Вячеслав Малежик - Снег идет 100 лет…
– Два кофе и минеральной воды, – озвучил я заказ подошедшему официанту. Через паузу я обратился к своей подруге:
– Городня, что случилось? Никто не умер?
– Как тебе сказать… Из близких никто, а так… Брат мой, Рома его зовут, урод… Его забрали в ментовскую… Подозревают в убийстве человека.
– Подожди, может, все не так страшно. Подозрение – это еще не убийство.
– Боюсь, что убийство.
– Кто тебе дал эту информацию?
– Жена его бывшая позвонила. Они вообще-то в разводе, но живут вместе. Так вот, этот идиот утром зарезал нашу соседку по лестничной площадке.
– А он у тебя где живет?
– В Луганске. Это Украина…
– Я знаю…
– Я знаю, что ты знаешь… Так вот, мой братец зарезал тетю Полю, бабку, инвалидку, которая передвигалась при помощи каталки. Я не верю… Я не верю, что это Рома.
– Ир, не спеши, пока не было суда, он – подозреваемый… Твой братец пил?
– Еще как… Пил, пропадал, бедную Карину, это его бывшая жена, колотил… Она терпела-терпела, потом подала на развод… Так он ее отлупил, пырнул ножом…
– Из-за того, что она подала на развод?!
– Да, думаю, еще ревность… Да, вообще, он, как нажрется, становится агрессивным, и за штык…
– Какой штык?
– Ну этот нож, который он из армии принес. Он еще к винтовке прикрепляется. Вот у него любовь к этой штуковине! Он ее точил, перед зеркалом какие-то выпады делал, супермен недоделанный. Каринка его уговаривала: «Зачем он тебе? Выкини…» – «Нет, у меня это память об армии». Он, когда непьяный, – золотой человек… И ласковый, и додельный, и пожрать приготовит, но сто грамм – и идиот идиотом… Так я тебе не договорила. Он же Карину пырнул ножом (ее потом месяц в больнице выхаживали), телевизор в окно выкинул. Потом подумал-подумал (вот идиот!) – и в окно, как в боевиках, рыбкой выбросился. Так что ты думаешь? Под окном дерево стояло – он весь перецарапался, сломал ключицу и ногу. Они с Кариной в одной больнице лежали в соседних палатах, – закончила монолог Городня.
– Он ее так ревновал? Она что, такая красавица?
– Какая красавица? Без слез не взглянешь. Я вот принесла фотоальбом. Посмотри…
С этими словами Ирина открыла альбом и стала его листать, останавливаясь на фотографиях брата и его жены. Первые фотки показывали Романа в дошкольном возрасте и в первых классах общеобразовательной. Ангелоподобное лицо с большущими распахнутыми глазами и длинными ресницами. Одетый с провинциальным шиком – в белой рубашке с бантиком-бабочкой. Несмотря на всю благообразность, парень поражал какой-то неизбывной грустью и ощущением предчувствия страдания, которое выпадет на его долю в жизни. Я не ясновидящий, но это почему-то запомнилось мне.
– Ир, а почему он на этих фотографиях такой неулыбчивый? Ему что, фотограф не говорил про птичку, которая вылетит из объектива? – спросил я.
– Я никогда не обращала на это внимания. Он был у нас самый маленький, на двенадцать лет моложе меня, и мы с ним нянькались, а мама вообще души не чаяла. Представляешь, после двух девок после такого перерыва – парень…
– Давай полистаем, что там дальше?
– Это он с мамой, – комментировала Ирка.
– Опять не улыбается.
– Слава богу, мама до этих дней не дожила…
– Ага, это армия – «Скоро дембель».
– Так, а это свадьба, – переворачивая страницу, сказал Городня.
– Что-то и тут вселенского счастья не наблюдается. Это жена? Сусанна? – спросил я.
– Нет, Карина… Ну и как она тебе?
– Картина «Неравный брак» в зеркальном отражении. Она его старше?
– Да, на три года. Маленькая, некрасивая, с громадной грудью… Она его «высидела». Мама умерла, и она ему заменила маму.
– Мамик такой… – прокомментировал я.
– Ну да… Но если папики обычно богатые и обеспечивают своих избранниц, то тут-то голь перекатная. Ладно, это мы проехали…
– А где отец-то?
– А отец нас не воспитывал. Тяжелая работа на комбинате и горилка. Мама ушла, папа через год на другой женился… Елена Сергеевна звали… Пирожки хорошо пекла…
– А почему ты о ней в прошедшем времени? – спросил я.
– Так она тоже умерла… Отец наш сейчас вдовый и живет на нашей даче в Чепелево, под Москвой.
– Он у вас просто какая-то Синяя Борода!
– Ну да, только плохо на даче, не с кем пирожки печь… – ухмыльнулась Ирка.
– Детей-то Рома с Кариной наплодили?
– А как же?.. Девочка Анжела. Тут ее маменька в трудные времена в Эмираты на заработки подавалась…
– С ее внешностью?
– Ну, во-первых, на каждый товар есть свой покупатель… Но я-то думаю, что они больше по торговой части (армянка же), а если в секс-индустрии, то только мамкой… Так вот Рома Анжелку вырастил – кормил, обстирывал, в школу водил… Я же тебе говорю, когда не пьет – золотой человек. Анжелка его обожает.
– Слушай, а как его взяли-то сейчас?
– Да когда тетю Полю нашли, кто-то слышал скандал на их этаже. К нему пришли как к свидетелю, а он пьяный спит. Он и не упирался, во всем сознался, потом отвел милицию на пруд и показал, куда выкинул штык. Его там и нашли. Вот так…
– Да, дела… – единственное, что произнес я.
К нам подошел официант, и я попросил принести сто граммов коньяка. Мы помолчали, и, когда официант поставил коньяк с лимоном на стол, я попросил Ирку, чтобы она выпила. Она послушно это сделала, и через какое-то время слезы как будто прорвали невидимую плотину в душе. Ирка плакала, а я думал, вернее, прикидывал, чем могу в такой ситуации помочь. Вроде, благодаря телевидению, с любовью обсасывающему подобные истории, мы к убийствам на бытовой почве привыкли, но здесь дело касалось близкого мне человека, и акценты уже звучали по-новому.
Наконец Городня выплакалась, и я спросил:
– Чем я могу тебе помочь?
– Да особо-то ничем… Чем тут поможешь? Спасибо, что дал возможность выговориться. Ты первый, кому я все это рассказала.
– А Валера?
– Валера на работе… Да и вообще, стоит ли ему об этом говорить?
– Родственникам Валеры, может, и не стоит, а ему надо. Будут траты, причем крутые – на адвоката, на следователя, ты и не представляешь эту цепочку. Тебе все равно придется к Валерке обращаться. А потом, он же муж, а это «и в радостях, и в горестях». А родственники? Они и так, небось, ревнуют к тебе своего ненаглядного и считают, сколько стоят твои машины и шубы.
– Ты прав. Ну успокой меня, что ли… – взглянула на меня Городня.
– Как тут успокоишь? Знаешь, съезди в Луганск, на месте разберешься, а пока брата твоего взяли только по подозрению, и ничего еще неизвестно. К маме на могилку сходишь…
– А что, могут быть какие-то варианты?
– Ну вот, например, на поверхности лежит… Соседка ваша одинокая была? – спросил я.
– Ну, да…
– Черные риелторы… Слыхала про таких?
– Слыхала. Да она вроде кому-то отписала свою квартиру. Девахе какой-то, которая за ней ходила.
– Ну вот… – сказал я, пододвигая к ней альбом. – Давай, иди в туалет, приведи себя в порядок, я тебя домой отвезу.
– Ладно, поезду сдаваться Валере.
– Да не сдаваться, а обратиться к другу, к мужу, который поймет…
– Какой ты правильный…
II
Я отвез Городню домой в ее Коломенское и, возвращаясь к себе, думал – стоит ли мне об этом случае рассказывать жене. Чаще всего, когда такое происходит и жизнь взрывает мину где-то рядом с тобой, радуешься, что в очередной раз уцелел, и чем ближе опасность, тем острее чувствуешь вкус жизни. И хотя себя обычно декларируешь человеком, далеким от обсуждения чужих проблем, часто ловишь себя на том, что не прочь приправить пряным вкусом сплетен свое существование. А потом, это не мой секрет, и я решил, что, пока Ирка не обнародует историю своего брата, я о ней ничего не знаю.
Я пересек Севастопольский и вляпался в пробку. И снова мои мысли вернулись к событиям в Луганске, к брату Городни (кстати, она так и не сменила свою девичью фамилию, хотя фамилия Валеры – Подольцев, и, по-моему, звучит. Но баб не поймешь, может, не собиралась с ним долго жить. А если бы, как в былые времена, Городня-Подольцева? Сказка!). И вдруг я, как герой фильма «Женитьба Бальзаминова», начал фантазировать: «Вот был бы я… Вот был бы я Федором Михайловичем, да-да тем самым… Достоевским. Я бы сказал, что есть прекрасный сюжет для романа…
Конечно, Роман, брат Городни, не Родион Раскольников и проблема „переступить или не переступить черту“ его, думаю, не волновала, скорее всего, все упиралось в похмельный синдром. Но, если бы у меня был гениальный ум Федора Михайловича, я бы, пожалуй, мог загрузить „героя нашего времени“ разными психологическими проблемами. Отсутствие воспитательной руки отца, и мальчик добирает недостающей ему мужественности, представляя себя героем суррогатных голливудских боевиков. Штык, как трофей, привезенный из армии и пронесенный через всю жизнь? Если думать о психологической драме и вспомнить старика Фрейда, то штык это же фаллический символ, олицетворяющий мужественность, которой так не хватает герою. Ранний уход матери и Карина, заменившая ему ее. Эдипов комплекс налицо… Стоп-стоп-стоп! Подруге тяжко, а ты тут в игрища играешь. Писатель, твою мать…»
