Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает
Обзор книги Вальтер Флегель - Ничейной земли не бывает
Вальтер Флегель
Ничейной земли не бывает (роман, рассказы)
Ничейной земли не бывает (роман)
Глава 1
Березка словно плакала. Дрожащими каплями-слезами дождинки скатывались по ее стволу. Фридерика Шанц стояла у деревца, лодочкой прижав руки к белой коре, и смотрела, как вода медленно текла по пальцам и собиралась в ладони. Девушка с жадностью выпила эту весеннюю влагу, которая уже не пахла ни холодом, ни снегом. Вот и пролился нежданно-негаданно первый весенний дождь, пролился тихо и как-то по-доброму. Так же появляется весной в небе и первая ласточка.
Фридерика подняла голову и почувствовала, как косынка соскользнула назад. Резко тряхнув головой, девушка сбросила ее на плечи. Волосы сразу же намокли, а дождевые капли побежали за уши и на лоб. Девушке показалось, что дождь проникает внутрь, вымывая из нее все запахи вечернего кафе, которые годами сопровождают ее: табачный дым, кухонные испарения и терпкий пот, каким обычно бывает пропитана военная форма.
Каждый вечер солдаты заполняли танцевальный зал, и каждая белая блузка, каждое пестрое девичье или женское платье выделялись на их одноцветном фоне, как вот эта одиноко стоящая березка среди множества сосен. Едва музыканты из оркестра брали инструменты в руки, солдаты устремлялись к этим немногим женщинам и девушкам, стараясь первыми дойти до столов, за которыми те сидели, отбивая друг у друга партнерш кто хитростью, кто комплиментом, а кто и силой.
Некоторые солдаты иногда подолгу искали возможности потанцевать с девушкой хотя бы один раз. Это им никак не удавалось, однако они с завидным упорством продолжали свои попытки, как азартные игроки, которые не теряли надежды, что рано или поздно и им в руки придут лучшие карты.
Такое повторялось каждый вечер вот уже четыре года, но Фридерика до сих пор не смогла привыкнуть к этому. Обслуживала она столики или сидела в зале как посетительница, ее эти вечера никогда не интересовали. Другие находили в них какое-то удовольствие или, по крайней мере, делали вид, что это приятное занятие. Она же относилась к такому времяпровождению несколько иначе.
Фридерика часто улавливала печаль, которая вдруг появлялась в глазах танцующих. У многих она замечала даже тоску. Эта тоска длилась лишь какое-то мгновение, и уловить ее можно было только во время короткой паузы, после которой снова начинался обычный шум: люди смеялись, что-то выкрикивали, барабанили пальцами по столу в такт музыке, отбивали ритм ногой. Не прекращалось нестройное пение и звон бокалов. Но все это было как бы на поверхности, а в душу тем временем закрадывалось огорчение, увеличивая уже имеющуюся печаль.
Вполне возможно, что солдаты и не воспринимали свои несбывшиеся желания как огорчения. Их свободное время всегда было ограничено строгими рамками. Поздно вечером все они уходили отсюда. Целые дни они проводили на занятиях, где делали свое важное дело, а вечерами, получив увольнительные, приходили в кафе маленького гарнизона. Поэтому здесь постоянно появлялись новые люди.
Фридерика давно заметила, что на свои неудачи на танцах люди реагировали примерно одинаково. Лишь немногие унтер-офицеры и солдаты покидали зал раньше времени. Большинство же искало утешения в лишней кружке пива.
Эти вечера всегда напоминали Фридерике о ее одиночестве. Ей было гораздо хуже, чем любому солдату, который, возможно, только раз в неделю, а то и в две испытывал то, с чем она жила уже давно, жила, не имея пока что никакой надежды на перемены в жизни.
Этот тихий весенний дождь был приятен девушке. Ей даже казалось, что она слышит его шепчущие, успокаивающие звуки. Фридерика ощущала, как тяжелеет ее намокший плащ, и под его все увеличивающейся тяжестью чувствовала себя спокойнее и увереннее. Березка, возле которой она остановилась, была еще совсем молодая. На высоте метров трех от земли ствол ее раздваивался и тянулся вверх, словно руки танцовщицы. Отягощенные каплями дождя тонкие ветки свисали низко к земле.
Фридерика часто проходила мимо этой березки, когда шла на работу или возвращалась домой. Она подружилась с деревцем. Возможно, так получилось потому, что молоденькая березка была так же одинока среди сосен, как Фридерика среди серых солдатских мундиров.
Мокрый плащ тем временем становился все тяжелее. Теперь девушка ощущала его тяжесть не только на плечах, но и на ногах. Она закрыла глаза. Ей хотелось стоять здесь долго-долго, пока ноги не врастут в землю, как корни дерева…
— Рике!..
Она не открыла глаз — не хотела никого видеть и слышать. Но знакомый голос позади нее снова тихо повторил:
— Рике!
Голос приблизился, и Фридерика почувствовала, что совсем рядом стоит Ульрих Фихтнер. Она крепко сжала пальцы в кулак в карманах плаща, борясь с желанием обернуться.
— Рике, зачем ты здесь стоишь?
— Уйди, — тихо проговорила она, — оставь меня в покое.
— Но ведь я люблю тебя, — так же тихо произнес Фихтнер, — и мне все равно, с кем ты была раньше… Ты меня понимаешь? Ты нужна мне, Рике.
— А ты мне не нужен.
— Но ты же… со мной…
— Переспала?! Да, но только ради тебя, понимаешь? А теперь уйди!
Однако солдат не тронулся с места. Он стоял как истукан, каким запомнился ей тогда в зале. Широко раскрытые, точно от страха, карие глаза, большой палец у нижней губы, беспомощно прижатые к бокам локти. Никем не замеченный и не способный вести борьбу за немногих танцующих девушек, он явно не знал, что ему делать, и был похож на наивного деревенского пастушка, который случайно попал в оживленный центр города.
— Уйди, пожалуйста, — тихо повторила Фридерика.
— Я рад, что наконец-то нашел тебя. Я ведь искал тебя. Уже несколько недель ты меня избегаешь! Я многое о тебе слышал. Выдумывают все или, быть может, все так и есть, как говорят?
— Мне безразлично, что обо мне говорят, — ответила она, — как безразличен и ты сам.
— Понимаю, — тяжело вздохнул Фихтнер. — Я ведь всего-навсего простой солдат, в недалеком прошлом пастух, от меня до сих пор пахнет баранами. Короче говоря, совсем не то, что надо офицерской дочке. Тебе, наверное, нужен майор, такой же, как тот, что уже десять дней садится за отдельный столик, вокруг которого ты кружишься, словно овечка весной.
Угадав движение солдата, Фридерика крикнула:
— Прочь руки!..
Ульрих продолжал стоять молча — она слышала только его дыхание. Это короткое, прерывистое дыхание Фридерика однажды уже слышала, но даже в ту ночь оно осталось для нее чужим, хотя Ульрих и лежал рядом.
— Рике, вот-вот начнутся учения — то ли сегодня, то ли завтра. Я хотел бы поговорить с тобой… Я ведь имею право на это, я намерен жениться на тебе, несмотря на то что ты…
— Ты с ума сошел, что ли? Неужели ты до сих пор не вонял, что мне тогда просто стало жалко тебя?! Была только одна жалость, и все. Пошла я с тобой для того, чтобы ты наконец узнал, что это такое! Какие у тебя на меня права? Ни у кого нет на меня прав! И тем более у тебя, такого простачка!..
Фридерика больше не сдерживалась. Они понимала, что не права, ведь все произошло совсем иначе. У нее были какие-то чувства, но сейчас она не могла ничего объяснить, да, наверное, и слов-то таких нет. Однако она хотела, чтобы все это скорее кончилось, хотела забыть обо всем, что у нее было с Фихтнером. Именно поэтому она и обижала его теперь, говорила неприятные вещи. В действительности же это относилось больше к другим, касалось, скорее, самой Фридерики, чем его. Она как бы восставала против тех обстоятельств, которые сложились отнюдь не по вине солдата, но и не по ее вине и которые они не могли изменить.
— Исчезни! — крикнула она. — Уйди же ты наконец! Обернувшись, она увидела, что солдата возле нее нет. Он уже вышел на просеку и медленно удалялся, глубоко засунув руки в карманы шинели, полы которой лениво бились о голенища сапог. Лопатки резко выделялись на спине Ульриха.
«Пастушья спина, — объяснил он ей в тот вечер. — Она появляется от того, что человек подолгу стоит, опираясь на посох». И Ульрих показал ей, как стоит пастух с палкой. Он взял из угла половую щетку и застыл перед кроватью.
Фридерика велела ему повернуться и, увидев его лопатки, встала и даже ощупала их. На них была только кожа, коричневая тугая кожа, немного прохладная и сухая. «Послушай, да ими действительно можно загребать воду!» — усмехнулась Фридерика.
Ульрих засмеялся, бросил щетку на пол, взял Фридерику на руки и положил на кровать. Она обхватила его лопатки и крепко прижала к себе…
Ульрих больше молчал. Он и это объяснил своей доармейской профессией. С овцами ведь не поговоришь, им выкрикивают лишь короткие приказания. Вот, пожалуй, с собакой иногда можно поговорить, потому что та хоть как-то реагирует на человеческую речь.
