Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1
— Бѣдный Гамлетъ! робкимъ какъ бы упрекомъ послышалось ему въ голосѣ Лины…
У Гундурова ёкнуло въ груди…
Но княжна какъ будто не хотѣла дать ему случая къ отвѣту. Она заговорила о своей роли Офеліи. Роль эта ей очень нравилась.
— Во всемъ Шекспирѣ, кажется, нѣтъ болѣе поэтическаго женскаго характера… Да, Корделія! вспомнила она.
— А Джульета? сказалъ Гундуровъ.
— Нѣтъ, — она покачала головой, — они тамъ оба съ нимъ такіе… — она искала слова, и не находила его, — такіе безумные! И она засмѣялась;- можно ли представить себѣ ихъ стариками? Оттого Шекспиръ, можетъ быть, и заставляетъ ихъ умереть такъ рано…
— Отчего же возразилъ онъ, — и у стариковъ можетъ такъ же горячо биться кровь…
Она вдругъ задумалась.
— Да, это правда!.. Только все же мнѣ больше нравится Офелія… Какой поэтъ этотъ Шекспиръ! Какъ умираетъ она у него чудесно! молвила она, устремивъ безотчетно глаза впередъ, въ тотъ уголъ гдѣ препирались Духонинъ, Факирскій, и подсѣвшій къ нимъ Свищовъ.
А изъ того угла, не прерывая разговора, жадными глазами слѣдилъ за каждымъ ея движеніемъ студентъ:
— Читали вы ея послѣдній романъ? спрашивалъ онъ у Духонина.
— Какой?
— Le compagnon du tour de France, проговорилъ онъ заглавіе коверканнымъ французскимъ произношеніемъ.
— Нѣтъ, не читалъ. Онъ, кажется, запрещенъ?
— У насъ, извѣстно, всѣ хорошія вещи запрещаютъ! Я его все-таки имѣю…
— Здѣсь?
— Да. Желаете прочесть?
— Одолжите, если можно.
— Съ моимъ удовольствіемъ… Эта вещь тѣмъ замѣчательна, пояснялъ Факирскій, — что кромѣ обычныхъ качествъ этого великаго передоваго таланта, на значеніе котораго такъ горячо указывалъ незабвенный Виссаріонъ Бѣлинскій…
— Ну! скорчилъ гримасу Духонинъ.
— Что-съ? Вы не уважаете Бѣлинскаго? вскликнулъ студентъ.
— Уважаю-ль? повторилъ тотъ:- ничего, человѣкъ былъ хорошій… горячій… Только въ сущности, одно-то у него и было — горячность!.. Остальное вѣдь все съ чужаго голоса: Станкевичъ разъ, Боткинъ два, Герценъ три!.. Кто послѣднее сказалъ, съ трубы того и трубилъ! Вспомните что онъ писалъ въ Молвѣ и до чего договорился въ Петербургѣ?…
— Учи-тель-съ! внушительно протянулъ на это Факирскій, — вѣдь только и есть у насъ, что онъ, да Тимоѳей Николаевичъ [23], и тому теперь ротъ зажали… Такъ вотъ-съ я началъ говорить про компаньонъ дю туръ де-Франсъ. Тѣмъ-съ эта вещь замѣчательна, что показываетъ намъ какъ далеко успѣло уйти образованное французское общество на пути новыхъ соціальныхъ идей.
— Разсказывайте! скорчилъ опять гримасу неугомонный Духонинъ, поправляя очки на носу. — Но я по этому поводу не желаю спорить… Вы начали о романѣ. И такъ…
— И такъ, подхватилъ на лету студентъ, метнувъ новымъ взглядомъ по направленію княжны, — два такіе компаньона, то есть, странствующіе ремесленники, Пьеръ и пріятель его, приглашаются работать, они мастерствомъ столяры, въ замокъ одного богатѣйшаго стараго графа… У этого стараго, вдоваго графа — внучка, Изельта, произнесъ по своему Факирскій французское имя Изё (Iseult), — и эта дѣвушка, героиня романа, влюбляется въ Пьера.
— Какъ, вскрикнулъ Свищовъ, — такъ-таки графиня, въ простаго рабочаго, столяра?
— Да-съ, именно, и что же вы находите въ этомъ удивительнаго? закипятился вдругъ пылкій поклонникъ Жоржъ-Санда, — этотъ столяръ, это французскій увріеръ, человѣкъ, можетъ быть, сто разъ образованнѣе какого нибудь нашего губернатора!..
— Ну, ужъ какъ вамъ угодно, а только онъ непремѣнно долженъ былъ клеемъ вонять, вашъ увріеръ, расхохотался вовсю мочь Свищовъ.
Студентъ разсердился не на шутку:
— Съ вами говорить нельзя-съ! Вы все прекрасное и высокое готовы изъ легкомыслія закидать грязью… Такъ нельзя-съ!.. нельзя такъ-съ! едва могъ онъ выговорить отъ волненія.
Свищовъ принялся унимать его:
— Ну, полно, душечка, полно, ну, пошутилъ… А вы плюньте. Плюньте и продолжайте!
Факирскій передохнулъ и еще не успокоеннымъ голосомъ:
— Изельта, заговорилъ онъ снова, — выражаетъ собою тотъ идеалъ, до котораго додумываются теперь благороднѣйшіе умы Запада. Богатая, она презираетъ свое богатство; аристократка, она хочетъ равенства, да-съ!.. Дѣвственная, она первая рѣшается сказать Пьеру что она его любитъ, и хочетъ за него идти замужъ, потому что онъ „изъ народа,“ и „я, говоритъ она ему, хочу быть народомъ,“ — понимаете-съ?…
— А столяръ, поддразнилъ его Духонинъ, — соглашается жениться на ней и, въ свою очередь, изъ „народа“ дѣлается графомъ?
— Вы ошибаетесь, вы очень ошибаетесь! Тутъ-то и сказывается вся сила Жоржъ-Санда и вся мощь изображаемыхъ ею характеровъ! Пьеръ любитъ Изельту страстно, безконечно, всею душой и всею мыслію своей, но онъ отказывается отъ нея. „Пока мнѣ невѣдомо, говоритъ онъ, — дѣйствительно ли богатство — право, а бѣдность — долгъ, я хочу оставаться бѣднымъ…“ И онъ жертвуетъ всѣмъ, любовью своею, счастіемъ — слезы слышались почти въ голосѣ студента, — во имя своей бѣдности, своей святой бѣдности!
— Удивительное дѣло-съ, безпощадно возразилъ на это Духонинъ, — какъ эти всѣ герои „изъ народа“ алчущіе „равенства“ не ищутъ себѣ героинь между своей сестрой — швеями и корсетницами, а все облюбливаютъ графинь — какихъ-то, да маркизъ!..
— Что же-съ, запнулся Факирскій, — это несомнѣнно, что пока… аристократическое, такъ сказать, воспитаніе даетъ это… эту прелесть внѣшней формы… манеры, — и глаза его невольно опять устремились на княжну, — а это не можетъ не цѣнить всякій… всякій эстетически развитый человѣкъ…
Свищовъ подмигнулъ Духонину, какъ бы приглашая его ко вниманію.
— „Несомнѣнно“ во всякомъ случаѣ то, сказалъ онъ, что очень было бы пріятно быть — какъ бишь вы называете столяра вашего? глянулъ онъ въ глаза Факирскому;- да, Пьеръ, — очень было бы пріятно быть Пьеромъ княжны здѣшней, напримѣръ, какъ вы полагаете?…
Бѣдный юноша не выдержалъ: онъ сорвался съ мѣста, словно готовясь кинуться на зубоскала, но сдержался, и, красный какъ ракъ:
— Я съ вами говорить не хочу-съ! вскрикнулъ онъ, и побѣжалъ вонъ съ балкона.
— Эко молодо, зелено! расхохотался ему вслѣдъ Свищовъ.
— И охота же вамъ! недовольнымъ тономъ промолвилъ Духонинъ.
— Ничего-съ, осторожнѣе будетъ! Вѣдь туда же, о княжнахъ мечтаетъ!.. Довольно съ нея и этого педанта! кивнулъ онъ въ сторону Гундурова. — Эхъ, вотъ до кого бы добраться! неожиданно вырвалось у него…
Духонинъ съ удивленіемъ глянулъ на него изъ-подъ очковъ:
— А что онъ вамъ сдѣлалъ? спросилъ онъ.
— Ничего, нагло оскалилъ зубы тотъ, — а учинять пакость ближнему никогда не мѣшаетъ.
— Гм! промычалъ Духонинъ, всталъ и пошолъ къ кружку ликовавшихъ отъ анекдотовъ Чижевскаго пулярокъ.
— Ну, и убирайся! проговорилъ себѣ подъ носъ Свищовъ, продолжая наблюдать изъ своего угла за Гундуровымъ и княжной, и становясь все злѣе, по мѣрѣ того какъ все очевиднѣе дѣлалось ему что она находитъ удовольствіе въ бесѣдѣ съ нашимъ героемъ.
Свищовъ его ненавидѣлъ. За что? Между ними не было ничего общаго, нечего имъ было дѣлить, не о чемъ соперничать. Но Свищовъ принадлежалъ къ числу тѣхъ безалаберныхъ Яго, которыхъ такъ много на Руси, онъ ненавидѣлъ людей здорово живешь, за то что есть у этихъ людей, и чего ему самому вовсе ненужно было, а слѣдовательно чему, казалось бы, онъ не имѣлъ никакой причины завидовать. Самъ онъ, напримѣръ, смахивалъ наружностью на короткошейнаго, грудастаго испанскаго быка, и очень гордился этимъ выраженіемъ силы въ своей наружности; но Гундуровъ былъ тонокъ, строенъ и нѣсколько щедушенъ съ виду, и Свищовъ его ненавидѣлъ за это. Гундуровъ готовился на каѳедру, а Свищовъ кромѣ картъ и московскаго балета ни о чемъ знать не хотѣлъ, и за это ненавидѣлъ Гундурова… Въ настоящую минуту онъ несказанно злился на него за то что вотъ онъ бесѣдуетъ съ княжной Шастуновой и она слушаетъ его съ видимымъ вниманіемъ, а ему Свищову, никогда въ голову не приходило вступить съ нею въ бесѣду, и въ Сицкое-то онъ пріѣхалъ, привезенный Акулинымъ въ качествѣ любителя-актера, единственно потому, что былъ въ эту минуту безъ гроша и не на что было ему вернуться въ Москву…
Онъ отправился изливать свою жолчь предъ пріятелемъ своимъ Елпидифоромъ.
— Поглядите-ко, батенька, началъ было Свищовъ, какъ въ эту минуту подошла къ отцу бойкая барышня:
— Можете получить! коротко сказала она ему.
— Что? не понялъ сразу отяжелѣвшій послѣ обѣда исправникъ.
— Ступайте къ капитану!..
— Даетъ? Онъ радостно вскочилъ со стула.
— Еще бы смѣлъ не дать! отвѣчали приподнявшіяся плечи Ольги.
— Ахъ, ты моя разумница!.. Сейчасъ?…
— Идите, говорю вамъ…
Онъ поспѣшно заковылялъ на своихъ коротенькихъ ножкахъ. Она за нимъ…
— Ольга Елпидифоровна! остановилъ ее Свищовъ.
