Кристина Хуцишвили - DEVIANT
Весь секрет такого бизнеса в том, чтобы найти правильную тональность. Если тональность найдена, ты на волне. Значит, выявлена аудитория, запускается механизм маркетинга, ты востребован, тождественно – при деньгах.
Тут легко забыть о всех возможных введениях в политологию, где гражданское общество от любого другого отличает плюрализм, свобода мысли и высказываний, толерантность.
Люди-шоу не знают этих слов, они перегрызут тебе глотку, если услышат, что в нашей системе есть что-то хорошее, что бюджетное послание, конечно, что мертвому припарка, но по конкретным разделам есть резонные суждения. Им это невыгодно, а значит, ты должен замолчать. У них нет реальной власти, но методом проб и ошибок они все же учатся манипулировать, держат руку на пульсе вкусов и пристрастий, в курсе конъюнктуры рынка, и благодаря им на международных кинофестивалях от нас представлена чернуха. Только жестокость, зло и беспросветность – с той или иной долей авторского озарения. Талант и искусство не котируются, нужна «реальность», самая подходящая, тщательно замаранная, самая-самая беспросветная.
Истории успехов выпускников МГУ и Уортона им не нужны и не интересны. Кому дело до того, что кто-то начинал с нуля и уже в тридцать с чем-то имел все. Мир возможностей в России? Вы шутите? Здесь все пьют и валяются под забором, спят за деньги и продаются в рабство.
Люди необразованные и дикие, часть которых все-таки дорвалась – обокрала всех остальных, а ума хватает только на то, чтобы купить «ламборджини» и давить людей на улицах десятками.
Да, это правильная русская сказка, которую нужно воспроизводить – каждый раз с новыми подробностями, благо страна большая, и подробности ежедневно находятся. Если следовать такому рецепту, ты будешь на волне хотя бы «там». То есть уже «тут»* * *Георгий читал русские газеты и журналы. Нью-Йорк лечил. Журналы в подавляющем большинстве не выдерживали никакой критики, они были ничем в крупной художественной форме. Люди уверенно складывали слова в предложения, описывая то, о чем не имели понятия. Казалось, то, чего они никогда не видели, наравне с тем, чего не бывает в жизни, более всего занимало их внимание.
Да, им немного платят, это общеизвестно. Но не настолько мало, чтобы так откровенно лить воду. В любом случае, всегда можно сменить род деятельности – более того, нужно, если ты понимаешь, что перспективы в этой нише себя исчерпали.
Вся эта еженедельная, ежемесячная писанина, очевидно, отмирала. Казалось, шанс выжить остается только у daily -форматов. Объективность и милая наглость не в моде, не говоря уже о таланте, так что, видимо, лучше всю эту личностно-субъективную бессмыслицу взять да и сжечь, и оставить одни новости. Мир меняется. Выиграют только самые прозорливые, но никак не те, кто всерьез воспринимает этот бред, теряющий актуальность даже не через день и уже и не через час, а минут через пятнадцать. В корзину. По крайней мере, до тех пор, пока не изобретут какой-нибудь информационный фильтр, и тогда уже будем сортировать по критериям «правдивость», «актуальность», «здравый смысл».
Он устало закрыл глаза. В последнее время самочувствие было стабильно хорошим. Это не удивляло, но и в привычку не вошло. Усталость, конечно, настигала его быстрее, чем до болезни. Хотя существенной разницы не заметно – просто тогда он постоянно был в действии и редко высыпался.
«Ты не успеваешь думать, ты просто делаешь то, что нужно. А о себе думать времени вообще нет» – так говорила лондонская Кэтрин про их тогдашнюю работу.
В то время, когда кризиса не было и в помине, она приняла решение – раз в неделю выделять четыре часа только для себя. Сделать маникюр, маску на лицо, сходить на массаж. И если для невовлеченного человека это звучит странно, то любой инвестбанкир, любая девушка инвестбанкира, все те, кто хоть раз рассматривал для себя эту карьеру, тут же закивали бы с уважением. Таким был этот мир до кризиса – серьезные нагрузки, хорошие деньги, огромные возможности. И будет таковым после, изменится разве что название деятельности да и функционал. Все равно что-то подобное будет.
Но для своей жены он никогда не хотел такой карьеры. Маше нельзя было ничего «запретить», иначе он пошел бы и на это. Ему повезло, что ей с рождения хотелось весь мир, а не просто офисный опен-спейс.В Маше не хватало силы и упорства Кэтрин, Кэтрин не хватало ума и силы Маши. Обе они были своенравны и могли обходиться без мужчин. В Кэтрин, очевидно, было больше от него самого, что в свое время не могло не подкупить. Хотя, может, она просто оказалась рядом, когда было чуть меньше дел, чем обычно, а женщины из баров – на одну ночь – успели поднадоесть.
Есть такие вещи – гуманитарные, – как риторика, например. Очень интересно, как это гуманитарное начало ты впускаешь в свою жизнь, а потом оно преломляется в тебе так, как ты и предположить не мог. Иногда мне кажется, что я сказал слишком мало, иногда – наоборот. Наверное, я все-таки наговорил много лишнего, а из существенного – почти ничего. Игра в слова – игра в классики. По каким-то правилам на шаге икс ты можешь развернуться – сменить убеждения, гражданство, страну, поверить во что-то или, наоборот, разувериться, – и это не противоречит правилам игры. Ход назад – тот же ход вперед, все зависит от ракурса. Но есть много вещей, которые так просто не изменить; есть отдельные слова, которые все еще пульсируют в чьих-то висках. Не все подвластно нашей запоздалой воле, мы пишем жизнь начисто, нет никакого черновика, это иллюзия.
Когда-то было неприлично не верить в Бога, когда-то – наоборот. Сейчас в рамках приличия препарировать смерть, жизнь, а наравне с ними какие-то незначительные действия. Свобода слова и суждений с изнанки – очень много слов, почти невыносимо.
Люди и в самом деле умирают – и политики, и ученые, и соседи по лестничной клетке. Это не реалити-шоу. Они умирали и раньше – до изобретения телевидения, Интернета, блогов, форумов, социальных сетей. Они никогда не прочитают о себе эти надписи: «Покойся с миром, такой-то». Иногда из уважения к человеку лучше всего просто помолчать.
Но для этого надо быть мыслящим существом.Я мог бы показать кому-то мир, дать кому-то жизнь. Было слишком много слов – других, но таких же пустых. И все проходило гладко – слишком гладко, слишком мимо. Чтобы идти вперед, нужна сила трения, нельзя жить гладко, такая жизнь ни к чему не ведет. Слишком много суеты, слишком много «завтра», этого бесконечного подавляющего дня, который наступит через десять лет. Жизнь взаймы у сегодняшнего дня.
* * *Москва, наши дни
Я ничего не помню, и это проблема. Меня куда-то несет, трудно сказать, по течению или нет. Просто несет, день за днем, месяц за месяцем. Кого-то я совсем уже не помню, новый день – новые люди. Трудно сохранять, как это говорят, свой социальный граф неизменным. Я боюсь забыть детство и тех, кто остался в нем, кого я больше никогда не встречу. Я забываю, когда именно – год или три назад – с кем-то познакомилась. Не хочу обижать людей своим невниманием, но их так много, они пишут и звонят. Я не всегда отвечаю на почту и делаю вид, что не слышу телефон. Потом хочу черкнуть пару строк или перезвонить, но что-то отвлекает, и вот я забываю. А иногда это случается применительно к одному человеку много-много раз, и вот он уже перестает общаться.
А я люблю людей, не хочу их терять и тем более обижать. Но иногда это бремя общения так угнетает. Особенно если это какие-то чужие люди, не подсвеченные изнутри, что-то хотят от тебя, а ты делаешь вид, что тоже чрезвычайно рада их видеть и рассыпаешься в любезностях. Приходится, это же вежливость.
А еще у меня есть моя маленькая тайна. И если я могу обозначить это так, то да, я сама себе противна. Я не рассказываю о нем никому. Некому рассказывать. Те, кто помнят нас, не спрашивают. У них дети и семьи.
Они живут хуже, чем могли предположить; хуже, чем должен был жить Георгий и, возможно, я. Но мы оказались просто вне игры, нас вычеркнули и сообщили постфактум. Ничего не спросив. У нас очень мало осталось – воспоминания и надежда. И жизненная текучка – у меня, и осколки жизни, за которые он цепляется, – у него. Где он находит силы – мне неизвестно. Как можно это описать? Словом «надежда»? словом «религия»? Любовью? Богом?
А может быть, нет ничего этого, есть только случайная выборка – репетиция механизма естественного отбора?
Критерий – теоретический – безнравственность. Реальный – случайная выборка. Или кара Божья? Одно другому как раз не противоречит, наоборот. А цепляешься за жизнь и живешь – долго, по инерции. И ничего кроме.
Но он мне снится, улыбается и посылает пустые электронные письма. Так я узнаю, что он есть. У него есть ноутбук, квартира на Манхэттене и, слава богу, деньги.
Иногда мне кажется, что Георгий и я должны сделать что-то великое и тем самым оправдать несуразность нашего положения. Нелепо ведь с рождения быть одаренным всем и не стать счастливым. И еще эта моя дурацкая память; то, что я постоянно забываю слова, – это и смешно, и несуразно. То, что нам досталось, – верю, досталось не просто так. Мы должны сделать что-то для этих людей, для другой жизни. Надо быть сильным и смотреть в лицо судьбе с улыбкой. Ведь мы все умрем. Важно то, сможем ли мы прямо, с улыбкой на лице, заглянуть в глаза смерти.
