Владислав Шурыгин - Вот идет снег…
Обзор книги Владислав Шурыгин - Вот идет снег…
Владислав Шурыгин
ВОТ ИДЕТ СНЕГ…
1
Лейтенант Игорь Скворцов — командир аэродромно-эксплуатационной роты. Парень собой видный, широкоплечий, кудрявый. Если в отпуск при полном параде едет, то в купе вряд ли кто усомнится, что он летчик. А он и не пытается никого убеждать в обратном. О профессии своей предпочитает помалкивать. Что о ней расскажешь, о профессии его? Но если все же случалось о ней говорить с людьми близкими, понимающими, то в темных глазах лейтенанта появлялась грустинка, а в уголках тонких губ таилась насмешка над самим собой, над собственными мыслями. Самое удивительное, что в нем постоянно живут два противоположных мнения о своей работе. Одно иронически утверждает, что нет на свете более сомнительной профессии, чем борьба с законами и силами природы, с самой логикой ее. Если на земле лето, значит, зной и пыль. Если осень — дожди, желтые листья и лужи. Ну, а если зима — метели и снег, снег, снег… Так природой положено. Так должно быть. И разве не бесполезное занятие сжигать падающий снег да сушить лужи? И все для того, чтобы взлетно-посадочная полоса, серая лента бетона, была всегда чистой и сухой. Вот это как раз было второе, главное. Властное и неумолимое «надо!» вселяло в Скворцова силы для долгой борьбы, и этих сил все еще хватало, хотя порою казалось — не выдержит, вот-вот пошлет все к чертовой бабушке.
Валентина называла его бродягой. Все за то, что он без конца пропадал на своем аэродроме возле ревущих машин, возле этих зверей, расшвыривающих стальными когтями снег на десятки метров в стороны, пожирающих его огнедышащими соплами, метущих, скребущих, сушащих агрегатов, обеспечивающих боеготовность.
А Игорь не обижался. Он все старался разубедить ее:
— Ну какой я бродяга? Во-первых, каждый день бываю дома. Из семи ночей недели — пять почти полностью сплю как сурок. Во-вторых, в воскресенье сижу дома, как глиняная копилка на бабушкином комоде. В-третьих, не курю, почти не пью, из-за женщин в тавернах не дерусь на ножах. Ну какой же я бродяга? Я порядочный военный человек.
Он говорил так, потому что знал: в понятии Валентины бродяга — почти конченый человек. Во всяком случае, человек без будущего. Как раз на этот случай у Валентины была своя теория: «Женщину ценят за ее прошлое, а мужчину за его будущее!»
Прошлое у Валентины — как ступеньки мраморной лестницы, ровные, четкие, растущие снизу вверх. Школа, серебряная медаль, три очных курса пединститута, жених— старшекурсник, не успевший стать супругом, четвертый заочный курс и муж — лейтенант авиации. Чем не «карьера» для женщины? А ей почему-то не нравится. Может, из-за его будущего? Так все нормально. О чем печалиться? Командир утвердил рапорт на заочную учебу в инженерной академии.
— Почему на заочное? — хмурилась она. — Ты не хочешь хотя бы несколько лет пожить в большом городе? Ты хотя бы спросил меня, прежде чем соглашаться. Ведь собирался-то на очное?
— Собирался, но ведь я военный человек, Валя. «Мы предполагаем, а начальство располагает» — так, кажется?
— Перестань паясничать. Решается твоя судьба, а ты шутишь!
— Хорошо. Давай серьезно. Дело такое: в роте из офицеров я пока один и замены мне нет. Обещают прислать лейтенанта, но только следующей осенью. А время не ждет — сама так говоришь. Вот и согласился.
— Забери назад рапорт. Скажи, что раздумал на заочное. Лучше еще год подождать и стать человеком, чем быть бродягой.
— Но ведь мой командир окончил заочно академию. Так что пример налицо.
— Пример… Зато служит твой командир в дыре. И ты вместе с ним.
— Опять ты за свое…
— Да, опять.
Ну как ее убедить, что иначе пока нельзя? Он нужен летному полку, нужен солдатам своей роты и своей треклятой донкихотской работе. Самолеты должны летать! И если нет тебе замены, значит, надо работать и ждать, значит, надо жить, а не считать прожитые дни. Все это так. Правильные и нужные слова. Но что они для Валентины? Люди нашего поколения… Не каждого проймешь словом. И не всяким делом даже. Давай ему интересную работу. А где ее сразу взять для всех?
А насчет «бродяг»… Это прекрасные парни. Вечные мечтатели. Люди высокой пробы — моряки, здравые философы с виду и романтики в душе; геологи — седоголовые мальчишки, землепроходцы и путешественники… Очень даже приличная компания. Чем плохо быть «бродягой»?
Она точно не слышала его слов. В тот день, провожая его на аэродром, она, как и обычно, стояла возле балконной двери. В краешек окна заглядывала молодая елка, только вчера привезенная из леса, нетерпеливо ожидающая сегодняшней ночи, своего единственного в жизни сверкающего бала. А бал срывался. Потому что за окном шел снег. Но сегодня Валентина не скажет своего многозначного «Вот идет снег…». Она говорит так, задумчиво глядя в окно, когда расстроена, когда хочет доказать, что ей все безразлично, что, едва он уйдет, она тоже найдет себе занятие. Пойдет к подругам, а может, даже в Дом офицеров, в кино. Одна. Без него. Потому, что идет снег, а он избрал себе глупую работу.
В тот день она не сказала ни слова. Просто стояла возле окна и чертила пальцем вензель. Не его, Игоря Скворцова, вензель. Просто какие-то буквы, круги…
На нее рухнуло небо. Ему тоже было не по себе. Что он мог сказать? Чем успокоить? Может, снег перестанет идти, поимеет совесть хоть в новогоднюю ночь? И тогда к вечеру Игорь прибежит домой. Ворвется раскрасневшийся, запыхавшийся. Сбросит ватную куртку, тяжелый комбинезон — доспехи двадцатого века — и быстренько под душ. А потом холодная белая рубашка, черный галстук и костюм, присланный братишкой из столицы. Музыка, друзья, тосты — и все отлично. С Новым годом! Но если снег не перестанет…
Разве спасет ей праздник его торопливый приход без пятнадцати двенадцать? Будет ли смысл на полтора часа надевать штатский костюм, чтобы в самый разгар веселья и радости переодеться снова и бодренько — вроде бы все тебе нипочем — пожелать остающимся счастья? Но ведь среди них и она… Он ничего не обещал. Просто попытался заглянуть в ее глаза. А в них среди серых туч отчаянно метались короткие сухие молнии. А в них ничего нельзя было прочесть, кроме одного: небо рухнуло на землю.
2
Снег валил хлопьями. Щедро, уверенно. Ночное небо — без проблеска луны, без задумчивости звезд.
Едва тепловая машина успевала добраться до одного края полосы, растопить выпавший снег, как на другом краю полоса начинала седеть.
Лейтенант сидел в кабине одной из таких машин рядом с остроносым водителем-грузином. На обоих были надеты противошумовые шлемофоны, что делало их похожими на летчиков. Перемазанное маслом лицо грузина отливало бронзой, костистая рука впаялась в рычаг управления турбиной. Глядя на эту сильную руку, Скворцов думал, что, пожалуй, из Гургенадзе выйдет отличный летчик и не зря Шота решил пойти в бомбардировочную авиацию. Турбину он знает отлично, налетал на своей машине во много раз больше любого аса. Вот сегодня только часов восемь. Поговорить бы, что ли… Но главная беда — страшный рев. Если надо что-то сказать, то прежде толкаешь в бок, а затем, как глухонемой, все жестами, жестами… А «собеседник» смотрит не в глаза тебе, а в рот, на твои губы. Такие дела…
И снова мысли о доме, о Валентине… А казалось, что работа целиком сгребла его в охапку, закрутила, завертела, и не до мыслей о доме.
Ровно, и потому монотонно, ревет двигатель. К турбинному реву тоже можно привыкнуть, особенно если сидеть в кабине, одетым по-полярному, и если работа ладится, все идет привычно и неспешно, а главное, не видно еще конца ей, работе…
Еще недавно Валентине нравилась жизнь в лесном гарнизоне, их небольшая уютная квартира на четвертом этаже. И гордый великанище-дуб, что растет в стороне от сосен, под самым окном, рядом с их балконом.
— Игорь, смотри! — подозвала она как-то его к окну.—
Да нет, не на меня, на ветки дуба смотри. И на небо. Видишь?
В ее черных глазах светилось изумление, вспыхивала беспокойная мысль. Мгновение — и она уже не смотрит на мужа, смотрит в окно и задумчиво роняет слова, точно звуки рояля в тиши громадного пустого зала:
— Он каждый вечер протягивает руки к небу. Он все время ждет от него ответа. В чем смысл жизни для него и вообще? В чем?
Игорь посмотрел на ветки дуба, на багряный закат. Был обычный осенний вечер, и закат был как закат — обычный…
Ветви же, если уж и сравнивать, больше похожи на черные молнии, но разве такие бывают? А она о каких-то руках и о вечном вопросе. Чудачка…
— И ты знаешь, в чем смысл? — спросил он ее, взяв за непослушные плечи и пытаясь повернуть к себе.
— Кажется, знаю…
Она отстранилась, зябко свела на груди края серой шали. Удивительный человек — надула губы, собираясь с мыслями, и стала похожа и на обидевшуюся девчонку, и на капризную женщину одновременно. Она выпростала из-под шали руку, а в ней, на раскрывшейся ладони, замер отполированный круглый бочонок — коричневый желудь.
