к плечу. Глаза его были влажными.
— Сколько тут грибов! — прошептал Сергей. — Смотри!
— Слюшай, — насторожился Ари, беря Сергея за руку. — Слюшай… это река!..
Да, это шепот реки. Совсем-совсем близко. И река не так уж широка, всего метров шестьдесят. Сергей почувствовал в ногах слабость, сильно стучало сердце. Они присели.
— Слюшай, там Русийя, — начал было Ари, но, заметив, что Сергей его не слушает, умолк. Сквозь прогалину виднелась вода. Сергей все ниже и ниже приседал и наконец жадным взором охватил тонюсенькую полоску земли противоположного берега. «Мама! Если бы ты знала… Я рядом, рядом. Папа, ах, как хорошо было бы, если бы ты оказался на этом участке границы!» Воображение обострилось, и Сергей увидел отца. Он подходил к берегу таким же, каким запомнился: противогазная сумка, пистолет, три кубика на зеленых петлицах, лицо освещено улыбкой. Протянул руки: «Сережа, Сережа» — и обнял…
— Серга, пора…
— Ари… Это правда, что ты не обманываешь меня?.. Нет, нет, я верю, Ари, я верю тебе.
Ари вытирал слезы.
— Моя тебя никогда больше не увидит. Сапсем не увидит. — Он схватил его руку и прижал к груди. — Алмэк… Русийя…
— Возьми деньги. Они мне не нужны. — Сергей насильно затолкал пачку в его карман. — Прощай…
— Плыви прямо, не бойся, Серга. Я свой аскер знаю, пока шалтай-болтай, ты уплывешь.
— А Мади?
— И Мади такая же солдат. Он бедный, бедный, сапсем бедный. Не бойся, плыви…
Сергей вошел в воду. Противоположный берег открылся ему широко-широко. Заметил смотровую вышку, на мгновение показавшуюся ветряком с машущими руками-крыльями.
— Прощай, Ари, алмэк Ари, — прошептал Сергей и нырнул под воду.
Ари взбежал на взгорье, мигом оказался на сосне, присмотрелся: на темной ряби заметил светлую голову Сергея, будто бы с белой кожицей арбуз плыл по реке, все удаляясь и удаляясь.
— Русийя… алмэк Серга…
Он опустился на землю и долго стоял, не зная, куда ему идти и что делать. Его маленькое, но горячее сердце опустело. И он разрыдался. Плача, услышал:
— Пзела, ходи ко мне, ходи.
Ари даже не пошевелился. Мади сам подошел к нему:
— Э-э, да ты плачешь. И грибов не собрал. Вай, вай, ва-ай. Перестань, Пзела, ты мне таким не нравишься. — Он достал из кармана деньги, поплевывая на пальцы, отсчитал несколько бумажек, — Мади не шакал, бери свою долю и ходи быстрее отсюда. Скоро мой напарник появится. Слышишь, Пзела, попадет и тебе, и мне.
Ари поднял голову, его темные глазенки вновь обрели прежний вид. Мади покачал головой:
— Ой, Пзела, от тебя все можно ожидать. Ты самый-самый выдумщик.
Ари потрогал затвор.
— Стреляет?
— Еще как. Послушай песню:
У солдата есть винтовка,
И затвор блестит.
Значит, он живет неплохо,
Значит, он живет неплохо,
Коль затвор блестит…
— …Коль затвор блестит, — повторил Ари. — Мади, к хозяину я не пойду…
— Правильно! Денга у тебя есть, валяй куда хочешь. Шоссе рядом, заплатишь шоферу, он тебя доставит хоть в столицу.
— К Махамеду?
— Валяй к брату. Надоел ты мне, Пзела. Уходи с моих глаз!
Ари подумал: «Теперь он переплыл… Русийя… Серга».
И он припустил изо всех сил к шоссе, затем на окраину родного города, в свою вросшую в землю хижину… И настанет время, он выдаст свою тайну сначала брату Махамеду, потом Мади, уже согбенному и нуждой и годами.
Глава восьмая
Серж обдумывал странички своей будущей книги, обдумывал каждый день — вечером, перед тем как уснуть, и утром, лежа в постели. Заглавие для своей книги он еще не нашел, оно потом придет, самое подходящее и самое яркое…
Дымок от сигареты тянулся к открытой форточке. Серж, следя за ним, погружался в мысли. О, это были почти готовые странички! «От Любови Ивановны пришло письмо. Николая Михайловича не было дома, он, как всегда, в своем тире. Кстати сказать, русские, по моему глубокому убеждению, действительно не хотят войны, все их газеты заполнены призывами поднимать экономику страны. Но в то же время минувшая война для русских — ни в коем случае не далекое прошлое, все они еще не остыли и находятся в состоянии ожидания и готовности. Даже Фрося, прекрасная акробатка, можно сказать звезда циркового искусства, и та готова вцепиться в ваши волосы, если вы промолвите что-то не совсем лестное о любом периоде войны. Они таких готовы распять на кресте — дух прошлого испытания, высокое осмысление победы и сегодняшний день страны слиты неразрывно. Печально, но это — факт.
Письмо все же я прочитал до прихода Николая Михайловича. Оказывается, Любовь Ивановна задержится еще на месяц во Владивостоке. Это меня обрадовало и удивило. Обрадовало потому, что я, хотя и настаивал, чтобы Анюта поскорее приезжала, в душе все же опасался ее приезда — а вдруг не признает. Удивило потому, что накануне Любовь Ивановна прислала телеграмму, в которой сообщила, что выезжает поездом. Весь день я провел под впечатлением прочитанного письма. Мое смятение погасил Николай Михайлович, придя домой и прочитав письмо. «Разве ты не слышал? — сказал он. — На город наложили карантин, там обнаружили признаки какого-то опасного гриппа. Перестраховщики, конечно, запретили поголовный выезд». «Почему же она не написала в письме об этом?» — спросил я. Николай Михайлович ответил так: «Когда женишься на своей Самурайке — все поймешь… Сам знаешь, мать не станет волновать ни тебя, ни меня. Это уж точно!»
