Наталья Парыгина - Вдова
Будь она трижды неладна, эта мудреная, эта чертова, эта неприступная химия! С кайлой работать на лихом морозе, с кирпичами подыматься по лестницам-времянкам, в ночные штурмы ходить — все не так тяжко, как одолевать эту хитрую науку.
Сейчас бы забраться с ногами на кровать, сесть, привалясь к стенке спиной, да вязать Василию теплые носки. Куда там! За две недели один носок не довязала. Жизнь на стройке второпях несется, как конь на скачках, и человек к ней вроде не привязан, а отстать нельзя. На себя вечер потратить — у стройки украдешь. Дора накинется: «В работе передовая, а в учебе — последняя?» Наум Нечаев в комсомольский комитет призовет: «Билет комсомольский прогулами бесчестишь».
Даша глядела в тетрадку, потом на промокашке рисовала формулы. Досадовала на себя: и на что ж эта маята?
Учили на курсах, кроме химии, и русскому языку, и арифметике, и обществоведению, и механике. На каждом уроке уставала Даша, словно карабкалась вверх по склону горы. Но хоть малыми шажками, да подымалась. А химия казалась высокой гладкой стеной, на которую позарез надо взобраться, а уцепиться не за что: не то что ступенек, а ни единого выступа, ни единой выбоинки не отыщешь.
В клубе было холодно — этакую махину двумя голландками не обогреть. Одна группа занималась в зале, другая на сцене. Даша с Дорой поднялись на сцену, не снимая пальто, не развязав платков, сели за дальний стол, чтоб меньше попадаться на глаза Мусатову.
Мусатов еще не пришел. Люба Астахова в ватнике и в пуховом платке сидела за первым столом, раскрытая тетрадка лежала перед ней. Люба спорей всех одолевала химию, без запинки произносила мудреные слова: дивинил, катализатор, ректификация, ловко писала на доске формулы. Мусатов хвалил ее: «Вы — молодец, Астахова». Люба до слез краснела от его похвалы. Мусатов снисходительно улыбался, удивляясь ее застенчивости и не догадываясь, что не в одной застенчивости тут дело...
Две лампочки спускались на шнурках с потолка: одна возле черной классной доски, другая — над серединой сцены, превращенной в класс. Подходили строители, рассаживались за столами. Столов не хватало (господи, и всего-то на стройке не хватает!), садились тесно, локтями приклеившись друг к другу — не пошевельнуться. Раскрывали тетрадки, плутали по формулам и схемам.
— Не мог он, Лебедев, попроще-то придумать.
— Ему на что проще — он профессор, у него не четыре класса.
— Лучше на стройке по две смены работать, чем эта химия.
— Мусатов идет!
По проходу между скамейками шел Мусатов — в суконной тужурке и в меховой шапке, прямой, ладный, и вместо знакомого портфеля нес какой-то чемоданчик.
— Здравствуйте, товарищи.
Он снял шапку, положил на окно, тужурку сбросил.
— Холодно здесь, Борис Андреевич, — сказала Люба.
— Ничего. Я привык к холоду...
Он раскрыл чемоданчик и вынул какие-то стеклянные посудины. Это потом Даша запросто произносила слова: колбы и пробирки, а тогда впервые услыхала.
— Сегодня, — сказал Мусатов, — мы будем делать химические опыты. Мне удалось кое-что достать... И вы поймете, что химия — это не просто формулы.
— Эх, зазря далеко сели, — посетовала Дора.
Когда после трех уроков вышли из клуба, в небе холодным блеском, словно из чистой льдины вырезанная, сияла луна. Серые тени от бараков и от уцелевших кое-где деревьев стелились по снегу. На заводе солнечно горели прожекторы. Черные трубы электростанции высоко поднимались над землей.
Дора тронула Дашу за локоть.
— Ты глянь...
Чуть в стороне от клуба, под старой яблоней, сохранившейся от сада, который был тут прежде, стояла Люба. Сунув руки в карманы ватника, она усердно выкручивала снежную лунку.
— Ждет, — сказала Даша.
В клубе с визгом отворилась дверь. Даша оглянулась: Мусатов? Так и есть. Он. Направился по дороге со своим чемоданчиком, ума нету хоть разок вправо глянуть. Люба перестала ковырять снег, прижалась к стволу дерева, чтоб Мусатов ее не заметил. Так и простояла, пока он мимо шел. Потом тронулась следом.
— Сердце надо на семи замках держать, — сказала Дора. — Я в шестнадцать лет, дура-девка, дала ему волю, да не на радость. С тех пор только на чужие радости гляжу... А мне уж двадцать пять...
— На замки запрешь, а оно и под замками все свое твердит, — тихо проговорила Люба.
— Так не прячься под деревом! — сказала Дора. — Не бойся ты его. Намекни, что не одну химию любишь. Хошь, догоним сейчас...
— Молчи, Дора! Не надо... Разве я ему пара? Да ему... Такому — красавица нужна. Умная. С образованием. Чтоб ровня... А я... так только. Издали пострадаю.
— Что — издали... Не на то человек родится, чтоб страдать. Вон Дарья знает, зачем на свете любовь. Хорошо, Даша, замужем? А?
Дора положила руку на Дашины плечи, заглянула в лицо.
— Хорошо, — кивнула Даша. — Скоро полгода живем, а все кажется — будто первую неделю. День-то тянется, тянется — надоест. Думаю: хоть бы ночь скорей...
— Эх, бабье счастье, — вздохнула Дора. — И почто не поровну делит его судьба?
Василий ждал Дашу. В комнате было тепло, светлый кружочек от керосиновой лампы, словно солнечный зайчик, приклеился к потолку. Сидели за столом, ужинали не торопясь. Можно было наконец-то не торопиться.
— Мусатов нам нынче опыты показывал, — сказала Даша. — Чудно!
— Она вся наука — чудная, — сказал Василий. —Хоть бы электричество взять. Колесо крутится и по проводам невидимо огромную силу гонит.
— Отогрели трубы-то?
— Отогрели. И дизель наладили на времянке. После выходного иностранные специалисты будут турбину пускать.
— Что ж без иностранцев-то? Но сумеете?
— Впервой ведь, — объяснил Василий. — До всего без иностранцев не дойти.
— Это верно. Не дойти... Большая стройка, все новое. А что я думаю, Вася... Беспорядков у нас шибко много. Рабочие ненадежные, каждый месяц десятками за расчетом ходят. На курсах в нашей группе пятьдесят человек было — уж и сорока не осталось. Разбежались. И оборудование... Того, слышно, не хватает, этого недостает. Осилим ли завод-то пустить?
Василий задумчиво прихлебывал морковный чай, Даша думала — не ответит на ее вопрос. Но он поставил на стол пустую кружку, вскинул на жену синие в полумраке глаза.
— Колхоз в Леоновке сорганизовать как было тяжко... А вот уж два урожая собрали. Осилим и завод. А беспорядки — что ж... В суматохе строим, бегом.
— Надо ли бежать-то? Глядишь, шагом надежней было бы?
— Шагом не догнать другие страны. Россия веками вполшага плелась. За то теперь и рассчитываемся...
— Умный ты, Вася, — с горделивой улыбкой проговорила Даша.
— Может, был бы умный, кабы боле учился, — погоревал Василий. — Инженер в машинах-то, как в своем дому — всякую железку по имени знает. А я сейчас только разбираться стал. Первые недели вовсе как слепой был.
Он отодвинул от стола табурет, принялся стягивать валенки. Даша сполоснула посуду, убрала в шкафчик.
Василий лег первым. Даша задула лампу, разделась в темноте. Жидкий лунный свет пробивался в комнату сквозь обледеневшее окошко. С подоконника, стекая по расстеленной тряпочке, капала в подвешенную жестяную банку вода. Можно б спустить тряпочку пониже, чтоб без звука уходила вода с подоконника, но Даша не любила полной тишины. Нравилось ей засыпать под тиканье будильника да под эту редкую капель.
— Дашенька! — сказал Василий, и горячо, крепко обхватил ее сильными руками, как в первую свадебную ночь. — Радость моя...
Он близко глядел ей в глаза, будто тут, рядом, в постели стала она другая, и он узнавал ее и не узнавал. Даша вскинула руку, утопила пальцы в густых волосах Василия.
— Даша, — шепотом сказал Василий, — почто ж ты на мои ласки не отзываешься.
— Что ты, Вася... Да я... Как я люблю тебя, так больше того и любить нельзя.
— Не про то я...
Он вздохнул, и короткий этот вздох досказал Даше то, о чем думал Василий.
— Не виновата я, Вася...
— Дите хочу! — в самое ухо Даше прошептал Василий. — Сына хочу, Даша! Не для того люди женятся, чтоб двоечком жить.
— Разве я не хочу? — преодолевая скованность проговорила Даша.
— Пойди к доктору, — сказал Василий.
— Совестно мне, Вася...
— Пойди! — настойчиво шептал Василий.
Даша еще ни разу в жизни не лечилась у доктора. Бабка Аксинья справлялась с ее хворями. От простуды напоит лесной малиной да уложит на печь под отцовский полушубок — все и леченье. От живота знала бабка травы, летом сушила их, связав пучочками, на чердаке. К ней и чужие приходили лечиться, помогала им бабка Аксинья, избавляла от сердечных болей и от ломоты в костях. Многим помогала. Дочери только не сумела помочь...
Не надеялась Даша на докторов, так только, чтобы Василия уважить, пошла в амбулаторию. Сдав на вешалке ватник, накинула на плечи платок, осторожно двинулась в своих стоптанных валенках по крашеному, до блеска промытому полу.
