Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 3.
— Я и сам так думаю, с обеда, — поддерживает Терентий Петрович.
— Советуйтесь с Тосей.
— У-у! Молодчина! Точно говорю — молодчина! — тихо, но убежденно произносит Терентий Петрович, украдкой указывая на Тосю.
Костя один около трактора. Смотрит на Тосю и говорит:
— Вот какие девки-то бывают! Эх!
А во второй половине дня…
Солнце высоко. Агрегат Кости работает на полном ходу. На подножке одной сеялки — Терентий Петрович. На подножке другой — Тося и Евсеич.
На все это смотрит Шуров: он стоит среди поля. Лицо его сосредоточенно-радостно.
Кабинет Самоварова. Самоваров сидит в кресле и говорит, барабаня пальцами по стеклу:
— Ох уж этот Шуров! Вот он где мне! — и постучал по загривку. — По непаханой сеять! Ведь это же надо совсем дураком быть…
Он выходит в переднюю комнату, где сидит счетовод Херувимов. Тот работает сосредоточенно, не обращая внимания на Самоварова.
— Так, — говорит Самоваров. — Ты выписал мне все? Коров, лошадей, свиней, птицы разной, телят и тому подобно?
— Исполнил в точности! — восклицает Херувимов, не переставая, однако, улыбаться.
Самоваров берет из рук Херувимова бумажку и спрашивает подозрительно:
— Ты чего ухмыляешься? Тоже, наверно, жук!
— Никак нет, не жук. Херувимов Степан Петрович.
— То-то, Херувимов… Мм-да-а… Фамилия у тебя того… Ты не архиреем был, Архангелов?
— Херувимов, — поправляет тот.
— Один черт — все одно… Если кто спросит, пошел проверять в натуре эту сводку.
Херувимов остается один:
— Такого еще не было… Не будь Петра Кузьмича — пропали бы. А впрочем, этот долго не продержится — я-то уж знаю.
Кладовая. Самоваров входит и говорит кладовщику:
— Отпустишь Хватову продукцию… для меня.
— Чего отпустить?
— Ко-ко — двадцать.
Кладовщик понимающе откладывает яйца.
— Бе-бе — четыре кило, — добавляет Самоваров.
Кладовщик берет в руки баранину.
— Жж-жж… — жужжит Самоваров, — кило!
Кладовщик вырезает сотовый мед.
— Пока хватит, — заключает Самоваров. — Григорий Егорыч зайдет.
Улица перед правлением. Сигнал автомашины. Автомашина «Победа». Дверца открывается, в кабине Недошлепкин.
Самоваров выбегает из кладовой. Недошлепкин кричит ему:
— Сколько времени ждать?! — После этих слов Самоваров трусцой подбегает к машине. — Я двенадцать колхозов уже проверил за день. Оперативно надо! — наставляет Недошлепкин, не выходя из автомашины.
— Виноват, Маркел Карпыч! План животноводства продумывал.
— Вник?
— Вглубь.
— Хорошо. Сеешь?
— Сею.
— Плохо сеешь. Я у тебя тоже форсировал: там, где эта… девчонка.
— Спасибо за помощь, Маркел Карпыч.
— То-то же. Дисциплина как?
— Во! — показывает Самоваров большой палец.
— Процент людей в поле?
— Сто двадцать два и семь восьмых!
— Значит, порядок?
— Порядок.
— Значит, везешь?
— Везу.
— Сопротивление есть?
— Есть.
— Побеждаешь?
— Побеждаю.
— Та-ак. Ты того, нагнись-ка! — Самоваров наклоняет ухо, и Недошлепкин ему говорит: — Накинь-ка выполнение плана сева этим числом процентиков на пятнадцать лишнего. Район садится. Соображаешь?
— Все! И на двадцать можно. Потом досеем помаленьку, после окончания плана.
— Значит, прыгнем в областной сводке?
— Прыгнем.
— Всё?
— Всё!
— Поехал форсировать на полную высоту!
Недошлепкин тянет дверцу к себе, Самоваров — к себе.
— Нет, Маркел Карпыч, есть еще вопрос, — убедительно говорит Самоваров.
— Что еще?
— Это дело надо решать… — оглядывается, видит Домну, идущую мимо… — при закрытых дверях.
— Ну-у? Тогда пойдем.
Правление. Самоваров и Недошлепкин входят. Самоваров Херувимову:
— Ты поди-ка погуляй… Дела секретные.
— Да у меня дел по горло, Прохор Палыч! Петр Кузьмич дал задание проверить минимум трудодней колхозников.
— Кто-о?
— Петр Кузьмич. Как будто вы не знаете его?
— Знаю я вас, мошенники! И сюда он нос сует. Гулять! — приказывает он Херувимову.
Херувимов выходит, забрав с собой папку и счеты.
Кабинет Самоварова. Недошлепкин в кресле Самоварова. Самоваров — на стуле для посетителей. Самоваров говорит:
— Этот самый Шуров тянет колхоз на вредный путь. Массу настроил против меня. Всех членов партии настроил против меня. Не агроном, а разлагатель. И в поле он…
Стук в дверь.
— Кого-то принесла нелегкая! — тихо говорит Самоваров. — Кто? — спрашивает он громко.
Всовывается голова Хвата.
— Ага! Зайди-ка! — обращается к нему Самоваров. — Ты мне нужен.
— Здравствуйте, товарищ Недошлепкин! — подхалимским тоном говорит Хват. — Нужен я вам или нет, — обращается он к Самоварову, — а вы мне нужны — во! — режет ладонью горло.
— Аль что случилось?
— Вы мне поручили догляд за семенами. Беда!
— Украли?! — тревожится Самоваров.
— Хуже. Вика лежит буртом в поле, накрытая брезентом, и никто ее не сеет. Ваше распоряжение не выполнено. Так что свеклу, почитай, кончают: по зяби посеяли, а не по весновспашке.
Самоваров стукнул кулаком по столу:
— Или он, или я!
— Не кипятись — разберемся. Наряд дал ты?
— Я!
— Спроси и прижми. А я поддержу.
Болтушок вскочил как угорелый в кабинет без спросу и предупреждения и с ходу забалабонил:
— Поскольку ваше приказание — пахать картофелище под овес — дано… Пламенный привет председателю райисполкома товарищу Маркелу Карпычу Недошлепкину! Тем не менее, однако, постольку-поскольку обязан доложить для исправления недоработки. Что есть вспашка? Вспашка есть, по-научному, шевеление земли изнутри наружу для ликвидации бактериев и всякой гадости. Не нами придумано, не нам и отдумывать назад!
— Да в чем дело-то? — не выдержал даже и Недошлепкин.
— Все ясно, — говорит Самоваров. — Это мои люди, — указывает на Болтушка и Хвата, — мои наблюдатели для точности руководства. Этот — Никифор Пяткин.
— Знаю, — подтверждает Недошлепкин.
— Так вот он докладывает: Шуров сеет по непаханой. Он, Шуров, говорит, будто в прошлом году там пахали под картошку на сорок сантиметров, а теперь не надо пахать до будущего года — прямо сеять.
— По непахано-ой! И ты допустил? Да я за такое нарушение под суд этого агронома!..
— Я по справочнику правлюсь, Маркел Карпыч, а он из своей головы.
— Грубейшее нарушение агротехники карается законом! — воскликнул Недошлепкин. — Кроме того, я в первый день сева заметил «сырые настроения».
— Это все — дела Шурова, — говорит Самоваров. — За такое — под суд!
— Вот что, напиши-ка докладную от себя, — обращается Недошлепкин к Самоварову. — Приложи заявление колхозников с требованием наказать срывщиков.
— Сколько подписей от колхозников? — спрашивает Самоваров.
— Да человек… человек пяток хватит. Завтра пришлешь материал — передам прокурору.
Катков и Шуров. Они около гнездовой сеялки. Перед ними вехи и шнур — поле разбито для гнездового сева. Рядом, на дороге, мотоцикл. Катков сматывает землемерную ленту.
— Последняя наша операция, — указывает Шуров на вехи. — Завтра гнездовой посев подсолнечника и — посевная окончена. Поехали отдыхать!
— Поехали!
Они у мотоцикла.
— Да! — воскликнул Шуров. — А ведь надо Василию Васильевичу сказать, чтобы завтра сюда У-2 прислал.
— Я съезжу. Подождите меня здесь, я скоро.
— Жду.
Катков отъезжает. Шуров сел на сеялку. Тишина.
Поле. Бригадный стан. Заходит солнце. Петя Федотов отпрягает лошадей. Игнат Ушкин любуется заходящим солнцем.
Подходит автомашина. Петя кричит:
— Машина пришла! Шабаш работе!
Из лесной полосы выбегают девушки и парни и усаживаются в кузов; только после того, как машина, отъезжая, дала газ, Игнат встрепенулся, пробежал несколько шагов за машиной, махнул рукой и сказал:
— Опять прозевал! Ну, пущай…
Петя улыбнулся и говорит:
— Залюбовался, Игнат Прокофьич?
— Ага.
— Ну, поедем со мной, — приглашает Петя.
Игнат садится в уже запряженную бричку.
— И баян с собой возишь, Петруха? — он постучал по футляру баяна. — Сыграем?
— Сыграем.
Они едут вдоль лесополосы.
Тося прислонилась к дереву спиной. Она стоит лицом к закату. Лицо грустное. Она молчит еще некоторое время, любуясь закатом, и поет.
Песня Тоси.
Шуров слышит в вечерней тишине эту песню. Он встает с сеялки, опускает глаза и слушает, не шевелясь. Затем невольно идет в направлении, откуда доносится песня. Идет, не думая, не глядя под ноги. Вот он слегка споткнулся, но идет и идет, глядя вперед, высоко подняв голову так, как ходят слепые. А песня все ближе и ближе. Человек большого сердца, еще никому не отданного и никем не тронутого, Шуров уже не волен в своем чувстве.
