Александр Товбин - Приключения сомнамбулы. Том 2
В подвесных сетчатых вольерах порхали колибри и попугайчики.
Морской бриз, ароматы субтропиков, благодать.
– Благодать! – повторил вслух, глубоко вдохнув и разведя руки, словно готовясь обнять этот прекрасный мир, словно готовясь к радостному полёту, Эккер.
– Просрали Россию!
Профессорша – руки в карманчиках синего университетского пиджачка – снисходительно улыбнулась. – Господа евразийцы сожалеют о вынужденном отдыхе от мессианства и жертвенности? – её интеллектуальное обаяние было неотразимым.
Однако мог ли возмущённый разум, вскипая, ощутить комариный укус иронии?
– Идеи глобализации – оружие новейшей бездуховной экспансии! Роханов-Ужинов не услышал тонкого голоска профессорши. Важно прохаживался под руку с Гульяновым и замер, чтобы повторно, громко настоять на своём под одобрительный кивок спутника. – Просрали тысячелетнюю Россию! В каганат превратили! Добавил с потухшим взором. – Лучшие мозги утекают, за углом посадка на автобус «Вологда – Франкфурт», так билеты на месяц вперёд распроданы, позор; и, выпрашивая сочувствие, на народного артиста глянул, тот кивнул – надорванное сердце Роханова-Ужинова подлечивала политическая лояльность Гульянова?
Мухаммедханов ласково обминал «Данхил». Вальяжный, расслабленный, он не позволял усомниться в том, что начинённый соблазнами мир вещей этой дивной ночью явно переигрывал мир идей.
– Утечка мозгов? Лучших? – таращась, бормотал Ванецкий, – нет, правительство работает, Дума законодательствует, мозги на месте.
Потухший, онемевший Роханов-Ужинов потёр грудь рукой.
– Сами признавались, Илия Илипповна, что предчувствуете беду, что нас ждёт много смертей, вот и я жду того же. Работы гробовщикам прибавится, – Мухаммедханов, сладко закуривая, сунул в огонёк зажигалки красные ноздри, поднял бархатные глаза, словно провожая унёсшуюся ввысь лазерную рекламку: «Гробы кедровые, душистые». – Вот вам, господа, первый симптом скорого кровавого бунта – хлеб дорожает.
– А как с бисквитами? – забеспокоился Ванецкий.
– Предчувствуя беду, не гоже её накаркивать, – рассуждала профессорша, – худо-бедно, но капитализм построен; Эккер с Аргановым согласно закивали.
– Чудный у нас получился капитализм – ступаю по ковровой дорожке, а боюсь провалиться в ад.
– Илия, дорогушечка, как йельские богословы порешили, бывает ли ад в раю? – мимоходом спрашивал Губерман.
– Рай – это супермаркет, где для богатеньких всё бесплатно? – семенил навстречу ему Ванецкий.
– Слыхали? Французы трест «Арарат» прибрали к шаловливым рукам.
– Аксёнов, что, пижонит или взаправду предпочитает исключительно отборным коньячком заправляться?
– Ничуть не пижонит! А коньяк он терпеть не может.
– Почему же пьёт?
– Чтобы не выходить из образа.
– ?
– Шутка!
– Умоляю вас, армянам-то, опущенным, не до шуток! Прославленный, ценимый сэром Уинстоном Черчиллем араратский брэнд злорадные французики переименовали в «Брэнди»!
– Ха-ха-ха! А кто науськал разбитного малого в толстовке разоблачать Довлатовский культ? Да так грубо, базар! И как доброго молодца-то в «Золотой Век» охранники пропустили?
– Умоляю вас, роли распределены! Одни плодят и пасут священных коров, другие их забивают…
– Третьи на плёнку снимают…
– Четвёртые монтируют, как хотят… как выгодно…
– Ха-ха-ха, пятые, послушные маркетологам, что надо присочиняют или вычёркивают… шестые денежки делят…
– И всё-таки, постмодернизм – мёртв!
Полоснул по довольным лицам гуляк прожекторный луч, в мочке Светиного уха сверкнул брильянтик.
– Формат, форматирование не сводятся исключительно к ограничению листажа, – занудно объяснял Головчинер, – это комплекс маркетинговых уловок, смысловых и стилистических отвязок и ограничений. Короткие мысли, короткие фразы, короткие простые слова. Да. Но формат – формат сам по себе – это не набор жёстких рамок, скорее, – жёсткий, своего рода подлинно-новый, обеспеченный компьютерными технологиями, коммерческий жанр. Главный, кроме краткости, признак? Пожалуйста. Все отформатированные слова непременно приобретают товарный вид, все слова, не только обложки, будто бы отглянцованы, даже грубые слова, даже мат, будто бы в предпродажном целлофане. И обязательно в целлофане том упакована холодная пустая насмешка, издёвка: всё катится не туда, всё не так…
– Иначе не купят.
– При том, что брежневизм, не говоря уж о сталинизме, покупатели целлофанированного чтива чтут как Золотой Век.
– А что учинили в «Золотом Веке»? Стыдно, хотя лично к Бакунину я не могу придраться. Рада, безобразная Аврова посрамлена, но само фарсовое награждение, несомненно, подводит трагическую черту…
– Даня, скажите, вы всё умеете точно вычислить… почему, когда я читаю классиков, что бы не описывали они, любые мерзости и ужасы, в тех же «Бесах», к примеру, я не лишаюсь тепла, душевного уюта, зато нынешняя чепуха в глянце окатывает могильным холодом. Скажите, скоро уже? Приближается Апокалипсис?
– Столько раз приближался, вечность испытывает нас постоянно, – протянул уклончиво Головчинер и, пожелав сослаться на развёртнутое авторитетное мнение Бродского, торжественно остановился. – Никогда не забуду нашей последней встречи, – вскинул голову, – был холодный, с утренними заморозками, март, как помнится, день Святого Патрика, ирландский праздник с парадом. На среднем Манхеттене конные полицейские загарцевали на перекрёстках, всё стало зелёным – пиджаки, плащи, шляпы и шляпки, даже белые гвоздики зелёнкой подкрасили, даже деревца до календарного срока зазеленели на ступенчатых террасах «Трамп-Тауэра», – Головчинер с артистическим вдохновением цитировал умным дамам своё эссе о прощальном свидании с Бродским, – тогда-то, подходя по Пятой Авеню к Пятьдесят Девятой улице, перед тем, как свернуть к «Самовару», Иосиф тихо сказал. – Взглянем в лицо трагедии…
Боже, до чего свежо и ритмично дышало море!
Белое платье мелькнуло во тьме ночной… – дрожал Валечкин голосок.
Кто он, кто? – гадал Соснин, присматриваясь к фланирующему бомонду, – с кем летала на Крит? Кто тот осчастливленный мистер Х? Неужто… увидел рядом с её рыжеватой головкой обритый наголо бликующий череп, впалые, с трёхдневной щетиной, щёки.
Сумочка мяукнула, Света достала телефончик, перламутровые ноготки были неотличимы от кнопочек. Молча послушала, переспросила шёпотом, – послать сигнал на его мобильник? Потом кивнула; чувствовалось, её пробила дрожь.
– Что это? – спросил Ук.
– Кое-что после вздохов при луне, – сказал, подходя Ванецкий.
Справа, над прибойной пеной, взлетели и упали, взлетели… упругая сила подкидывала попарно сцепившиеся тела; взмыла над платанами и кипарисами лазерная рекламка – «улучшаем качество спермы».
– Секс на батуте! – Света разомкнула уста, – клуб «Вдвоём» арендовал пляж у аквапарка, в клубе высоты не хватало, здесь – раздолье.
– Так и печень можно отбить, плашмя падают. Сколько синяков и переломанных костей будет после такого совокупления!
– А ещё призывают юношество к безопасному сексу, – покачал головою Ук.
– Они в прозрачных эластичных капсулах-постелях, в специальном белье и мягких костюмах, с датчиками, наподобие космонавтов. Видели процедуру-шоу примерки и подгонки капсул по телеку? Среди желающих-экстремалов отбоя нет – в глянце всё расписано в лучшем виде, сексологи проводят кастинг на совместимость.
Замигали огоньки, как светлячки, пробежало по волнам сине-сиренево-розовое сияние, разрываемое тут и там оранжеватыми вспышечками, зазвучал Скрябин.
– Датчики среагировали, оргазм, – объяснила Света.
– Рукотворная феерия! Все искусства вырождаются в зрелища, вы уловили убойную тенденцию, – расточал комплименты Аденьке Андрон Сергеевич, – и жизнь, задрав штаны, за искусствами к яркому зрелищу устремляется; Андрон Сергеевич звучно надкусил грушу.
– Сняв штаны, сняв, – поправил Ванецкий.
Приторно улыбавшийся Головчинер подошёл к Аденьке поцеловать руку, склонил седую, прошитую чёрными нитями голову; шокировал умных дам, те не понимали как дальше вести себя с серьёзным учёным, ставшим отступником.
– Всё-таки скандальная история с награждением, как в дурном сне, – Арганов сочувственно посмотрел на Аденьку, – кто бы подумал, что Бакунин… слов нет, хитёр, талантлив, умеет держать формат, но в этом забеге не считался даже тёмной лошадкой.
– Кто подкупал жюри, тот и подумал, – разрешил сомнения Арганова Ук.
– Марат Унгуров взбешён?
– Он не из тех, кто станет посыпать голову пеплом, он отомстит.
– Ещё бы, сверхприбыль увели из-под носа.
– Кто увёл? Кто такой шустрый?
– Опять «Мартини»? – спросила Света; наискосок, в углу балюстрады, белела тужурка бармена.
