Кристина Хуцишвили - DEVIANT
И я опять пишу о нем в настоящем времени, а сейчас мне кажется, что это неправильно. Но если остановить внимание на этой мысли, попытаться сфокусироваться хоть на чем-то… Чем она хуже других? Лучше, значительно лучше. Так вот, если подумать, я же пишу правильно – он жив и что-то делает. Самое странное: мы не общаемся, но существуем как-то параллельно, как если бы смотрели в одном направлении. Мы идем, не обращая внимания на неприятности, поддерживая друг друга усмешками и взглядами. Но это не может продолжаться очень долго. Кажется, мы идем уверенно, целенаправленно и, значит, когда-нибудь достигнем пункта назначения. А что тогда? Расстанемся, пойдем порознь, больше не будет этих взглядов в пол, полуулыбки, уголков губ?
Или ты просто призрак, видение, которое скоро покинет меня. Как же я тогда буду жить?
Недавно пыталась вернуться в прошлое – как будто мне чуть за двадцать. Оделась дорого и красиво, нашла подходящую подружку, прыгнули в машину и поехали в клуб. Мы много пили – как мне кажется сейчас, ведь я особенно много никогда не пила, – от души веселились. Не скажу, что было плохо, но я как будто бы отрабатывала веселье, хотя все выглядело очень натурально, вряд ли там нашелся хоть один достаточно прозорливый человек, чтобы определить: «Нет, с этой девушкой явно что-то не так». Я была обыденной в этой красивой, сытой толпе, но все-таки какая-то часть меня явно следила за таймингом в ежедневнике, в котором, видимо, было прописано веселиться, как минимум, до шести утра. Я даже дала номер телефона слегка полноватому мужчине лет сорока пяти. Единственное, что было в нем хорошего, так это яркие голубые глаза. Правда, блестели они беспокойно, да еще улыбка… На самом деле это уже очень много.
Кажется, я все еще очень привлекательна. Удивительно… некоторое время назад было непонятно, как я еще жива. Может, отчаяние, которое крепко заперла и не выпускаешь наружу, придает внешности особое очарование?
Потом мы пару раз встречались… На самом деле много раз. В последний – проснулись в одной постели. Он типичный правильный мужчина для меня: старше, разведен, с деньгами, спокойный, умный. Правда, у него почему-то нет детей – это странно. Сам он говорит, что никогда не хватало на это времени, нужно было работать, зарабатывать, а сейчас большую часть времени нужно тратить, чтобы обезопасить заработанное. Я киваю, не ища скрытых смыслов. На третий день знакомства подарил подвеску с разноцветными бриллиантами. Красиво, ношу изредка. Это не предательство: мне все равно, я не изменяю.
Будем считать, что любовь находится в привилегированном положении перед сердцем, но не перед разумом же.* * *Нью-Йорк, наши дни
Мы не общаемся, но я все про нее знаю. Очень многое можно узнать о человеке, имея только компьютер и телефон под рукой. Если бы все это вдруг оказалось ошибкой и я был здоров, то тотчас же перестал бы валять дурака. Больше десяти лет делал глупости, но полно, тише, малыш, я все искуплю. Я самолюбивый идиот, я тебя не стою, но то было раньше, а остаток чудесно свалившейся жизни я положу у твоих ног – тебе им распоряжаться. Ты больше не ударишь палец о палец, любое твое желание, любое увлечение тут же будет осуществлено, додумано, оплачено. Всё это формальное равенство – мужчины, молчаливо согласные с тем, что их женщины работают чуть ли не вдвое больше, плюс домашние хлопоты, всякая чушь, наш скверный характер, время на наряды и прихорашивания… Это же все от нашей слабости. Женщина не должна быть вынуждена что-то делать, ее просто надо любить, а там уж она сама разберется.
Маша вообще из тех женщин, которых нужно оставлять в постели с растрепанными волосами – и целый день любоваться. Отпускать ее одну куда-то опасно: в Москве деньги есть у всех подряд, а у кого-то еще и обаяния не меньше моего. Или нужно быть самым лучшим. Я же, в принципе, к этому стремился, только не теми, видимо, путями шел, хотя особенных грехов за мной не водилось, но просто так такое не случается.
Мы с ней похожи. По крайней мере, были похожи, когда познакомились, – в обоих напор, энергия, жизнь. И в обоих же, но сильнее улавливалось в ней, как в женщине, – скромность и бесконечное тщеславие. Я всегда подозревал, что поначалу они идут рука об руку; если все удается, скромность мешает уже меньше, принимает особый шик, а вот на первых порах – еще как. Самый простой пример – кто-то прилюдно делает комплимент твоим неоспоримым достижениям – казалось бы, радуйся. А тебе настолько неудобно, что ты отводишь глаза и думаешь, когда же это закончится. Неприятно и глупо, Маша с этим боролась и наверняка одержала победу.Я сейчас читаю трех авторов параллельно – Джойса, Берроуза, Гюнтера Грасса. Берроуз, похоже, был совсем сумасшедший. То, о чем он пишет, – безумие, какой-то угар. Но что мне нравится – в этом чувствуется скорбь. Возможно, она сейчас во мне и потому мерещится за каждым углом. Молчаливая скорбь, скрытая – самое подходящее перманентное состояние для таких, как я. Но не в первой стадии «узнавания», а потом, когда уже свыкнешься. Хотя возможно ли вообще свыкнуться с этим – вопрос. Не будем сейчас об этом.
Почему-то скорбь, которую я уловил на книжных страницах, навела меня на мысль о женщинах определенного типа. Мне нравилась Кэтрин, недолго: притяжение, видимо, было настолько слабым, что оно успело рассеяться, а я и не заметил. Мне безумно нравилась Маша, с самого момента нашего знакомства и до сегодняшнего дня. У Маши и Кэтрин была одна странная общая особенность: обе – красивые женщины, такие, которым завидуют, и при этом в каждой из них чувствовалась скорбь. Самое лучшее в мире на самом деле на любителя. Ни та, ни другая не торопилась выйти замуж – не только потому, что было слишком много формально подходящих вариантов, а негласных фаворитов не было. Но еще и потому, что не было человека, который настолько сильно… нет, не то слово… настолько беззаветно любил бы, был бы привязан и подчинил всю жизнь своей женщине. Если бы такой нашелся, каждая из них ответила бы «да» – как минимум потому, что обе они слишком приличные, слишком трепетные к чужим настоящим чувствам, ответственные за чужое сердце, если уж так сложилось.
Почему же такие люди не находились? По той самой причине, которую я заявил раньше: самые лучшие в мире женщины на самом деле на любителя. Этот их ореол, он рассеивается для тех, кто, соблазняя, не вполне понимает, что за задачу ставит перед собой. Они получали то, что не могли уразуметь. Красота без понимания приятно тревожит поначалу, а потом все равно оборачивается недоумением, пресностью, взаимными упреками и грустью. Они обе это понимали и избегали разочарований.* * *Москва, наши дни
– Когда ты остро переживала, ты была мало похожа на себя. Я давно хотел тебе это сказать, но как-то не складывалось. Как будто другой человек – жалостливый, очень цельный. Не Маша, а Мария.
– Что ты имеешь в виду? Кстати, объясни мне, пожалуйста, что такое эта «цельность»? Вот когда ты по-русски говоришь о человеке «цельный», что ты имеешь в виду? Во многих переводах это встречается как комплимент, какое-то выделяющее человека из толпы качество. Так переводят integrity , причем эта «цельность» трактуется однозначно, как всем известное понятие. Я не уверена, что понимаю правильно, – это что-то вроде генеральной линии, когда нет разброда и шатания, когда человек не мечется, не ищет и не кается? А разве нельзя перепутать цельного с простым, вышколенным, неинтересным? Правильно ли это использовать как такой однозначный комплимент?
– Да, это целостность. Скорее, по ощущениям: когда ты знаешь одно – и этому одному подчинено все остальное. Это может быть цель, это может быть знание. Это твоя личная истина, которая найдена. Но ты меня перебила, я не то хотел сказать…
– Ты говорил, я какая-то другая была, почему-то в прошлом.
– Да, красивая, но иначе, чем обычно. Есть такая красота и свет – его излучают женщины, в которых мало женского, и иногда мужчины – те, что на грани нервной истерики. В тебе тогда и вправду было мало женского: ты сфокусировалась на идее стать особенной, заняться общественной деятельностью, надо сказать, это тебе очень шло. Отбросила кокетство, была сильная, обнаженная и настоящая. Даже глаза стали особенно выразительными.
– Ты меня какой-то мученицей описываешь…
– Да, но сейчас это не так. Ты живешь как обычно, или я неправ? Не хочешь говорить… Как тебе живется с ним? Привыкла? Замуж выйдешь?
– Не знаю.
– Если бы ты сказала определенно «да» или «нет», мне все это было бы более понятно. А так – опять разброд, опять «не знаю, что делать». Мне это не нравится.
– Я хочу жить, как все. Мне надоело не жить. Все живут, а я жду, жду и жду. Ничего не делаю – сначала не могла, потом ничего толкового не получалось. Я хочу все наладить.
– Они живут, но они и умирают.
– А я не живу, схожу потихоньку с ума и умру. Замечательно.
