Евгений Суровцев - Ганская новелла
— Садись.
Девочка поглядела по сторонам: другой мебели, кроме кровати, не было.
— Как тебя зовут?
— Араба.
— Араба? — то ли утвердительно, то ли вопросительно произнес он. Девочка кивнула, но ничего не спросила.
— Значит, Араба. — Парень еще с минуту постоял и направился к ней. Она не двинулась, но когда он взялся за шнур на ее талии, вдруг стала сопротивляться. Он попытался развязать узел. Она схватила его руки, и узел затянулся еще туже. Парень тяжело дышал. Потом негромко засмеялся.
— Думаешь, ты сильнее? — Он потянул энергичнее, но шнур оказался крепким. Парень засопел еще громче. Стараясь, чтоб не дрожала рука, он вынул из кармана ножик ни слова не говоря перерезал шнур и сдернул нижнюю юбку.
— Перережу и остальное, — сказал парень сдавленным голосом.
Девочка испугалась — ведь тогда все узнают в Исправительном доме — и запротестовала:
— Нет, нет. Я сама… — и, не договорив, поспешно сняла набедренную повязку, но все-таки сопротивлялась, когда он лег с ней в постель. Ведь по рассказам подружек, именно так и следовало вести себя с мужчинами. Не говоря ни слова, парень локтем резко ударил ее в бедро. Она притихла. Он удовлетворенно хмыкнул и неловким движением правой руки выключил свет.
А на следующее утро она познакомилась с Элизабет. Парень привел ее. Старуха жила в последней из комнат, выходивших в длинный коридор узкими зелеными дверями. Парень постучал, а потом позвал:
— Элизабет! Откликнулся старческий голос:
— Кто там?
— Открой. Это я.
— Что-это-тебя-принесло-так-рано? — Последние слова Элизабет проворчала добродушно, на одном дыхании.
— Мне пора на работу, — ответил парень. — Я вот сестренку привел.
Послышалось мягкое, масляное «оооо!» — и появилась старуха. Седые волосы почти скрывали ее лицо. От неизменной улыбки морщины на нем стали очень глубокими. Язык беспрестанно облизывал голые десны. Она улыбнулась, девочке, и та ответила ей улыбкой. Парень сказал:
— Покорми ее и отправь домой. Тут ее держать нельзя. Последний раз взглянув на Арабу, он повернулся и исчез.
Старуха завела ее в комнату и уложила поспать. А днем дала поесть чего-то очень вкусного. Из других комнат приходили женщины, все молодые, и тоже были добры к Арабе. Они слушали ее рассказы, спрашивали о жизни, о родных, и вот Араба рассказывала им то, чем бы ни с кем и никогда не рискнула поделиться. По их взглядам чувствовалось, что они ее понимают, и она любила их за это. А потом Элизабет сказала, что как ни жаль, но если Араба останется с ними и дальше, то у нее, Элизабет, будут неприятности с полицией. И мягко спросила:
— Но почему ты не хочешь вернуться в Исправительный дом? Сколько еще тебя там держать собираются?
— Год, а может, девять месяцев. — Араба точно не знала.
— Время летит быстро, деточка, — вокруг засмеялись, и она засмеялась вместе со всеми. — Если чего будет нужно, ты заходи. Заходи повидать нас.
Она добралась до центра города, куда всегда шли беглянки, желавшие, чтобы их вернули назад, в Исправительный дом. Старая Элизабет на прощание сунула ей в ладошку монету в два шиллинга. Араба купила себе риса, тушеного мяса, пирожное, ириску и все съела. Своим подружкам она могла бы теперь порассказать такое, о чем те и мечтать не могли. Вечером ее забрали. Женщина-полицейский была сурова, а начальница торжествовала:
— Я же говорила Вам, сержант. Я знаю, где ее искать.
И вот истек последний день, ее последний день в Исправительном доме. Она собиралась к Элизабет. Она так часто думала о заведении старухи, что уже считала его своим домом.
Элизабет сидела у дверей собственной комнаты, когда появилась Араба. Старуха вскочила и бросилась ей навстречу:
— Ах деточка, ты вернулась, — и радость на ее лице была совершенно искренней. Взволнованная Элизабет все спрашивала, не хочет ли дорогая гостья отдохнуть, поесть или хотя бы попить. Она принесла охлажденной воды и все спрашивала, спрашивала, спрашивала. А в конце поинтересовалась: — А чем ты собираешься заниматься?
— Я бы хотела торговать, — ответила Араба. — На рынке.
— Так сразу?
И Араба кивнула в ответ.
Старуха затряслась от смеха. А когда наконец успокоилась то проковыляла в комнату, принесла маленький ключик и протянула его Арабе. Указав на одну из дверей, сказала:
— Это твоя комната.
Арабе комната понравилась. Она была хоть и маленькой, но опрятной. Почти все пространство в ней занимала кровать с белыми простынями и двумя большими подушками. На столике в углу стоял красивый вентилятор. Между столиком и кроватью, под маленьким окошком, — стул. Приятно пахло чем-то сладким.
Позже Элизабет рассказала другим женщинам, что Араба мечтает стать рыночной торговкой. Все долго и громко смеялись. Кто-то сквозь смех произнес: «И нам бы этого хотелось, да где взять денег?» Смех стал громче, и еще кто-то объяснил: «Все эти мамми, с чего они начинали? Вот с этого». И женщина опустила большой палец вниз, показывая куда-то между своими бедрами. Смех перерос в гогот.
Потом Элизабет попыталась объяснить ей, в чем дело, но она уже все поняла сама. И когда старуха спросила: «Ну, так хочешь остаться?» — Араба уже не колебалась: «Конечно. Ведь вы же мои друзья». — «Тогда тебе надо немного отдохнуть». На мгновение в глазах Элизабет мелькнуло что-то похожее на сострадание, но Араба уже была готова к своей судьбе.
— Не обязательно, — просто сказала она.
Вечером пришел ее первый клиент. Это был огромных размеров детина, и Араба сначала даже зажмурилась от ужаса. Она убедила себя, что со временем ей это понравится, а сейчас надо просто подавить охвативший ее страх. Она кивнула мужчине и шагнула к маленькой двери. За широкими бычьими плечами клиента она увидела доброе лицо Элизабет. Старуха ободряюще улыбнулась. На миг в памяти всплыли бетонные опоры Исправительного дома.
— Заходите, — выдавила она сквозь зубы.
Мужчина отхаркался, сплюнул и шагнул в комнату. Дверь закрылась, в глазах девочки все погасло, осталась только добрая улыбка Элизабет.
Перевод В.Перехватова
Ама Ата Аиду (Ama Ata Aidoo)
Перемены…
Тук… тук… тук…
— Да-да?
— Масса, масса, масса…
— Ну что такое?
— Велели в восемь будить. Восемь уже.
— Хорошо, спасибо.
— Тук… тук… тук…
— Мг?..
— Масса… Масса… Масса…
— О господи!
— Сами велели разбудить. Давно уже восемь-то.
— Ладно, спасибо, Зиригу.
— Странный он, этот молодой господин. Сильно устал, видать, а вот поди ж ты, буди его в восемь, и все тут. И что здесь в такую рань делать-то? Должно, он из тех, что отдыхать и вовсе не умеют. Не гляди, что образованные.
— Зиригу, муж мой, ты иной раз и впрямь будто дитя малое. Ты что же думаешь, те, что в школу ходили и большими господами стали, все одинаковые?
— Да нет, Сету, ты уж напраслину на меня не возводи. За эти годы я уж как-нибудь научился различать тех, что приезжают сюда. Вот я и говорю: этот из другого теста.
— Че ж в нем такого особенного-то?
— Ну-у, во-первых, вовсе не пьет. Ни разу принести чего крепкого или в городе купить не попросил.
— Может, верующий он?
— Ну нет. Он с побережья. Что-то не много я встречал мусульман среди тамошних господ. Да и не об этом я. Эти твои верующие — может, некоторые и не пьют, да и то не все, — ничем от других и не отличаются вовсе.
— А я вот приметила, он женщину с собой не привез.
— Ага! Поняла, значит?
— Что поняла?
— Что этот не такой, как другие.
— Может, и другой. И слава богу, что не привез какую-нибудь из этих расфуфыренных воображал… Индейки раскормленные. О Аллах!
— Что это ты, Сету?
— Да я все об этих девчонках.
— Это, жена моя, потому, что тебе делать нечего совсем. Или каффу[3] не понесешь на рынок сегодня?
— Не понесу. Мука вся кончилась. Да и уши очень уж ночью разболелись. Аллах свидетель, долги-то у меня, как и у всех, конечно, есть, да не убьют же меня соседи, коли не отдам я долг прямо сегодня. Вот я и думаю отдохнуть от тяжелой корзины, а может, и к доктору сходить. Да и что уж я там наторгую?
— Мда-а, что-то ты разговорилась нынче.
— Да. И по мне, девки эти — форменное безобразие. Или ты, муж мой, не согласен? И не смотри на меня так! И ведь не бездомные какие! Или у них отца с матерью нет?
— О чем это ты, Сету?
— А о том, что мир, видно, перевернулся, коли девчонки совсем, молоко на губах не обсохло, а спят с мужчинами, какие им в отцы, а то и в деды годятся. Нет, только подумайте, а! Все это видят, и никто слова не скажет.
— Но мужчины-то эти — большие люди. Деньги у них водятся. Машины, волосы фальшивые и вещички там всякие, что они от белых привозят. Девчонкам и нравится.
