Александр Товбин - Приключения сомнамбулы. Том 2
– Что такое счастье, что?
– Отложенное несчастье.
Ошалело взмахнула ресницами, как если бы Соснин, предложив ей единственно-стоящий выбор-выход из экзистенциального тупика, тут же снова замуровал его, напряглась, прошептала с сомнением и… надеждой. – Взорвать? Хочу взорвать… И, обмякая, не стесняясь минутной слабости, по-детски обняла Соснина за шею.
– Вспомните, Илья Сергеевич, как плавали до гор. Зачем удирать на остров? Пусть и не безболезненно, но лучше бы нам вместе отправиться в ваше светлое прошлое, такое далёкое. Хочется, как во сне, вернуться? Вы бы мне всё-всё показали и объяснили там… я с вами уже и не танцую сейчас, мы плывём, плывём навстречу тёплым волнам, чтобы увидеть снег.
– Потом – забыться в сарайчике с дырявой крышей? Итак, поменяли время, всерьёз вернулись к варианту необитаемого острова?
Мечтательно улыбаясь, Света с вялым кокетством погрозила пальчиком и ещё тесней, с нежной беспомощностью прижалась к щеке Соснина; какое свежее, лёгкое у неё дыхание… Мог ли он влюбиться в неё? Шаги и кружения подчинялись её капризной тревожной пластике, его, только его, облучали серые влажные распахнутые глаза, они, глаза, были близко-близко, её ресницы касались его щёк, губ, но почему-то он не поддавался гипнозу, не трепетал, не замирал, как когда-то, когда на него смотрели с пробитого светом экрана далёкие, как звёзды на небе, кинобогини.
Вспышечки петард, огоньки зажигалок; черты лиц без лиц – отдельно носы, лбы, усы. Лучи прожекторов шарили по балконам, спиралевидным пандусам, сферическим поверхностям воронок и оболочек, запутывались в цветастых сплетениях трубопроводов, этого отменного надувательства, так ловко подыгравшего интриге пространства; лучи отыскивали изумрудные лохмотья плюща, поджигали латунные поручни, горки бутылок, воздушные шарики. Лавина звуков вынесла Соснина и Свету на широкую беломраморную террасу над ритмично дышавшим морем; музыка звучала вдали, одурял коктейль хвои с камелиями…
Облокотились на балюстраду. Соснин, залюбовавшись лунными чешуйками на воде меж лепными пиками кипарисов, понял, что они в аквапарке.
у самого синего моряИх накрывало небо, запылённое звёздами. За стеклом ленточной змеёй, с лунными отблесками на изгибах, темнел забор. Волны накатывали, шуршали галькой.
– Гальку с Лазурного Берега завозили.
– Почему не из Крыма, из Коктебеля? А какие камушки на Кавказе, в Кобулетти!
– Если из-за границы везти, из Франции – дешевле.
Почему из-за границы? Коктебель, Кобулетти – заграница? Помолчал; они были одни у моря, почти одни – лишь двое романтиков, он и она, обхватив руками колени, касаясь друг дружки плечами, сидели у прибоя на полотенцах – парочка была недвижима, будто гиперреалистическая скульптура.
– Это скульптура, – сказала Света, – рекламная.
– Что рекламируется?
– Круглосуточный приём солнечных ванн в ультрафиолетовом спектре.
– Ночью? – недоверчиво посмотрел на зеленоватую луну; металлически блестели листья камелий, ветерок привычно теребил кроны платанов.
– Да, – Света протянула руку к одной из большущих ламп, погашенных, очевидно, за отсутствием желающих загорать, на ночь глядя.
– Камелии круглогодично цветут? Аромат одуряющий.
– Да… а что? – удивлённо улыбнулась, – хотя, наверное, эссенции перебухали.
– Отчего не стрекочут цикады? Им забыли показать карточку?
Рассмеялась. – А днём здесь порхают большие разноцветные бабочки.
– Настоящие?
– Не знаю. По телеку мелькнуло, что куколок с тропических островов доставили.
Неужели она всего-то безупречный предмет? Идеальный продукт многовекторного давления? Новая прекрасная Галатея, которую изваял бездушный аноним-скульптор? Света приблизила лицо, прикоснулась прохладной щекой.
Пусть так, – думал Соснин, – но тогда и он сам от контактов с нею и ей подобными совершенными созданиями тоже делается предметом, внешне, конечно, предметом не столь совершенным, потёртым, с множественными родимыми пятнами, однако по-своему забавным для окружающих своими недоуменными вопросами, никчемными скитаниями по раю с тяжёлой сумкой.
Или он, упрямо замкнутый на себе, из-за собственной чёрствости, близорукости, видит вокруг лишь чужие, чуждые ему жизненные стандарты и попросту не способен почуять дуновений новой духовности? Ноздреватый парапет набережной и толстые стволы королевских пальм, поодаль – исток платановой аллеи, резной фронтончик Гагрипша над отблескивавшей лунным светом листвой, а слева, за куцым пляжиком у причала, акациями, купальщицей с разбитым кувшином – лужок, туи.
– Как удалось срастить Гагринский парк с Мисхорским?
– Есть компьютерная программа, – Света опять коснулась его щеки гладкой и прохладной щекой; одинаковые сестрички и – разные, одна пылкая, другая…
– Хотите анекдот? – трясся от смеха Ук, – три дня и три ночи целовал Иван-Царевич спящую царевну и вдруг подумал: что, если она, действительно, мёртвая?
Всё больше разгорячённых танцоров выскакивали на террасу, чтобы отдышаться, насладиться приморским уголком рая.
– Как отдыхалось на Крите? – поглаживал прохладный мрамор балюстрады; голову кружили камелии.
– Чудесно! Там пятизвёздные отельчики с бассейнами и соляриями, выходить не хотелось… тем более, что море штормило.
– Впервые в Греции?
– Нет, сопровождала Алиску на презентацию фетровых шляп в Салониках.
– И всё-таки, что повидали на Крите?
– На что смотреть? Туристические городки с лавочками, такие же в Испании, Португалии.
– Остались руины Кносского дворца, лабиринта, где обитало чудовище.
– Да, какие-то глыбы.
– И есть горный кряж с седловиной, слетая с него, испытывал крылья Дедал.
– Сами-то когда бывали на Крите? Правда, там варят отлично кофе?
– Я не бывал там… нигде не бывал.
– Зато вы в Крым ездили, на Пицунду. Поверьте, завидую белой завистью, мне тоже хотелось бы ничегошеньки не бояться, заплывать далеко-далеко в море и смотреть на снежные горы! А звёздной ночью купаться голышом, сидеть с банками пахучего вина у костра, на гальке. Скажите, это в самом деле не сказка, что ночь опускалась, снег на вершинах гор оставался от лучей тонувшего солнца розовым?
– Сказка-быль! Слетайте, увидите.
– Вам объясняли, что не слетать, война.
Война на Пицунде, с кем? – в который раз проглотил вопрос, промолчал, чтобы не нарываться на раздосадованно-удивлённый взгляд, – славное местечко для разворота военных действий! Танковая позиция у «Золотого Руна», вражеский десант на Лидзавском пляже… окопы в роще… А иноземная солдатня, захватившая бар «1300» в разгар веселья?! И вовсе ему было не понять, чего Света с сестрицей сейчас боятся? Им-то, юным и прелестным, кто и что угрожает?
– И как вам не завидовать? – так много знаете. Илья Сергеевич, кем был Дедал? Я слышала другое имя.
– Дедал изобрёл лабиринт и крылья, он был первым на земле зодчим, художником-созидателем, который себя художником осознавал, а сын его, Икар, недалёкий, порывистый юноша, неудачно опробовал отцовские крылья и плюхнулся в море; такой вот конфуз, но его имя, не в пример отцовскому, широко известно, его считают героем, первым решившимся на штурм неба, хотя в момент падения Икара в морскую пучину никто и бровью не повёл.
– Откуда известно про общее равнодушие?
– Если верить Брейгелевской картине, ни пахарь, ни пастух, ни рыбак не обратили внимания на падение героя, рыбак-то мог бы вполне помочь.
– Почему герой свалился с неба?
– Загадка! Мифологический герой солярного происхождения, рождённый солнечным светом, он назначен был доброй новизной преобразовывать мироздание, полетел навстречу солнцу и…
– И что?
– Солнце воск растопило.
– А из чего были крылья?
– Из глины, воска, перьев.
Теперь Света недоверчиво посмотрела на Соснина, замолчала, наверное, подумала, что её дурачат.
В подвесных сетчатых вольерах порхали колибри и попугайчики.
Морской бриз, ароматы субтропиков, благодать.
– Благодать! – повторил вслух, глубоко вдохнув и разведя руки, словно готовясь обнять этот прекрасный мир, словно готовясь к радостному полёту, Эккер.
– Просрали Россию!
Профессорша – руки в карманчиках синего университетского пиджачка – снисходительно улыбнулась. – Господа евразийцы сожалеют о вынужденном отдыхе от мессианства и жертвенности? – её интеллектуальное обаяние было неотразимым.
Однако мог ли возмущённый разум, вскипая, ощутить комариный укус иронии?
– Идеи глобализации – оружие новейшей бездуховной экспансии! Роханов-Ужинов не услышал тонкого голоска профессорши. Важно прохаживался под руку с Гульяновым и замер, чтобы повторно, громко настоять на своём под одобрительный кивок спутника. – Просрали тысячелетнюю Россию! В каганат превратили! Добавил с потухшим взором. – Лучшие мозги утекают, за углом посадка на автобус «Вологда – Франкфурт», так билеты на месяц вперёд распроданы, позор; и, выпрашивая сочувствие, на народного артиста глянул, тот кивнул – надорванное сердце Роханова-Ужинова подлечивала политическая лояльность Гульянова?
