Николай Камбулов - Беспокойство
Письмо все же я прочитал до прихода Николая Михайловича. Оказывается, Любовь Ивановна задержится еще на месяц во Владивостоке. Это меня обрадовало и удивило. Обрадовало потому, что я, хотя и настаивал, чтобы Анюта поскорее приезжала, в душе все же опасался ее приезда — а вдруг не признает. Удивило потому, что накануне Любовь Ивановна прислала телеграмму, в которой сообщила, что выезжает поездом. Весь день я провел под впечатлением прочитанного письма. Мое смятение погасил Николай Михайлович, придя домой и прочитав письмо. «Разве ты не слышал? — сказал он. — На город наложили карантин, там обнаружили признаки какого-то опасного гриппа. Перестраховщики, конечно, запретили поголовный выезд». «Почему же она не написала в письме об этом?» — спросил я. Николай Михайлович ответил так: «Когда женишься на своей Самурайке — все поймешь… Сам знаешь, мать не станет волновать ни тебя, ни меня. Это уж точно!»
Николай Михайлович все больше убеждается в том, что наша дружба с Фросей закончится браком. О, разве я думал раньше о таком стечении обстоятельств! Мне еще до сих пор кажется, что моя роль закончится в этой стране какими-то головокружительными трюками, подобно тем, о которых так часто рассказывается в фильмах, — будут убийства, сумасшедшие погони на машинах, вертолетах и даже на подводных лодках… О, сценаристы, о, постановщики, как вы любите дурачить публику своими домыслами и вымыслами, накалять сердца несведущих людей!.. Трюки, трюки во имя денег, во имя личной славы! А вот мой отец, теперь я точно знаю, за всю свою службу ни разу не попадал в ситуацию, подобную вашим фильмам. Он многие годы проработал скромным помощником капитана торгового флота. И разбил себе позвоночник, честно выполняя свои обязанности на корабле. В Гении ему установили высокую пенсию, с почетом списали с корабля. Под видом лечения он совершенно легально выехал на родину и… не вернулся в Гению. Очень уж прозаично, буднично!.. Без особых приключений.
Однако же о Фросе. Конечно, я к ней неравнодушен. Может быть, все это пройдет со временем, только едва ли. Похоже на то, что когда-нибудь я под видом туриста окажусь с ней в квартире Хьюма. И железный человек, отрицающий человеческие чувства, будет приятно шокирован и скажет тогда: «О’кей! Серж, я преклоняюсь перед твоей мудростью».
У меня есть в этом деле добрый союзник — бог. Я слышу его по ночам: «Фрося — твоя звезда, люби ее, человек».
Сигарета погасла. С минуту Серж лежал, ни о чем не думая. Потом вновь погружался в мысли, как бы продолжая следующую страницу.
«Прошел месяц, как я готовлю вывод лошадей на арену, готовлю добросовестно, и за это меня хвалят. А вчера к зарплате получил надбавку. Но испытываю одно неудобство — не всегда имею возможность с начала и до конца представления сидеть во втором ряду на втором месте справа от выхода. Две двойки и первое января… Они меня не так уж сильно волнуют: я убежден, что не сегодня-завтра Архип появится и мы обменяемся газетами, на моей обозначены новые координаты и установки позывных. Архип уйдет, я останусь в ожидании новых заданий. Мне даже не интересно знать, кто такой Архип, его легальная профессия, какого он роду и племени, достаточно того, что он работает на Хьюма. Тревожит другое — смогу ли я вообще выполнить задание Стенбека. Николай Михайлович очень добрый, много рассказывает о войне, о преступлениях нацистов. Я изучил его историю болезни. Оказывается, при нервном потрясении этот человек может вновь потерять зрение… Таковы последствия стенбековского ДОСа. Николай Михайлович принимает энергичные меры по розыску Стенбека, у него имеется переписка с различными организациями и боевыми товарищами. Судя по ней, дело Стенбека может всплыть в печати, принять широкую огласку. Мысль о том, что Стенбека в конце концов могут извлечь из рук Хьюма и посадить на скамью преступников, вынуждает меня думать о ситуации простого случая… Шел — поскользнулся, упал — не поднялся. Со стены строящегося дома упал кирпич… на голову. Шел вдоль железной дороги, сильный встречный ветер, сзади поезд… Да мало ли подобных случаев! И все же, и все же… Добродушный Николай Михайлович… И все же смогу ли я воспользоваться ситуацией простого случая. Говорят, змея жалит человека только в том случае, если ей угрожает опасность. Но я-то не змея, Хьюм! И далеко не каждый разведчик — убийца. Стенбек — фашист, на его совести сотни жертв. Он при определенной ситуации может, не задумываясь, всадить нож в спину самому Хьюму…»
К окну прилипло улыбающееся лицо Николая Михайловича.
— Сынок! Доброе утро! Как спалось?
— О’кей!..
— Завтрак на столе…
— Ты уходишь?
— Сегодня принимаю зачеты на разряд, — подмигнул весело. — Самурайка на первый тянет. В четыре часа у нее дневное представление, так она решила пораньше отстреляться. А ты как планируешь свой день?
— Пойду на манеж, вечером конная группа дает последние гастроли.
— Последние?! Как же ты?
— Придется и мне уезжать. Ты не волнуйся, я тебе буду каждый день письма писать.
— О’кей, — помахал рукой Николай Михайлович.
…До центра Николай Михайлович доехал автобусом. Тротуары уже заполнила пестрая публика. Встречный поток был гуще, а Николай Михайлович спешил и почти грудь в грудь столкнулся с мужчиной атлетического телосложения.
— Извините, — сказал тот и пристальным взглядом измерил Шумилова. Лицо атлета показалось Николаю Михайловичу знакомым. Он остановился. Откуда-то подвернулась Фрося. Она взяла под руку Николая Михайловича и поторопила его.
— Погоди, погоди, Фрося, — шептал он, все глядя на атлета.
Мужчина удалялся, а Фрося торопила:
— Я могу опоздать, дядя Коль!
— Сидоренко! Да не может быть! Не может быть!
Фрося высвободила руку:
— А ну вас, дядя Коль, я побежала.
Николай Михайлович догнал атлета и некоторое время шел в двух-трех шагах от него, разглядывая и припоминая. Нет, он не ошибся. Не в силах сдержаться, закричал:
— Миша! Сидоренко! — и заключил атлета в объятия. Тот еле освободился и, отступив от Шумилова, сказал:
— Вы ошиблись! Я не знаю вас, гражданин…
— Не узнаешь?.. Шумилов я, Николай Михайлович. Помнишь пятнадцатую заставу? А я слышал, что ты погиб. Дай бог памяти, кто же мне это говорил… Ах ты, Миша, Миша. Ну что же ты так смотришь на меня? — И опять бросился обнимать атлета, тиская его в своих могучих руках.
— Я совсем не Миша, вы ошиблись. До свидания.
— Ошибся?! Да не может быть этого.
…Фрося стреляла первой. Ее все тут знали, и каждый старался дать совет. Инструктор шикал на публику, проворно шкондылял вдоль прилавка, маслянисто улыбаясь Фросе, приговаривал:
— Один пуля — один враг, один пуля — один враг.
Инструктор на фронте был известным снайпером. Он гремел медалями и с гордостью поглаживал пестрый ряд орденов.
— Я на фронте командовал целым взводом снайперов. Ти знаешь об этом, Фрося? Обо мне сама «Правда» пять раз писала. Пять! И об этом ти слышала. Скажи, пожалуйста, она все знает… Билетик ти мне устроишь в цирк? Ну стрелай, стрелай, Фрося.
А Николай Михайлович все думал и думал о Сидоренко, и не было перед ним ни веселого Вано Санадзе, ни ожидающих своей очереди молодых парней, ни Фроси — воображаемый Миша, его заместитель по боевой подготовке, как бы затмил весь тир.
— Дядя Коль, — подошла к нему Фрося, — вот контрамарка, приходите в цирк.
— Не может быть, не может быть…
— О чем вы, дядя Коль?
— А-а, Фрося… Спасибо, спасибо, приду.
— Дядя Коль…
— Ну что?
— Сережу не ругайте, мы сегодня задержимся…
— Он тебе нравится?
— Что вы, дядя Коль! Нравится… Больше, больше, дядя Коль… А вы меня… не любите. Самурайку не любите?
— Фрося, Фрося… Ты Очень добрая… Был бы я моложе, эдак лет на тридцать… Хо-хо-хо!
— Ну и что случилось бы? Смешной вы, дядя Коль.
— Смешной… Иди. Удостоверение тебе сам принесу…
И снова в воображении возник Сидоренко. Шумилова охватило какое-то необъяснимое волнение, бросало то в холод, то в жар. Вано, зашедший в контору, ахнул:
— Командыр, что с вами? Ти совсем-совсем бледный. Не захворал ли?
— Я только что встретил человека, которого считал погибшим.
— Что тут такого! Такая война была, все могло случиться — убитые оказывались живыми. С моим фронтовым другом так произошло. Его даже в могилу положили, хотели засыпать, а он вдруг руку поднял и кукиш показал. Так из похоронной команды все разбежались…
— Да, да, ты прав, Вано, ничего не случилось. Но я не ошибся, не ошибся. Это был Сидоренко. Но почему он не признался…
— Понымаю. Мой совет: иди в милицию, там тебя знают, и скажи: Сидоренко не признался, что он Сидоренко.
— А вдруг это не Сидоренко?
