Кристина Хуцишвили - DEVIANT
Москва, наши дни
Если ты хочешь на MBA, нужно все освежить в памяти. С утра вспоминала про риски. Вообще, в широком понимании риск – это не только вероятность потерь, но и возможность приобретений. Ты можешь выкинуть деньги на ветер, а можешь и приобрести. Почти философия. Но обычно во внимание принимают только одну сторону. Говорят, что риск – это угроза потерь, связанная с неопределенностью будущих денежных потоков. В узком смысле – поддающаяся изменению вероятность понести убытки.
В жизни мы тоже рискуем, не меньше, чем в бизнесе. Дела – это всего лишь увлекательная игра, а вот воспринимать жизнь как игру я бы не рискнула. В играх обычно много жизней, и в этом самое главное отличие.
Финансовые риски могут быть связаны с финансовыми институтами и финансовыми инструментами. Структура активов может меняться, тогда есть вероятность денежных потерь. Бывают процентные риски, риски реинвестирования, рыночные и кредитные риски. Процентный риск возникает у всех финансовых институтов, если их активы и обязательства не совпадают по сроку погашения. Риск реинвестирования связан с тем, что доходность повторных инвестиций может быть ниже доходности привлечения. Рыночный риск связан с неопределенностью конъюнктуры, кредитный – с тем, что ожидаемые денежные потоки от кредитов и долговых ценных бумаг могут не быть получены или получены в неполном объеме.
Есть систематический риск – тот, который нельзя диверсифицировать.
Наверное, этот риск мы и не приняли во внимание. Может, если бы мы подходили с той же рациональностью к выбору в своей жизни, решения были бы более правильными, более человечными.
Неправильно жертвовать всем и все откладывать, нужно было диверсифицировать – например, создавать семью, нести за кого-то ответственность. Не все яйца в одну корзину. Тогда бы все получилось, по крайней мере, шансов на это было бы больше.* * *Нью-Йорк
Текстовый документ
Продавать стройматериалы лучше, чем продавать идеи. Продавать идеи по совершенствованию системы – самый неоднозначный вид деятельности. Все проекты по обустройству мира обычно довольно лживы. А если ты со всем этим на ножах, то лучше всего заняться политическим анализом, поработать над красивыми расчетами, получить правильные цифры и выводы – и представить их в противовес всей этой праздной истерике. Но предчувствие перемен хоть и угадывается в воздухе, но это пока… не более чем предчувствие. Пока все идет по накатанной, аккуратные выкладки не очень-то востребованы, а теплые места все еще заняты. Настоящая игра и не начиналась.
И если о соревновании речи пока не идет, образовавшееся время нужно с толком использовать для разминки. Оттачивать технику можно в иллюзорных обстоятельствах – придумай их сам, сконструируй и живи в этой конструкции.
Самый очевидный путь – совершенствовать мастерство, технику, координацию движений. Но стоит потом употребить все это в реальной политической игре – и тут же посыпятся обвинения в умышленной подмене содержания формой. Ты заигрался, мальчик, скажут тебе. На самом деле так везде – если ты что-то умеешь делать хорошо, так и норовят обвинить в пустоте. Например, ты хорошо говоришь – употребив это в деле, мигом окажешься в числе склонных к техническим эффектам. Если же твое умение складно говорить отягощено и правильным интонированием и при этом речь сфокусирована – не просто услада для слуха, а точное мастерство, приправленное уверенностью и умением убеждать, – то ты просто сразу же становишься каузальным вором. Ты воруешь – неважно кого, потенциального инвестора, или будущего избирателя, или просто красивую девушку. Все одно.
Форма слов и их порядок – это инструмент, или орудие, или ножницы. Часто происходит путаница между формой, которую ты используешь просто как оружие, чтобы убедить или запугать, и формой, которая играет центральную роль, теряя при этом всякое самостоятельное значение. Это последнее – голос. Когда ты превращаешься в голос, все остальное – постольку-поскольку. Здесь форма за главную – ведь все, по сути, сводится к ней, тебя-то нет. И при этом она совсем не важна – успех или неуспех кроется в самой идее. Да, если донести ее некорректно, не поймут, и ты проиграешь. Но все-таки ключ – в идее.
Быть голосом сложно. Нужно просто отказаться от многого, не акцентировать внимание на своей индивидуальности. Кто ты – совершенно неважно. Ты сейчас просто конферансье, хотя нет, ответственности куда как больше, да и идея принадлежит тебе. Ты, скорее, посол, а быть послом испокон веков было опасно.* * *Нью-Йорк, наши дни
E-mail То: Masha Nevskaya
...Больше всего на свете мы хотим, чтобы нас обняли… и сказали… что все… все будет хорошо.
Трумэн Капоте, «Другие голоса, другие комнаты»
Это большая иллюзия – думать, что Нью-Йорк может сделать тебя одиноким. Одиноким себя делаешь только ты сам.
Люди бывают одинокими в Нью-Йорке, как и везде в мире, но это только и означает, что ростки этого одиночества были в их сути. Иногда, чтобы выжить, нужно разобраться с собой, а самый простой способ – побыть с собой наедине.
Когда кажется, что в твое тело вселился неведомый, непостижимый враг, поначалу его ненавидишь. Меняется ли характер отношений со временем – не знаю, видимо, все еще нахожусь на той же стадии. Что из этого следует? Твой противник на твоей же территории, почти что свой. Это не укладывается ни в какие рамки, как с этим жить… Твое собственное тело оказалось способным на предательство, как после этого доверять кому-нибудь еще? Но на самом деле этот путь – точечное, очень быстрое саморазрушение. Может, не враг, а хотя бы достойный противник? Рвать на себе волосы, метаться по замкнутому пространству – или попытаться понять? И если не считать, что твое тело – предатель, может, шансы увеличиваются? Я просто уверен в этом. Поединок должен быть честным, нельзя сдаваться, но нельзя и пренебрегать. Лучше трактовать это как испытание, и дело вовсе не в религии. Просто в испытаниях гораздо больше чести и света.
Я читаю историческую литературу, начал с каких-то романов – по ощущениям, дамских. Переключился на публицистику, которую, скорее, можно охарактеризовать как историю человеческого предательства. Почему-то считается, что люди из века в век думают над тем, как продать себя подороже. Прочитав всю эту массу литературы, я пришел к противоположному выводу: не знаю уж, сознательно или нет, но от века к веку люди предают в обмен на все меньшие суммы. Смешно и страшно, но мне-то чего бояться.
Я до последнего думал, что мы виноваты, потому что жили бездумно, но это не так, у нас был трезвый расчет, просто не совсем верный. Все дело в том, что мы относились к жизни неряшливо. Не в смысле устремлений – здесь, я думаю, с нами все ясно, – а с точки зрения каждого текущего момента.
Каким бы прекрасным ни было сегодня, мы не давали ему ни единого шанса, завтра все равно должно было оказаться лучшим. И в этой скользкой суете мы полагали, что сможем сохранить равновесие в любой момент, но каждый из нас поскальзывался, и не раз – просто восстанавливал равновесие быстрее, чем это замечал другой.
Сохранено в черновиках
* * *Москва, наши дни
Текстовый документ
Я живу, и это так странно. Живу как обычно. Заперла свою драму на ключ и побежала жить. И хотя план с треском провалился, я выжила.
План заключался в том, чтобы стать серьезной и осмысленной, жить, имея свою позицию, как бы сказали бабушки, отойти от коммерции, прийти в общественную жизнь, в науку, может быть. В том смысле, что с определенных пор моя жизнь мне не вполне принадлежит; это примерно то же, что получить травмы, несовместимые с жизнью, и остаться жить – с красивым лицом, все той же фигурой, только гигантский стресс, хоть я и ненавижу это слово, модное или уже нет, значащее все на свете. Мои раны глубоко, их не изживешь, да и захотеть этого трудно, потому что любишь с каждым годом все сильнее. Почему так получилось? Почему эти отношения растянулись на много-много лет? Мы остались бы лишь воспоминанием юности, если бы я не видела, как он меняется, становится лучше, взрослеет, его блестящие успехи – как будто бы мои, а мои скромные – для него как родные. Мы можем чувствовать так, будучи в ссоре. Или формально ненавидя друг друга, даже презирая. То, что снаружи, ровным счетом ничего не означает.
И я опять пишу о нем в настоящем времени, а сейчас мне кажется, что это неправильно. Но если остановить внимание на этой мысли, попытаться сфокусироваться хоть на чем-то… Чем она хуже других? Лучше, значительно лучше. Так вот, если подумать, я же пишу правильно – он жив и что-то делает. Самое странное: мы не общаемся, но существуем как-то параллельно, как если бы смотрели в одном направлении. Мы идем, не обращая внимания на неприятности, поддерживая друг друга усмешками и взглядами. Но это не может продолжаться очень долго. Кажется, мы идем уверенно, целенаправленно и, значит, когда-нибудь достигнем пункта назначения. А что тогда? Расстанемся, пойдем порознь, больше не будет этих взглядов в пол, полуулыбки, уголков губ?
