Евгений Суровцев - Ганская новелла
— О чем это ты, Сету?
— А о том, что мир, видно, перевернулся, коли девчонки совсем, молоко на губах не обсохло, а спят с мужчинами, какие им в отцы, а то и в деды годятся. Нет, только подумайте, а! Все это видят, и никто слова не скажет.
— Но мужчины-то эти — большие люди. Деньги у них водятся. Машины, волосы фальшивые и вещички там всякие, что они от белых привозят. Девчонкам и нравится.
— А матери их куда же смотрят?
— А что матери-то? Некоторые и не знают ничего. Живут себе в деревне, а привозят им дочери дорогие вещи, так думают, важными дамами стали и денег, верно, много зарабатывают. А и узнают, как живут девушки в больших городах, так виду не подают, боятся.
— Дочерей своих боятся?
— Так те ведь на такое нагляделись — матерей не пощадят.
— О Аллах!
— А больше всего боятся они мужчин этих богатых. Большая у тех власть, Сету, жена моя, и если кто им поперек дороги встанет… Тут не только дочь не пожалеешь!..
— О Аллах, в какое время мы живем!
— Мм. А раньше-то не так было? Разве не всегда господа брали, что хотели? Женились на девочках.
— Не знаю, Зиригу. Наверное, ты правильно говоришь. Но на то была воля Аллаха: женщина — раба мужняя. Но эти-то новые бесстыдники — не верующие они. И Аллах тут вовсе ни при чем.
— Что это ты такое говоришь, жена моя? Господин, он и ведет себя как господин. Как еще ему себя вести? Или ты думаешь, новые господа не станут делать того, что делали старые? А когда белые здесь правили, разве они иначе поступали? Не брали себе малолеток в наложницы?
— Не знаю, Зиригу, не знаю, муж мой. Все это так. Но послушай, муж мой. Вот приходит в один недобрый день человек, потихоньку отбирает твой дом и землю и все не по-людски делает: весь ямс из амбара продает и на рассаду ничегошеньки не оставляет, яйца прямо из-под курицы варит, пирует с семьей и друзьями да твоих телят-ягнят режет. И хоть сердце твое кровью обливается, да сделать ты ничего не можешь. И так много-много проходит лет. Но вот, хвала Аллаху, ты получаешь все назад, и что же ты тогда делать станешь, муж мой? Продавать да убивать остатки своего скота и птицы? Курица яйцо снесет — сразу сваришь? Все, что тот грабитель порушить не успел, по ветру пустишь?
— Не знаю, Зиригу, но слава богу, все дети мои — мальчики. Это хорошо, что нет у меня дочек. Да будь у меня дочь и узнай я, что какой-то богатый с ней развлекается, бесстыдник, я б его собственными руками на кусочки разорвала.
— Боже сохрани! Господи, да что это ты, Сету, говоришь такое? Поболе остальных тебе теперь молиться в пятницу, отмаливать богохульство свое.
— Да, муж мой. Давай благодарить Аллаха за то, что дает он нам. Ведь вот не дал он мне дочь, и хорошо.
— Слава Аллаху, не все матери такие, как ты. Не то земля покраснела бы от господской крови.
— Кто же дурного человека жалеть станет?
— А как быть, если господа испокон веку плохими были?
Неужто ты думаешь, люди спокойно смотреть станут, коли и новых господ убивать начнут? И у богатых, поди, дом есть, как у дочерей наших. А слуги едят там хорошо, потому что работают на большого человека, который знается с другими богатыми людьми… но хватит об этом, жена моя. Думаешь, все такие, как мы? Нет, Сету. Есть такие, что и пожалеют господина-то своего… Потому что если ты на стороне богатых, то всегда найдется кому за тебя словечко замолвить, в городе, например, у тех, что в больших домах живут. Вчерашние господа плохими были. Сегодняшние — хуже прежних. А уж завтрашние, будь уверена, тех и других переплюнут.
— Хватит, хватит, Зиригу. Меня аж озноб пробрал.
— Вот они, женщины! Не ты ли, жена моя, чуть ли не ножом размахивала, все на господские головы обрушиться хотела?
— Но что же делать-то?
— Откуда ж мне знать? Мое дело — поднести, прибрать, приготовить, постель застелить… Привезут с собой женщин — и за теми ходить стану. А что родители девчонок этих думают — этого, жена моя, не знаю.
— Да, Зиригу, теперь-то и я припомнила, что не все матери противятся этому, иные даже и рады вроде.
— Ага…
— Вот эта девочка Мунату, например…
— Ага…
— Где ее родные столько денег взяли, чтобы такой большой дом построить?
— Мм…
— Двенадцать комнат. Двенадцать! И водопровод прямо в доме. А те, кто туда заходил, говорят: коли своими глазами не увидишь, ни за что не поверишь, будто на свете есть мужчины и женщины, что в таких хоромах живут.
— Ага…
— Это что же выходит? На своих же дочерях наживаются? Отдают за милую душу господам, а то и сами предлагают?
— Мм…
— А такие, как мать Мунату, еще и рассказывают каждому встречному-поперечному, что их благодетель делает, что говорит…
— Гм…
— А сами-то прекрасно знают, что богач этот дочь их бросит, как только она надоест ему или другая покрасивее найдется.
— Мм…
— Плевать мне на господ таких, на матерей таких, на таких дочерей.
— Ну, жена моя, вижу, полегчало твоей душе, теперь я могу тебя оставить. Пойду разбужу молодого хозяина.
— А я буду к доктору собираться, пусть уши мои посмотрит.
Тук… тук… тук…
— Да-а?
— Масса, масса, масса.
— Да-а?
— Вы сказали: «Зиригу, разбуди меня в восемь». Прихожу в восемь, не встаете, позже прихожу — опять не встаете. А теперь уж вставайте, девять скоро.
— Но, Зиригу, дверь не заперта. Надо было войти и растолкать меня.
— Что вы, масса! Мне, Зиригу, когда вы спите, вас толкать?!
— Почему же нет?
— Что вы, масса!
— Ладно, не будем спорить. Спасибо, что добудился в конце концов.
— Только зачем вам вставать-то спозаранку? Что здесь делать-то?
— Ты прав, заняться здесь нечем. Форму терять не хочу. Нельзя себе поблажку давать. Непременно надо будет вставать пораньше. Да вот устал я, потому и переключиться сразу трудно.
— А зачем? Вам, масса, можно и поспать. Не на работу, чай. Я вот раненько встаю, понятно. А вам к чему? В контору ведь идти не надо.
— Зиригу, не все образованные люди работают в конторах.
— Нет разве?
— Нет, и на днях я обязательно тебе об этом расскажу и еще о том, почему не хочу слишком поздно вставать.
— Ну и ну! Кофе я не принес, боялся, остынет. Пойду подогрею.
— Не спеши. Вот умоюсь и приду за ним. И, пожалуйста, Зиригу, не опекай меня как маленького ребенка.
— Масса!
— Да и с какой стати ты должен за мной ухаживать? Ты мне в отцы годишься.
— Мой белый масса!
— Во-первых, я не белый.
— Масса!
— Послушай, кухня, например, — это твоя вотчина, и мне там делать нечего. Кроме того, я здесь гость и знаю, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Но, черт побери, обращаться с собой как с немощным инвалидом я не позволю.
— Господь с вами, масса, не говорите так. Делайте, как хотите. Солнце уж высоко. Я для вас еще хорошее мясо купить хочу, поторапливаться надо, на рынок до полудня успеть. Скажите, что на завтрак приготовить. Омлет? Яйцо всмятку? Бутерброд с яичницей? Яичницу с беконом? Апельсиновый сок?
— Постой, Зиригу.
— Слушаю, масса.
— Я не буду завтракать. Апельсины у тебя есть?
— Не будете? Есть, у жены на кухне. Сейчас принесу.
— Я заплачу.
— Да это после. С рынка-то я вам получше принесу. А другие господа все больше соки из бутылок пьют.
— Возможно, я и ненормальный, но у меня хватает здравого смысла, чтобы не пить гомогенизированный, рекристаллизованный, замороженный-размороженный, разбавленный и бог-его-знает-какой-еще апельсиновый сок, который привозят из стран, где апельсины и не растут вовсе, когда я могу их есть в натуральном виде.
— Что вы сказали, масса?
— Так, ничего, Зиригу.
— На мой взгляд, вы с вашими определениями хватили через край. Да, у нас домработницы и слуги, но при чем же здесь рабы?
— Из поколения в поколение значительная часть нашего народа, казалось, только и существовала для того, чтобы удовлетворять нужды белых мужчин и женщин. Разве этого мало? Разве это не иссушает душу? Разве должны они и к нам относиться так же, как к белым хозяевам?
— О чем это вы? Существующее положение вещей частично решает проблему безработицы. Или уменьшает ее по крайней мере. Можете себе представить, что произойдет, если все слуги лишатся работы.
— А платят им сколько?
— А что?
— И потом, большинство из них, домработницы в особенности, состоят в родстве с теми, кому прислуживают…
— Проблему эту, наверное, можно решать, только если отнестись к ней со всей серьезностью.
— Эй, официант, еще пива.
— Масса, я иду на рынок. Мяса вот хорошего купить хочу. Что бы вы хотели на обед?
— Я съем все, что ты приготовишь.
— Как насчет филе из телятины? Или тушеной печени ягненка? Нет, лучше телячий эскалоп с луком и жареным картофелем.
