Анатолий Жуков - Дом для внука
Анатолий Жуков - Дом для внука краткое содержание
Анатолий Жуков
Дом для внука
…третий ряд мыслей вертелся на вопросе о том, как сделать этот переход от старой жизни к новой.
Лев Толстой. Анна Каренина.Часть первая
Со дна,
Со дна вскипает борозда!
Н. БлаговI
Яка Мытарин расстреливал своего любимого Сокола. Расстреливал за дело — за измену. Подвел пес в решительный момент, отступил, струсил.
— Мокрая курица ты, а не сокол, — говорил Яка, привязывая пса за кол огородного плетня. — Думаешь, меня ты обидел, да? Меня уж никто не может обидеть, ни одна скотина. Ты Мальву обидел, Вахмистра, предал ты их. — Яка оглянулся на собак: — Так я говорю, скоты?
Молодой волкодав Вахмистр поджал висящую переднюю лапу и потерся о сапог хозяина, поджарая гончая Мальва жалобно заскулила.
— Пошли вон! — рассердился Яка, подымая с земли хворостину.
Собаки обиженно затрусили к дому, часто оглядываясь на хозяина.
Яка разогнул широкую, как забор, спину, подержался за поясницу и пошел за ними, оставив у плетня одинокого Сокола. Пес кинулся вслед, но тут же упал, отброшенный веревкой. Вскочив, он попробовал освободиться от привязи, но петля затягивалась на шее с каждым рывком, и Сокол, понюхав пыльные лопухи и крепкий кол с ощеренной корой, к которому привязал его хозяин, коротко взвыл. Наверно, он чуял недоброе, не мог не почуять.
Утром, когда они вышли к горелому болоту и волчица выбежала прямо к Соколу, отвлекая его и давая скрыться молодым, Сокол растерялся и не бросился на нее. Он не знал страха и брал волков покрупнее этой, но эта была похожа скорее на собаку, чем на волчицу, и бежала к нему спокойно и мирно. Будто знакомая сучка бежала. Она даже хвостом вильнула ему — приветливо так, любовно. И Сокол не бросился. Только когда налетели его друзья, когда завизжала Мальва и выскочил из свалки Вахмистр с перекушенной лапой, Сокол опомнился. Но волчица крупными скачками уже уходила по горелому болоту, потом нырнула в лес и пропала. Хозяин выстрелил ей вслед, не достал и, отозвав Сокола, который хотел загладить свою вину и настичь волчицу, отругал его на глазах Мальвы и Вахмистра. Видно, хозяин не знал, что волчица была похожа на собаку. Когда они возвращались домой, он разговаривал только с хромавшим Вахмистром да ободранной Мальвой, которая всю дорогу зализывала бок. На Сокола он ни разу не взглянул.
И вот привязал к этому плетню.
Сокол тоскливо тявкнул и прислушался, Ему ответил глупый дворняга Чурбан, сидевший на цепи в соседском саду. Сад уже обобрали, яблок не было, а Чурбан все гремел цепью и лаял.
Но вот на тропке показался большой сутулый хозяин с ружьем в руке и трубкой во рту. Из трубки вился синий дымок, и Сокол, подняв морду, уловил крепкий знакомый запах.
Яка остановился в десятке шагов от Сокола, взломил старую курковку с облупившимся исцарапанным прикладом, вложил в правый ствол патрон с волчьей дробью. Дымок из трубки завивался ему в глаза, щекотал ноздри.
Сокол пристально следил за приготовлениями хозяина, шевелил настороженно хвостом и вдруг понял, метнулся, тявкнул в отчаянии.
— Стой! — крикнул Яка и выронил трубку изо рта. — Жалости хочешь, милости? Нету у нас никакой милости и жалости давно нет. Прощай! Резко отдало в плечо, Сокол подскочил, и медная бляха ошейника скрылась в шерсти, впилась в тело. Четыре года носил пес этот ошейник, носил честно, беспорочно.
Сокол дернулся еще раз и осел, повис на веревке.
Высоко привязал, догадался Яка, опуская ружье, коротко привязал.
Рыжая морда Сокола потемнела, он напряженно скреб задними лапами землю, а передние висели в воздухе и судорожно били по пыльным лопухам.
Яка заторопился к плетню, бросил ружье и дернул на себя кол с веревкой — он с треском сломался, и Сокол упал на траву. Он был еще жив и, дрожащий, пополз к хозяину. Из головы его били кровавые роднички, поливая жухлую осеннюю траву.
— Неужто правда это, Сокол? — забормотал Яка, падая на колени и не сводя глаз с умирающего любимца. — Неужто я так тебя, за здорово живешь, а? — Он наклонился к нему, протянул костлявые тяжелые руки. — Я же по-людски хотел, по-нашему, Сокол! Как же мне еще-то?
Сокол лизнул ему забрызганную кровью руку, застонал и уронил голову.
— Сокол! Что же ты? Погоди, Сокол!
Во дворе навзрыд залаяла Мальва, протяжно завыл Вахмистр.
— Яка собаку застрелил! — крикнул босоногий Тарзан, подглядывавший из-за дома, и стайка ребятишек выбежала к огороду.
— Правда, застрелил… Сокола!
— А вот его трубка. Дедушка Яков, ты потерял трубку.
— Глядите, плачет!
Яка, опираясь на ружье, Поднялся с колеи и долго поглядел на ребятишек. Был он сутулый сейчас, грозный Яка, и совсем нестрашный. Он, как маленький, шмыгал носом, глядел смирно, и по морщинистым небритым щекам его текли слезы. Наверно, ему было жалко Сокола. Мировой был пес, сильный, ни одной собаке не поддавался. И зачем он его убил? Сам плачет, а убил…
— Дедушка Яков, возьми трубку, — сказал Тарзан, выходя вперед.
— Трубку? — Яка вздохнул, вытер ладонью щеки, высморкался на землю. — Шкалик бы мне сейчас, ребятишки, четвертинку.
— Водки? Давай принесем. — Сметливый Тарзан недаром верховодил у ребятишек, он все схватывал первым и ничего не боялся.
— Денег-то нету у меня. Вы к Шатуновым сбегайте, скажите, завтра, мол, отдаст.
Ребятишки убежали, а Яка побрел домой за лопатой. Возвратившись, выкопал за плетнем яму и похоронил Сокола. Уж потом подумал, что надо бы снять шкуру, чего ей пропадать зря, но только махнул рукой. Пса не пожалел, а шкура — бог с ней, столько пропало, что лучше не думать.
Ребятишки денег достали, но водки в магазине им не дали, как не продавали им папирос, спичек и некоторых других товаров. Вездесущий Тарзан раздумывал, однако, недолго. Он догнал на улице совхозного сторожа Чернова, который шел на ферму, и все рассказал ему. Прошлой весной Тарзан видел их вместе, и ему показалось, что высокий зверобой Яка и коротконогий толстяк Чернов любят друг дружку. Пьяный Яка поругался тогда со своим сыном, колхозным зоотехником Мытариным, и грозился сбросить его вместе с мотоциклом в залив, а дядя Ваня Чернов увел его домой, и Яка послушался. Он страшный, Яка-то, им ребятишек пугают, когда они плачут, а Чернов дядя Ваня не испугался.
Чернов водки купил на свои деньги, и не четвертинку, а поллитру, но ребятишкам нести не дал, а пошел к Яке сам. Тарзану он поручил сбегать на ферму и сказать дежурной свинарке, что он на часок задержится.
Чернов не пошел бы к зверобою Яке, но зверобой сейчас был в горе, и кому же идти, как не старому другу. Положим, дружба их была давно, так давно, что вроде ее и не было, но опять же как-то неловко. Тарзан, неразумный мальчишка, Сеньки Хромкина пащенок, пожалел старика, а он, Чернов, степенный мужик, неглупый и в силе, не может. Ведь стыдно так-то? Вот и беда-то, что стыдно. Они ведь с Яшкой-то, бывало, вместе в козны играли, на вечерки к девкам вместе ходили, в гражданскую в одном эскадроне воевали, земли вспахали супрягом не одну десятину… Стыдно. Положим, не так уж и стыдно, если Яков все это забыл, на людей сердце держит, землю бросил, но опять же он человек, понять надо.
Яка жил в конце крайней улицы, за его домом уже не селились: неподалеку был залив волжского моря. У берега стояли четыре дуба, уцелевшие от старой дубравы, а чуть подальше, у самой воды, чернели на песке несколько лодок. Чернов предупреждающе постучал у крыльца сапогами — пыль вроде сбивал, — прокашлялся и толкнул сенную дверь. Дом у Яки был хоть и не большой, — зачем ему большой для двоих-то, — но зато новый, и сени срубовые, сосновые, просторные. Из-под сеней выглянули собаки, но их можно не бояться: умные собаки, деловые, в дом пустят, даже если и хозяина нет, а вот из дома — подумают.
Чернов оглядел в полусумраке сени — ружье на стене, патронташ, сумка; в углу кадка для капусты, покрытая фанерой, у единственного окошка — скобленый стол и табуретка. Ничего не прибавилось, не убавилось после новоселья. Потянул избяную дверь — тяжелая, петли скрипят.
— Можно, что ли?
Яка сидел за столом, подперев руками седую нечесаную голову, и не взглянул на вошедшего. Большая костлявая фигура заслоняла окно и казалась жутковатой в своем одиночестве.
— Можно? — переспросил настороженно Чернов.
— Зашел, не выгонять же.
Голос хриплый, серьезный. Однако, слава богу, мирный. Он мог бы и не ответить.
Чернов снял теплую шапку, потоптался у порога, подумал и снял плащ, завернув внутрь полу с выглядывающей из кармана «белой головкой». Успеется. Определить плащ догадался не на вешалку, где была чистая одежа, а на лосиные рога, рядом с телогрейкой хозяина. Мог бы и на вешалку, плащ новый, первый раз надел, да не в этом сейчас вся штука-то.
