Лев Якименко - Судьба Алексея Ялового
Яловой не прислушивался, о чем там за подвижной стенкой шел разговор. Он стоял у печи, смотрел на сеющийся за окном дождь, на ракиту у дальней баньки и никак не мог найти ответ на простой с виду вопрос: откуда подлость в человеке? Нет, не та крупная подлость кровавых дерзаний и захватов, известная и по истории, а обыкновенная житейская подлость. Подлость безо всякой, казалось бы, выгоды. Единственно по влечению. По свойству характера.
Пузырьков выскочил из-за плащ-палатки явно не в себе: морда свекольная, глаза навыкате. Рукой указал Яловому: следуй, мол, туда! К начальству. Угол плащ-палатки оказался откинутым.
Яловой, рубая по-строевому шаг, — откуда что и взялось! — подошел к полковнику. Тот сидел за канцелярским столиком, угнув голову. Казалось, сморила его усталость. Потребовал командировочное удостоверение, подписал прибытие и убытие, как будто это было его дело! Возвращая, все так же не глядя на Ялового, сказал:
— Документы получите немедленно. И завтра же в часть!
Добавил наставительно:
— Зря вас послали. Другого не нашлось, что ли? Какое-то время вам не следует появляться здесь без специального вызова. Советую!..
Поднялся, еще больше сутулясь, ушел.
Но, видно, весь день был рассчитан на то, чтобы не раз напоминать Яловому о добре и о зле в разных его обличьях.
Вернувшись из политотдела в редакцию со всеми необходимыми документами (Пузырьков швырял их один за другим, заставлял пересчитывать, сверять, расписываться во многих ведомостях), Яловой пошел умыться. Никак не мог поговорить с Ольгой Николаевной. На месте ее не оказалось. А розыски по телефону при помощи сердобольных штабных телефонисток пока не увенчались успехом.
Дождь прекратился. Стволы сосен предзакатно рдели. На высокой траве радужно отсвечивали дождевые капли. Мирно и покойно было. Ни о чем не хотелось думать. Ни о будущем, ни о своих обидах. Стук дятла лишь подтверждал неизменность всего сущего.
Яловой расческой поправил влажные волосы, застегнул ворот гимнастерки, потянулся за ремнем с пистолетом — повесил его тут же на суку, возле умывальника. И тут услышал, как некто, игриво высвистывая «У самовара-а я и моя Маша…», уверенно спускался по тропке сюда же, к умывальнику. Среди деревьев мелькнуло перекинутое через плечо полотенце, из-под расстегнутого кителя показалось сытенькое брюшко и наконец выдвинулось лицо Мопса с обвисшими брылами. По намекам приятелей, по догадкам выходило, что именно этот человек был причиной всего случившегося. Мопс, близоруко щурясь, пригляделся: кто там у умывальника; сделал несколько мелких шажков, и тут его будто пригвоздило.
Яловой напрягся, он вдруг ощутил в себе звериную упругую силу, готовность к прыжку. Он не мог отвести взгляда от этих обвисших щек со склеротическими жилками, от этих замерших студенисто-бесцветных глаз.
И Мопс не выдержал. Тихонько-тихонько приподнялся на носки. Повернулся назад, все так же осторожно ступая на вытянутых носках. Отступив в тень, за деревья, побежал — немолодой человек, в послужном списке которого была и работа в республиканской газете, и директорство в московской школе.
Выдал себя!
Клеветник!
Мразь в человеческом облике!
…Ольга Николаевна сама разыскала Ялового часу в девятом. Потрескивало в трубке полевого телефона. Голос ее звучал далеко, отчужденно. И Алексей без особых надежд предложил встретиться завтра утром. Но когда Ольга Николаевна узнала, что он завтра же утром должен уехать, голос ее дрогнул.
— Я хочу вас видеть сегодня же…
До штабной деревни, где находилась Ольга Николаевна, было километров двенадцать. Более двух часов ходу.
— Подождите у телефона, — сказала Ольга Николаевна. — Я вам еще раз позвоню. Что-нибудь придумаем…
Рассеянный сумеречный свет июньской ночи — слабое отражение белых ночей — скрадывал очертания, но Яловой еще издали угадал, что это Ольга Николаевна. Верхом на лошади, рядом с ней всадник в плащ-палатке с натянутым на голову капюшоном.
Конь под Яловым, натомленный за долгую дорогу, неохотно перешел на мелкую рысь. Вороная кобыла Ольги Николаевны шла машисто, легко, выбрасывая комья грязи из-под кованых копыт.
Ольга Николаевна то ли не признала сразу Ялового, то ли не смогла остановить свою резвую лошадку — проскочила мимо.
Алексей окликнул ее. Откидываясь назад, натягивая поводья, Ольга Николаевна, видимо, с трудом придержала лошадь, повернула назад. Яловой тоже развернулся, поехал навстречу. Но лошадь Ольги Николаевны не пожелала останавливаться. Закусывая удила, зло выгибая шею, она протанцевала мимо. Проплыло напряженное лицо Ольги Николаевны, закушенная губа, выбившаяся из-под берета прядка волос. И лишь когда спутник Ольги Николаевны, запоздало перегибаясь, схватил норовистую лошадь под уздцы, она остановилась.
Оттого, наверно, и вышла встреча скомканной и неловкой.
— Видите, какую мне лошадку подсунули, — раздосадованно пожаловалась Ольга Николаевна, когда Яловой приблизился к ней. И лишь затем, просияв глазами, сказала: — Ну, здравствуйте, Алеша, я рада…
— Здравствуйте, — сдержанно ответил Яловой.
Незнакомый человек, маячивший на коне, сапоги и брюки Ольги Николаевны, плащ-палатка, театрально свисавшая с одного плеча, — весь вид ее, долженствующий показать, что она бывалая наездница, призрачный, бледный свет ночи — все обстоятельства так не соответствовали тому, что пережил Яловой за все долгие дни разлуки, что сама встреча показалась ему не настоящей, подстроенной.
Не сдержался, проронил с осуждением:
— Ну и выдумщица вы!
Ольга Николаевна норовисто вскинула голову:
— Вы не рады мне, Алексей Петрович? Или не в настроении?
Оборотилась к всаднику, поджидавшему на коне:
— Поезжайте! Спасибо! Я вернусь пешком.
Пошла к сосновым бревнам, желтевшим у обочины. Усаживаясь повыше, сказала:
— Давайте-ка лучше посидим и помолчим. Видно, три месяца велик срок, — уронила мимоходом.
Что же, верно, не виделись они больше трех месяцев. Алексей так ждал этой встречи, она грезилась ему чем-то ликующим, в радужных всполохах праздника. Но вот наконец они одни, кругом — ни души. И все до обидного не так. Сидят на бревнах и молчат. Будто чужие. Выходило, расстояние и время и впрямь успели развести их.
Туча то притушала рассеянное белесое свечение — и тогда ближние опушки хмурились, мрачнели, то вновь яснело — и тогда светлели лужицы на дороге, Алексей видел своего коня, наклонявшегося к ярко-зеленой траве, отчетливо проступали светлые стволы берез и зеленоватых осин среди мохнатых темных елей.
Ольга Николаевна уперлась локтями в колени, ладошки рук — под щеки, затаилась рядом, молчала. В прозрачном дымчатом свете лицо ее казалось незнакомо-усталым и безрадостным. Щемящее чувство потери все сильнее завладевало Яловым. Показалось, не встреча, а прощание.
Молча дошли до штабной деревни. Яловой в поводу вел коня. Остановились в низинке, подернутой туманцем. И только тут, оглушенный событиями этого дня, Яловой очнулся, понял, что вот сейчас Ольга Николаевна уйдет, скроется за ригой, темневшей на окраине, и все — он, быть может, никогда больше не встретит, не увидит ее. Чувство потери было таким мгновенно-острым, болезненным, что он, не смущаясь тем, что их мог видеть часовой у дорожного шлагбаума, схватил Ольгу Николаевну за плечи, притянул к себе.
— Я не могу так! Простите меня, Ольга Николаевна! Я хочу увидеть вас. Перед отъездом. Хотя бы на несколько минут.
Ольга Николаевна провела ладонью по щеке Ялового:
— Колючий какой!
Быстро сказала, как о чем-то решенном:
— Да, да! Конечно же! Пораньше. Я встречу вас у развилки.
От развилки они повернули на тропу, петлявшую между соснами и березами. Под Ольгой Николаевной была вчерашняя норовистая кобылка, но она довольно послушно спустилась по крутой дорожке в глубокий глухой овраг. По склонам овраг густо порос молодыми дубками, рябиной, внизу тянулись сизоватые малинники, буйно кустился орешник.
Недавно поднявшееся солнце то проглядывало, то скрывалось за тучами. Сыроватая мгла прореживалась бегущим светом, и вновь все темнело, хмурилось. Буйно зеленевшую траву пятнили белые головки ромашек, красные шарики клевера, вымахнувшие вверх пожелтевшие метелки щавеля.
Яловой привязал лошадей к изогнутой березке. Ольга Николаевна по-вчерашнему в сапогах, брюках, в плащ-палатке, легко сгибаясь и разгибаясь, начала собирать цветы.
Яловой подошел к ней. Она приостановилась. Он увидел порозовевшее лицо ее, полуопущенные глаза, ромашки и голубые колокольчики в руке. И в том, как стояла она, в ее безвольно опущенной руке с букетиком цветов было что-то бесконечно трогательное, доверчивое и беззащитное. Повинуясь тихому, скорбному и счастливому чувству, Яловой бережно обнял ее и неловко ткнулся губами в щеку. Ольга Николаевна вздрогнула, отстранилась, ему показалось, с укором. Яловой виновато потоптался на месте. Отвел взгляд в сторону. И вдруг почувствовал, руки ее слепо нащупывают его шею, услышал смущенное, прерывистое:
