Юрий Сбитнев - Костер в белой ночи
— Они хотят отдать все немцам. Откупиться хотят, — шумел дядька Леша, размахивая руками. — Там всего уйма, а народ голодает. Предать нас хотят.
Это слышали ребята, Сережка тоже с ними был.
— Идемте, народ, забирать все себе. Немец не сегодня-завтра нагрянет. Они из-под полы друг дружке все раздают. Отжираются, остальное немцу — вот как!
Кто-то из собравшихся усомнился:
— Там рабочая дружина.
— Какая рабочая? Начальнические жены да подстилки их. Рука руку моет. Идем. Не дадут добром — повяжем всех, шеи поскручиваем.
В этот день на складах дежурила тетя Катя.
Сергей забежал домой:
— Баба, деда где?
— Он на склады тете Кате обед понес. Она с завода прямо на дежурство ушла.
Сергей опрометью кинулся из дома и во все лопатки к складам. Туда, пыля и тревожно гудя, шли люди, поперед всех дядька Леша с ломиком в руках.
Задами, огородами, кустарником, обрывая штанишки, падая, задыхаясь и почему-то на ходу плача, мчался Сергей к складам.
Он вбежал в маленькую сторожку.
— Вас убивать идут! — закричал Сережка и бросился к деду. — Деда, они ломы взяли, колья ломают.
Заведующий складом Макарыч, старичок с худой, цыплячьей шеей, тетя Катя и еще двое работниц вышли из сторожки навстречу уже ввалившимся на территорию складов.
— Давай ключи, Макарыч!
— Будем гостинцы для немцев беречь!
— Добром просим! — кричали люди.
Дед с Сережкой тоже вышли за порог.
— Ага, вон она, вся семья тут! За подкормом пришли. Что я вам говорил? — раздался измененный визгливый голос. Но его все-таки узнал Сережка. Кричал дядька Леша, где-то позади толпы.
— Отдай ключи! — завизжала какая-то тетка.
— Граждане, прошу разойтися! Не совершайте преступления! — крикнул Макарыч, и голос у него был против других слабый и неслышный.
— Смотри, одна-то еще не дожевала прянички наши! — снова закричал дядя Леша из задних рядов.
Тетя Катя действительно продолжала жевать кусочек хлеба, оставшийся от обеда. Выходя из сторожки, она один кусочек положила в рот, другой отдала Сергею. Сережка только сейчас вспомнил, что сжимает его в кулаке, и почему-то очень поспешно сунул в рот.
— Глядите, люди добрые, и змееныш жрет. Издеваются! Бей их! — снова истошный вопль, подхваченный другими голосами.
Толпа, колыхнувшись, двинулась вперед.
— Товарищи, граждане!!! Вас обманывают. Все продукты выдаются в магазин и столовую строго по документам. Грамм в грамм, — снова, но теперь уже очень громко закричал Макарыч.
Его никто не слушал.
— Товарищи! Мы вынуждены применить оружие, — крикнула тетя Катя и неумело потянула из-под блузки старый на длинном шнуре наган.
— Я буду стрелять! — Макарыч кинулся в сторожку, сорвав со стены берданку, уперся дулом в толпу. — Предупреждаю.
Толпа на миг замерла. Но в это время кто-то громыхнул камнем в зарешеченные окна склада, и снова поднялся шум.
— Стойте, одну минуту! — снова закричал Макарыч.
Но в это время громыхнул небывалым — Сергей даже не узнал его голоса — басом дед.
— Неча упрашивать, Макарыч! А ну гранатой их! Едят тя комары! — Дед нырнул в сторожку. Мигом вымахнул обратно, сжимая в руке черную, отсвечивающую стальную гранату.
— Срываю кольцо! Семь бед — одни ответ. И и-и! — И, присев, сдернул левой рукою кольцо, изогнулся для броска. — Беи их! — И швырнул гранату в толпу.
— Ложись!
Сергеи плюхнулся носом в землю, закрывая голову руками, ожидая, что вот-вот ахнет взрыв.
— Господи, — ахнула рядом работница.
— Спасайся, — истошно завопило сразу несколько голосов.
Сергей крепче закрыл глаза. Но взрыва так и по дождался. Рядом с ним сквозь слезы смеялась тетя Катя, тяжело икал Макарыч.
Сергей открыл глаза. Посреди опустевшего двора лежала невзорвавшаяся граната — обыкновенная черпая калоша с дедовой ноги.
На следующий день поселком в сторону фронта пришли конные колонны сибирских стрелков, медленно проползли танки, прогрохотала артиллерия.
А спустя еще два дня снова ожила канонада, снова загудели в небе самолеты, но теперь они шли над поселком от Москвы в сторону немцев.
Поздним вечером, когда дед, по своему обыкновению, вышел поглядеть зарево на западе, кто-то из темноты швырнул в него вилы, но не попал.
Сергей был уверен, что это сделал дядька Леша. Но его никто не послушал, а дядька оглох в эти дни, захворал. Кто решится тронуть больного, инвалида войны? Да и время было тогда такое, что некогда было разбираться с делом о покушении на жизнь обыкновенного старика.
Уже засыпая, Сергей слышал, как тяжело вздохнул дед.
Наверное, и он думал о дядьке Леше.
Ответ на письмо деда пришел скоро. Как-то у дома остановилась легковушка. Из нее вышли трое. Прошли в дом.
— Можно видеть Николая Тихоновича Пояркова?
— Это я, — дед поднялся из-за стола, худой, щуплый, позеленевший, словно еловый корень.
Тот, что спросил, протянул деду руку:
— Здравствуйте, Николай Тихоновиче.
Доброго здравия, — дед пожал протянутую руку.
Откуда-то из-за спины вывернул ручку заведующий районным собесом Торкин, к которому дед немало хаживал на прием, где и было отказано ему в иждивенческом пайке.
Дедушка не заметил руки и пожал другую, пожилой незнакомой женщине.
— Садитесь, гостями будете. С кем имею честь?
Тот, что вошел первым, представился:
— Секретарь райкома Крылов. — И, не торопясь сесть на предложенный стул: — Это Инна Ивановна Страхова — начальник орса комбината, а это, вы, вероятно, уже знакомы, — товарищ Торкин.
Торкин закивал головой, заулыбался как-то уж очень растерянно и жалко.
Дед поклонился, едва, но почтительно, наклонив голову перед гостями. И откуда взялся вдруг у него этот такт, эта сдержанная, достойная манера в знакомстве.
Крылов неуклюже сел на стул, приподняв правой рукой левую в кожаной перчатке руку, положил ее на столешницу рядом с полевой, потертой до белого брезента сумкой, начал быстро, длинными пальцами перебирать в ней бумаги. Дед с уважением поглядел на протез.
— Где руку потеряли, товарищ Крылов, простите, как величать?
— Иван Николаевич. На финской кампании, Николай Тихонович. — И протянул деду плотный листок бумаги. — Это вам, Николай Тихонович.
Дед поднялся со стула, принял двумя руками бумагу, положил ее на стол.
— Очки где-то затерял, — сказал дедушка, с виду простецки улыбаясь. — Серьга, на-ко прочитай, помоги деду разобраться в бумаге. — И, предупреждая потянувшегося к бумаге Торкина: — Ничево, внучонок прочтет. Тут по-печатному, по-печатному он шибко разумеет. Читай, Серьга.
Сережка, стесняясь, подошел к столу, взял бумагу. Она была гладкой, плотной и очень белой. Прочел красную надпись по верхнему краю листа:
— «Секретариат Председателя Совета Народных Комиссаров И. В. Сталина.
Секретарю районного комитета партии большевиков Крылову И. И.
Копия: Пояркову И. Т.
В вашем районе в поселке Новом по улице Первого станционного поселка, дом № 3, проживает ветеран труда, герой гражданской воины Поярков Николай Тихонович.
Обращаем внимание на недопустимое отношение к этому человеку со стороны Районного отдела социального обеспечения».
Сережка читал громко, выделяя слога без запинок. Взрослые молча слушали.
— «Бездушные бюрократы и волокитчики лишили этого человека самого необходимого — карточки на хлеб. Такое отношение недопустимо к людям.
Требую срочно разобраться и сурово наказать виновных.
Пристальное внимание к человеку всегда было и остается в любое время, даже такое суровое, как сейчас, первоочередной задачей нашей партии».
Сережке оставалось прочитать всего лишь одну строчку. Но в это время дед вдруг вхлипнул, мелко-мелко затряслась его седая впрозелень бороденка, вздрогнули плечи, и он упал лицом в большие сухие руки.
Сережка осторожно опустил бумагу на стол и выбежал в другую комнату, где бабушка зыбила Тишку. Таким дедушку внук никогда не видел.
Бабушка подняла навстречу лицо.
— Ты что, Сережа?
— Там дедушка, — глотая слезы, прошептал Сергей. — Там дедушка пла-а-ачет. — И разревелся в голос.
А в кухне Крылов, поднявшись со стула, положив живую руку на плечо Николаю Тихоновичу, говорил, словно рубил дрова:
— Смотри, Торкин. Запоминай. Такого ты больше, клянусь, никогда не увидишь.
Деду вручили синенькие карточки. Их прислал из Кремля Сталин.
…Весна сорок второго года была голодной. Соседние деревни, которые как бы то ни было подкармливали рабочий поселок, тоже оскудели. Дед снова ушел в дальние заокские деревни и к марту привез целых два мешка мелкой, величиной с грецкий орех, картошки.
