Вячеслав Малежик - Снег идет 100 лет…
– Знаешь, ему ведь могут скостить срок за хорошее поведение. Я об этом молюсь и этого же боюсь. Он же всю гадость впитал в себя. Посмотрела я, какой он стал крутой, когда была на свиданиях. Без зубов, страшный, но крутой…
– Ты его простила?
– Не знаю… Почему-то кажется, что все там было не так, как нам рассказали. Может, так, как в твоем детективе?
– Но я же тебе его не рассказал.
– А мне и не надо было твой слушать. Я свой сочинила…
Кино про любовь
Дождь, зарядивший с ночи, к утру перешел в занудливое осеннее ненастье. Еще был август, но низкие тучи, проплывавшие мимо окна, давали понять, что осень уже на пороге и природа проводит первые ходовые испытания предстоящим холодам, а потом и стуже, которая грянет и заморозит лужи и чувства, реки и слова.
Поэтическое «музыка дождя» никак не радовало, так как все исполнялось в каком-то медленно убаюкивающем ритме, в котором не слышалось барабанных сбивок июньско-июльской грозы, а отсутствие вспышек молнии или невозможность поймать лучи солнца из-за туч, как во время слепого дождя, не давали возможности почувствовать себя на празднике.
Облако, цеплявшееся за верхушки сосен на горе, спустилось вниз в поселок и превратилось в туман, такой английский туман – занудливый и вязкий. Туман, который располагает к хандре и сплину. Выбираться из-под одеяла совсем не хотелось, и я укрылся с головой, пытаясь найти какой-нибудь свежий образ, который навевает мне этот дождь без просвета. «Художник, что рисует дождь», «дождь-зануда», «мелкий дождь уныло сеет перед носом у трамвая» – все не то…
А потом я почему-то вспомнил звук старого кинопроектора… Кинопроектора из моего детства, когда в деревенский клуб привозили кино в двенадцати (по количеству частей фильма) коробках и после окончания каждой части включался свет и киномеханик менял кассету в киноаппарате. Потом выключалось освещение, и вместе с характерным стрекотом киномашины продолжалась демонстрация фильма. И звук дождя напоминал мне старый деревенский клуб, где крутили кино…
И память меня перенесла в Джемете, и я увидел фильм, вернее, сюжет из моей жизни. Получилась, правда, короткометражка, но просмотрел я ее с интересом, изредка выбираясь из-под одеяла, когда механик менял кассеты. А дождь все не унимался, и сомневаться, что я успею досмотреть свою киношку до конца, не приходилось.
Часть 1
Мы, группа «Ребята», ехали в поезде «Москва – Новороссийск», чтобы в спортлагере МГУ «Джемете» играть на танцах для студентов и прочих отдыхающих. Мы ехали с надеждой поиграть от пуза рок-н-ролл, как следует сыграться, срепетировать новые песни. Ну и поухаживать за девчонками. Причем опыт троих из нас – Юрия Валова, меня и Саши Жестырева – был одинаков и стремился к нулю.
Нам было по двадцать, и, может быть, мы вызовем смех у нынешних юниоров, но так было. Мы, дабы выглядеть в глазах друзей ходоками и специалистами по «этой части», рассказывали о каких-то победах, но, думаю, это были фантазии, предназначенные для повышения собственного рейтинга в качестве бойца любовного фронта. Причем собственные рассказы формировались из сведений, почерпнутых из Мопассана, Бальзака, и историй, услышанных от записных «ловеласов». Интересно, ловелас и Love – однокоренные слова?
Волшебные мальчишеские сны и интимные познания особенностей собственного тела давали нам основания чувствовать себя почти опытными мужчинами. Что касается меня, то я к двадцатнику пришел скорее невинным, чем попробовавшим то, о чем думалось практически всегда, если я в этот момент не играл на гитаре.
Как это? Да так это… Была у меня ситуация, но я не понял, где я побывал и побывал ли вообще. Все это происходило, когда мы после кино в деревне Санино возвращались в Давыдовское, вернее, я решил проводить одну девчонку по имени Зойка. Мы шли большой компанией и по дороге завернули на поле, где созрел горох до той кондиции, когда его отправляют в банки с надписью «Зеленый горошек». И я, совершенно не думая о последствиях, налупился этого горошка, и часа через полтора он начал напоминать о себе всяческими спазмами и бурлением в желудке. А к этому времени Зойка, девчонка на пару лет старше меня (а мне шел шестнадцатый), увлекла меня куда-то за амбары Давыдовского, где была скирда свежего клевера.
Волнение от того, что может случиться ЭТО, а также то, ну то самое от гороха, совершенно лишило меня романтического восприятия происходящего. Зойка давно обещала научить меня целоваться и твердила, что вообще-то я ей нравлюсь как гармонист. А мне льстило, что она старше и опытней. Но в ту ночь я был не в себе. Я боялся, что просто взорвусь от этого гороха. И было много суеты и торопливых движений… Была попытка доплыть до берега, но не доплыл, но была спасительная мель, брод, которого я не знал, отправляясь в плавание…
Было это, не было? Не знаю, скорее не было, но я для себя решил, что было, и говорил, что тогда в августе я стал мужчиной. То, что Зойка больше не велась от моей игры на баяне, не имело значения. Я был рад заблуждаться, и я заблуждался.
Но вернусь в Джемете. Коля Воробьев, наш басист и единственный уже женатый, учил нас уму-разуму, когда дело касалось девчонок.
– Они будут стоять в очереди за вашей благосклонностью, поэтому не суетитесь, – наставлял нас Воробьев.
И вдруг выяснилось, что он оказался прав, и мы все чаще ловили на себе многообещающие взгляды до, во время и после наших песнопений. И начались наши университеты.
Часть 2
Она появилась на пляже в Джемете вместе с нашим хорошим знакомцем Сашей Перепелкиным. Саша был приличным органистом и играл в московской группе «Неуловимые мстители». Он был нашим ровесником и считался лидером – музыкальным лидером «Неуловимых». Но он, как, впрочем, и все «Мстители», был в тени их певицы Наташи Глухаревой. Он был невысок ростом и имел, скажем так, неспортивную внешность. И вот он к нам приближался с ослепительно красивой девушкой. Слова Воробьева о том, что нас должны окружать лучшие девчонки, подтверждались в полной мере. После взаимных приветствий Саша представил свою спутницу:
– Лена.
Мы что-то промычали в ответ, пытаясь не показать своих чувств. Лена бросила на песок сумку и начала раздеваться. В те годы стандарты 90×60×90 не были еще на устах. Мир только что узнал, что пропорции Твигги[2], которая могла бы с успехом сыграть главную героиню освободительного движения в концлагере, – эталон для подражания. Нет, Лена Галкина была стройная, высокая, что называется, в самом соку, девчонка, и мы, стараясь сохранить незаинтересованность, смотрели, как она освобождалась от одежды.
Нам уже знакомо было слово strip-tease, но что в нем нашли американцы, нам не объяснили. И мы поняли проклятых империалистов и согласились, что они не дураки, когда платят большие деньги, чтобы посмотреть – какая одежка за какой снимается в женском гардеробе. У меня в тот день еще не зажила «травма», которую нанесла мне одна из студенток МГУ на отдыхе. Я пытался, помня наставления Воробьева, спикировать на нее, но то ли был банален в своих приставаниях, то ли слишком инфантилен на вид, но вдруг услышал:
– Мальчик, отойди в сторонку и поонанируй. Прошу тебя, не отнимай ни у меня, ни у себя время.
Я растерялся, вожделение и напор пропали сразу же. Выполнять пожелание девушки, отойдя в сторону, я не стал, да и, наверное, не смог бы. И тогда, глядя на превращение Лены Галкиной в купальщицу, я даже не смел мечтать о чем-то таком. Лена, почувствовав интерес к себе, не спеша повернулась к Саше Перепелкину и как бы к нам тоже и негромко произнесла-позвала:
– Ну, я купаться.
Она пошла к морю… Так умеют ходить женщины, знающие себе цену и не стесняющиеся своей красоты. Это была походка Мэрилин Монро из «В джазе только девушки». Помните вокзал, поезд под парами и Мэрилин (вид сзади)? Вот и тогда был вид сзади, но без платья и без… Ну, не помню, что было в руках у героини из «Джаза» – походку помню, а так… А в Джемете на пляже Ленка шла к воде, и такое впечатление, что все расступились перед ней, застыв, как скульптуры из музея мадам Тюссо.
«Ну чем Перепелкин взял ее?» – думалось мне, пока Ленка купалась в море.
А потом она возвращалась из воды, на ходу отжимая свои черные, как… что? ночь, смоль, воронье крыло, черная дыра, как лицо актера, рекламирующего «Лакалют»? В общем, отжимая свои волосы, не думая, что прическа безнадежно испорчена. Но от этого она стала еще красивее. Купальник из какого-то трикотажа в облипочку замер на ее теле, соски нахально распирали незначительную тряпочку ее бюстгальтера. При больном воображении, а я, судя по всему, в тот момент сильно хворал, можно было понять, что прикрывают и трусики.
Небрежно взяв свой халатик и сумку, Лена, обращаясь к нам и к Саше Перепелкину, проворко… – нет, пропела:
– Ребята, до вечера. Мы придем вас слушать. Пошли, Саша.
