Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 3.
— Не буду тут сеять свеклу: не взойдет она.
— Что-о? — спокойно спрашивает Самоваров. — Тебя убеждать надо или не надо?
— Не надо! — так же горячо отвечает Алеша.
— Настроил! — ехидно говорит Самоваров молчавшему Шурову. — Все настроил. Всех настроил… — Вдруг он вспылил: — Я из тебя дух вон!
— У вас, Прохор Палыч, есть человеческие слова или нет? — вспылила и Тося. — Вы обращаетесь, как… как… помещик! — почти выкрикнула она последнее слово.
— Ах ты!.. — Самоваров хотел сказать крепкое слово, но все-таки сдержался и произнес: — Практиканша! Алешку закрутила, под Шурова подкатываешь?! Валяй, валяй! Мы таких знаем немало, которые… того-этого.
— Не смейте оскорблять! — топнула ногой Тося, и у нее покатились слезы.
Шуров стал между Тосей и Самоваровым. Он весь подобран, но необычайное внутреннее волнение и ненависть выражаются у него в дрожании пальца руки, которую он заложил за спину и крепко прижал; лицо же спокойно, сосредоточенно.
— Характер у вас сильный! — обращается он к Самоварову. — Сказал — крышка!
Тося порывается возражать, но Терентий Петрович, внимательно следящий за каждым движением присутствующих, дернул ее вежливо за руку и глазами не одобрил порыва, будто говоря: дескать, разберись сначала.
— Я так: надумал — аминь! — говорит Самоваров и уже улыбается. — Я нутром отходчив, если не возражают.
— Давай, Костя. Будем сеять свеклу здесь, — говорит Шуров.
Тося почти с ненавистью смотрит на Шурова. Алеша всем видом протестует. Терентий Петрович хитренько говорит:
— Вот и слава богу! Помирились. Раз председатель сказал — все! Так и будет. — Но в голосе его звучит тончайшая ирония.
Прохор Палыч довольный отъезжает и скрывается из виду.
— Ну, теперь так, — обращается Шуров к Косте, — Возможно быстрее на пятое поле. Семена сложены там заранее. Горючее перевезет Петя Федотов.
Тося широко открытыми глазами смотрит на Шурова и произносит:
— Как же вы так?
— Иначе нельзя. Возражений он не принимает, а за урожай я отвечаю. Я не имею права ошибаться. — Последние слова он произносит твердо: он весь в этих словах.
— Перед народом отвечаем, — говорит Терентий Петрович. — Он сюда приедет через неделю, а мы уж к тому времени и отсеемся. Вот он план-то какой хороший… По-ехали-и! — Он было собрался дать сигнал рукой Косте, но встрепенулся и спросил у Шурова: — А не сыровато там будет, Петр Кузьмич?
— Если сыро — подождите.
Агрегат тронулся. Шуров говорит Тосе:
— Вам поручаю, Тося, до конца сева всю агротехнику в бригаде. Главное, выждать спелость почвы — не лезть в грязь. Агротехнике учитесь у ученых, а спокойствию — у Терентия Петровича.
— И у вас! — восхищенно говорит Тося.
— Нет. У меня — не надо. Вы меня не знаете. Алеша! Не теряйте времени — езжайте. Мне надо к Каткову в бригаду — там будет, видимо, похлеще.
Шуров пошел быстро через пашню, но сразу повернулся и остановился. Посмотрел на них, будто что-то забыл сказать.
— Вы… что-то хотите сказать? — спросила тихо Тося.
— Помните еще одно: следите за нормой высева.
Пшеничкин ведет коня за повод. Рядом идет Тося.
— Какой же он человек! — говорит Тося восхищенно.
— Кто?
— Петр Кузьмич.
— Я его давно люблю, Тося. А вы? — в упор спрашивает Алеша.
— Я… не знаю.
— Все ясно, — отвернувшись в сторону, сказал тихо Алеша и безнадежно махнул рукой.
Шуров стоит на кургане. Далеко-далеко раскинулось поле. Там и сям ползут тракторы, едут автомашины. Людей немного: машины, машины, машины. Шуров задумался.
По той же дороге, навстречу Шурову, мчится мотоцикл. Это — Катков. Он подъезжает к Шурову, глушит мотоцикл. Шуров обращается к Каткову, не отрывая глаз от поля:
— И это все наше, нами сделанное… — Катков тоже смотрит в поле. — А помнишь, Митрофан, здесь соху? И ведь это было совсем недавно — лет двадцать с небольшим тому назад… — Вдруг Шуров увидел Тосю и Алешу вдали. — Все ясно, — сказал он уже с грустью и махнул рукой.
Катков, выведенный этой фразой из оцепенения, спохватывается:
— Ой! Петр Кузьмич! Я ж вас заждался. Скорей! Едет Самоваров в мою бригаду.
Шуров садится за руль. Катков — на заднее сиденье. Мотоцикл мчится вдоль поля.
Поле бригады Каткова. Трактор боронит поле, вышедшее в прошлом году из-под картофеля. Бороны очень хорошо рыхлят почву. Шуров сходит с мотоцикла и вместе с Катковым пробует ногами и руками почву.
— Абсолютно хороша! — говорит он.
— Никакой пахоты не надо, — утвердительно поддерживает Катков.
— Пахотой только пересушишь почву.
— И папаша мой говорит — «весна будет сухая»…
— Тем более не надо трогать почву.
— Итак, начинаем «нарушение» агроправил?
— Правило одно: делай для растения так, как ему лучше.
Подъезжает Самоваров.
— Ты уж тут? — спрашивает он Шурова.
— Мое дело агрономическое: везде надо поспеть.
— Ты, брат, вроде лучше стал — в понятие входишь, значит.
— Нет, хуже стал — тупею.
— Это — как? Все-таки по непаханой хочешь посеять овес?
— Да, — уверенно говорит Шуров. Он знает, что дважды в один день обмануть Самоварова все же невозможно.
— Позови тракториста! — решительно говорит Самоваров Каткову.
Катков машет фуражкой. Трактор останавливается, и из кабины выходит сам бригадир тракторного отряда Федулов. Самоваров, не здороваясь, говорит ему:
— Зацепи плуг и паши: пр-риказываю!
Федулов смотрит на Шурова. Шуров многозначительно кивает ему.
— Есть! — отвечает по-военному Федулов.
— Видишь! — обращается Самоваров к Шурову. — Чья сила? Не подменишь. Не возьмешь!.. Химики вы, агрономы… Вот вы где у меня! — И он стучит по загривку.
— А вы не подумали, Самоваров, что я — член Коммунистической партии? Нельзя ли повежливее?
У Шурова еле заметная дрожь.
— Я всех делю на четыре группы: беспартийные, кандидаты в партию, члены партии и… кандидаты из партии. Так вот ты — кандидат из партии. Учти!
Самоваров хохочет и отъезжает чуть ли не галопом.
Шуров смотрит в землю. Федулов и Катков — на Шурова. Шуров изменяется в лице, бледнеет.
— Вы бы отдохнули, — участливо говорит Катков Шурову.
— И ночь не спали, и весь день на ногах, — подтверждает Федулов.
— А вы оба? — спрашивает Шуров. — Тоже, как и я, — не спали и целый день на ногах. Чем это я хуже вас?
— Без нас обойдутся, а без вас нельзя, — настаивает Катков.
— Не надо… Не надо так… Давайте делать.
— Что делать? — спрашивают оба.
— Сеять овес.
— А может, не возражать? — спрашивает Федулов. — Плюньте на него. Давайте спашем. Тут тридцать гектаров, дня за два спашем.
Вдруг лицо Шурова изменилось. Краска бросилась в лицо. Он повысил голос.
— Малодушничать! — почти крикнул он на Федулова. — Променять новое на покойненькое житьишко! Это, знаешь, как называется на русском языке?
— Как? — в замешательстве спрашивает Федулов.
— Подхалимство плюс трусость. Ты коммунист. И тебе не стыдно? — уже наступает на него Шуров.
— Вот видишь, Вася, каков он бывает? — говорит сочувственно Катков.
— Я хотел… для вас… лучше, — пробует безуспешно возражать Федулов.
— А ты делай лучше не для меня, а для колхоза, для партии! — сорвался с голоса Шуров.
Все молчат. После паузы Шуров говорит, извиняясь:
— Ну, погорячился я, Василь Василич… Извини, видно…
— Да уж… что там, — неловко говорит Федулов. — Бывает. Со всяким бывает.
Трактор тянет три сеялки. Сеют овес. Шуров на подножке сеялки. Катков стоит на подножке второй сеялки. В кабине трактора Федулов.
— Замечательно! — восклицает Шуров.
— Отлично! — восхищается Катков.
— Ни одна засуха теперь не повредит! — весело отзывается под шум трактора Шуров.
Оба они веселы. Федулов улыбается из кабины.
Поле бригады Алеши Пшеничкина. Трактор Кости Клюева с двумя сеялками. Костя ладит что-то у трактора. Терентий Петрович возится у сеялки. Костя обращается к Терентию Петровичу:
— Терентий Петрович! Разрешите «девять на двенадцать»!
Терентий Петрович подает гаечный ключик и говорит:
— Утеряешь — не обижайся.
— Ну, что вы, Терентий Петрович! Как можно!
Терентий Петрович пробует почву ногами и руками.
— Не годится — сырая… Да когда же ты, матушка, поспеешь? — разговаривает он с землей. — Свой срок любишь. Ну, ладно…
— Может, попробуем? — нерешительно спрашивает Костя.
— Здоро́во был! Не видишь, что ли? У самого нутро дрожит — сеять скорее, а раз нельзя, значит, нельзя.
Подходят Тося и Пшеничкин.
— Сыровато? — спрашивает Алеша у Терентия Петровича.
