Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1
— Віардо нумеръ второй! подбѣжалъ къ ней Маусъ съ фразою, которую неукоснительно повторялъ онъ ей каждый разъ когда она при немъ пѣла.
— Не знаю-съ, не слыхалъ, отрѣзалъ ему на это тутъ-же очутившійся храбрый капитанъ Ранцовъ, у котораго отъ пробиравшаго его чувства всѣ усы, какъ у кота, взъерошены были кверху, — а только что онъ лучше Ольги Елпидифоровны нѣтъ не въ состояніи, я за это готовъ прозакласть мою честь!..
— Она, а не «онъ» — Віардо! презрительно отпустилъ ему правовѣдъ.
— Все равно «она»-съ, или онъ-съ, а только что не можетъ спѣть лучше-съ! И капитанъ поглядѣлъ на Мауса такъ, что «вотъ молъ я тебя, чухонца, сейчасъ и съ косточками проглочу!..»
«Олива,» какъ и слѣдуетъ, стушевалась передъ «лавромъ.» Маусъ только плечами пожалъ, и величественно ушелъ въ глубину своихъ нескончаемыхъ воротничковъ.
— А вы, капитанъ, не бурлите! И барышня повела на него строгимъ взглядомъ;- что это вы въ своихъ казармахъ выучились такъ неприлично выражать ваши восторги?
— И не живалъ въ нихъ никогда-съ, мы все по деревнямъ квартировали, сконфуженно и покорно объяснилъ влюбленный воинъ, — только ужъ позвольте мнѣ, Ольга Елипдифоровна, всею моею душею и сердцемъ вѣрить, что такъ какъ вы никто не споетъ-съ, никто!..
Но она не слушала его, и прищурившись отыскивала глазами князя Ларіона.
Онъ сидѣлъ поодаль отъ всѣхъ, на угловомъ диванѣ, и разсѣянно игралъ большою кистью подушки положенной имъ себѣ подъ бокъ… «Магнетизмъ воли» ея не дѣйствовалъ: онъ не подымалъ головы….
Досада и тревога опять завладѣли Ольгою. Она повела взглядомъ кругомъ…
Ашанинъ опершись локтемъ о фортепіано, не сводилъ съ нея глазъ…
Она шагнула къ нему:
— Мнѣ нужно будетъ вамъ сказать два слова!
— Развѣ вы еще не будете пѣть? воскликнулъ, словно обиженный Маусъ.
— Потомъ… потомъ… А теперь надо Лину попросить…
Княжна опять сидѣла подлѣ Софьи Ивановны и глядѣла ей въ карты. Съ приходомъ князя Ларіона Гундуровъ все мучился желаніемъ подойти къ ней, и все не рѣшался…
— Лина, милая, за вами теперь очередь… всѣ просятъ! говорила, подбѣжавъ къ ней, Ольга.
— Oui, ma chère chantez nous quelque chose! предписала и княгиня.
Чижевскій предложилъ опять свои услуги…
Она запѣла очень извѣстный, тогда еще новый, романсъ Гордиджіани: «О Santissima Vergine Maria!» Тихою, несложною модуляціею словно журчитъ сквозь слезы молитва бѣдной поселянки къ Пречистой Дѣвѣ Маріи. Она проситъ о своемъ Дженнаро, объ исцѣленіи ея «poverino,» ея опасно заболѣвшаго Дженнаро: «исцѣли его, Пресвятая, — и за то, обѣщаетъ она, я отдамъ тебѣ ту ленту что мнѣ подарила мама, и каждую субботу передъ Твоимъ Пречистымъ Ликомъ будетъ горѣть зажженная мною свѣча…»
Точно откуда-то сверху, изъ воздушныхъ пространствъ, несся нѣжный и трогательный какъ у ребенка, чистый какъ звонъ стекла голосъ Лины. Онъ не возбуждалъ восторговъ, не вызывалъ невольныхъ рукоплесканій… Но князь Ларіонъ, откинувшись головой въ спину своего дивана, едва переводилъ дыханье… Слезы туманили глаза Софьи Ивановны. Гундуровъ кусалъ себѣ губы до боли…
— Да, молитва, чистое… неземное… Это все ея!.. Другаго она не понимаетъ, — и не пойметъ… говорилъ онъ себѣ съ какимъ-то смѣшаннымъ чувствомъ благоговѣнія и печали, — нѣтъ, я не встрѣчалъ, да и есть-ли еще на свѣтѣ подобное созданье?… Она совсѣмъ особенная, непонятная… недосягаемая…
А Лина, допѣвъ свой романсъ, и ласково проговоривъ «спасибо» Чижевскому, поспѣшно отошла отъ фортепіано.
— Княжна, больше и не будетъ? сказалъ ей съ улыбкою Гундуровъ, мимо котораго она проходила.
— Ахъ, нѣтъ, пожалуста!..
Она слегка покраснѣла:
— А вы не любите пѣть?
— При другихъ — нѣтъ, не люблю…. Для чего?…
— Для того… началъ было онъ — и пріостановился… — Знаете-ли, княжна, о чемъ я думалъ, слушая ваше пѣніе? заговорилъ онъ опять съ какою-то самого его удивившею смѣлостью.
— Что я плохо пою? усмѣхнулась она въ отвѣтъ.
— Нѣтъ, и вы сами знаете что я этого не могъ думать… Я думалъ послѣ нашего разговора… Мнѣ представлялось, что васъ влечетъ какъ будто къ себѣ одно печальное въ жизни, а всѣ ея радости, ея свѣтлую сторону вы какъ бы намѣренно желаете обойти…
— Я… обойти? повторила она, и тихо опустилась въ кресло подлѣ него, — нѣтъ, я не святая… Но гдѣ онѣ, эти радости? задумчиво примолвила Лина.
— Въ осьмнадцать лѣтъ, и вы спрашиваете? воскликнулъ Гундуровъ…. Вы впрочемъ Джульеты не понимаете! замѣтилъ онъ съ нѣсколько натянутою улыбкою.
— Не понимаю? Она подняла и остановила на немъ свои никогда не улыбавшіеся глаза;- я вамъ этого не говорила…
Фортепіано зазвучало снова. Послышалась ритурнель извѣстнаго романса Глинки на слова Павлова:
— «Она безгрѣшныхъ сновидѣній
Тебѣ на ложе не пошлетъ,
И для небесъ, какъ добрый геній,
Твоей души не сбережетъ, —
пѣла Ольга своимъ страстнымъ, забористымъ голосомъ;
Съ ней міръ иной, но міръ чудесный!
Съ ней гибнетъ вѣра въ лучшій край…
Не называй ее небесной,
И отъ земли не отрывай!..
Княжна, примолкнувъ, слушала…
— Вотъ этого я не понимаю, это правда! вся заалѣвъ сказала она Гундурову, по окончаніи куплета, — и отошла къ карточному столу.
— Ты очень хорошо пѣла, Hélène, молвилъ подойдя къ ней князь Ларіонъ.
— Merci, oncle! Она шутливо, кивнула ему въ знакъ благодарности.
— Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ… И знаешь, пѣла даже съ какимъ-то особеннымъ выраженіемъ, котораго я и не подозрѣвалъ въ тебѣ, прибавилъ онъ, видимо налаживая себя также на шутливый тонъ.
— А именно? спросила Лина.
— Да ты будто дѣйствительно молилась о чьемъ-то исцѣленіи? Онъ засмѣялся дѣланнымъ смѣхомъ.
Что-то неуловимое пробѣжало у нея по лицу.
— У меня, слава Богу, никого больнаго нѣтъ! сухо отвѣтила она.
— Elle aurait bien dû prier le bon Dieu de vous guérir de vôtre antipathie pour Petersbourg! отпустила неожиданно княгиня Аглая тоже въ видѣ шутки.
Князь Ларіонъ закусилъ языкъ чтобы не отвѣтить ей грубостью. У него было нехорошо, очень не хорошо на сердцѣ….
Ольга въ это время, пропѣвъ свой послѣдній куплетъ, и объявивъ кругомъ что «на сегодня баста, пѣть больше не буду, — и не просите!» — поманила рукою Ашанина:
— Владиміръ Петровичъ, пожалуйте!..
У Мауса и у Ранцова запрыгали искры въ глазахъ!.. Они почти нѣжно глянули другъ на друга въ виду этого, новаго, для обоихъ ихъ грознаго соперника…
Бойкая барышня взглянула на нихъ въ свою очередь, какъ бы спрашивая: ну, чего вамъ еще нужно?…
Они послушно отошли. Она усѣлась съ Ашанинымъ около инструмента, на которомъ замечтавшійся Чижевскій переводилъ изъ тона въ тонъ мотивъ только что спѣтаго ею романса… Онъ никакъ не могъ рѣшить въ головѣ своей, кто ему больше нравится: княжна, или эта соблазнительная пѣвица?…
— Послушайте, быстро заговорила Ольга, — вы, я знаю, очень тонкій человѣкъ; вы можете мнѣ дать совѣтъ. Я вотъ видите, совсѣмъ, кажется, поссорилась съ моимъ старикомъ…
Ашанинъ не отвѣчалъ, и только жадно глядѣлъ на нее.
— Не смотрите на меня такъ. Она нетерпѣливо отвернула свое лице отъ него;- я вамъ о дѣлѣ говорю…
— Не могу! прошепталъ онъ черезъ силу.
— Послѣ, послѣ! невольно засмѣялась барышня;- а теперь вы мнѣ скажите, какъ мнѣ быть: я, кажется, оскорбила его…
Она передала Ашанину разговоръ свой съ княземъ Ларіономъ, намекъ на его «петергофскую» привязанность, его ѣдкій отвѣтъ ей… О томъ что побудило ее къ этому намеку, кого она первоначально имѣла въ виду дѣлая его — она не сообщила. Она боялась сдѣлать новую неосторожность… Въ сущности она сама не знала къ чему передавала все это Ашанину и какого «совѣта» могла ждать отъ него, но она тревожилась, и чувствовала потребность высказаться передъ кѣмъ-нибудь…
— Сердится, пересердится, — и сердиться-то будетъ недолго, смѣясь отвѣчалъ на ея торопливыя рѣчи Ашанинъ;- какой гнѣвъ устоитъ передъ этими глазами!..
— Нѣтъ, перебила его Ольга Елпидифоровна, — онъ обо мнѣ не думаетъ… Я теперь знаю! утвердительно кивнула она, какъ бы желая сказать что это вопросъ внѣ спора…
— Если такъ, то вамъ еще менѣе причинъ безпокоиться, замѣтилъ молодой человѣкъ.
— Я не о себѣ… и какое мнѣ до него дѣло! съ горячимъ взрывомъ досады возразила она, — но онъ можетъ повредить моему отцу…
— Полноте! Ашанинъ пожалъ плечами, — онъ слишкомъ порядочный человѣкъ для этого.
— Да, вы думаете? быстро проговорила Ольга; — я сама думаю… онъ не способенъ на гадость… Боже мой, какъ это все унизительно! вырвалось у нея вдругъ.
Красавецъ въ свою очередь вопросительно на нее взглянулъ.
— Да, продолжала она, высказывая громко все что въ эту минуту неудержимо всплывало у нея со дна души, — быть дочь исправника, отъ всѣхъ зависѣть, во всѣхъ искать… этого я переносить не могу!.. Я не для этого рождена… Да, не для этого! Я рождена для блеска, — она чуть не плакала, — мнѣ надобно une position… О, дайте мнѣ только быть знатною!.. Взгляните на эту Лину… она княжна, за нею полмилліона приданаго. Къ чему ей это все? Она тяготится своимъ богатствомъ; если бы не княгиня, она бы каждый день ходила въ одномъ и томъ-же платьѣ; посмотрите на ея комнату, — точно келья въ монастырѣ!.. А я!.. Для чего-же ей все, а мнѣ ничего? Отчего эти несправедливости?… О если бы мнѣ только половину, половину только, я знаю что бы я сдѣлала, и чѣмъ была бы! восклицала Ольга, сверкая глазами…
