Лев Якименко - Судьба Алексея Ялового
Яловой выступил из темноты, лейтенант, морщась, попытался встать. Яловой показал ему рукой, чтобы он сидел. Спросил, что думает он о результате войны.
Лейтенант схватился за голову, застонал, всхлипнул даже:
— Капут! Германия проиграла войну. Ничто нас не спасет. Если солдаты бросают своего офицера… Это поражение! Плохо будет немцам. Несчастная страна… Несчастный народ…
Говорил быстро, бессвязно, будто в бреду.
— Солдаты будут сражаться до конца. Но и чудо нам теперь не поможет. Никакое новое оружие. Гитлер не рассчитал… Со всех сторон на нас. Погибнет народ. Погибнет Германия. Голод… Болезни… Мой народ!
— Скажите ему, товарищ капитан, пусть не убивается. — Старшина подбросил ветки в костер, он задымил, вспыхнул ярче, Яловой заметил рваный шрам через всю щеку — штыком его, что ли? — Мы не такие, как они… Мы детишек, баб, стариков безвинно губить не будем. Народ переводить не будем.
— Не жалей ты их раньше времени, старшина! — веско бухнул кто-то из темноты.
Бесконечный марш. Ночью и днем. По лесным дорогам. Через речушки. По большакам. Батальоны то развертывались в боевые порядки, то вновь свертывались в походные колонны.
Фашисты пытались задержать продвижение, выбрасывая боевые заслоны. С минометами, бронетранспортерами, самоходными орудиями. Цеплялись за удобные рубежи. Но после короткого боя бросали позиции, откатывались дальше.
Алексей Яловой то уходил к артиллеристам, во второй, третий батальон, то вновь возвращался к Сурганову, батальон которого двигался головным.
Шли по затравевшему проселку. Вдали нависла лесная гряда. Сбоку в просвет било предзакатное солнце. Вдруг оно вспыхнуло на кустах одичавшего шиповника. Красные, розовые, белые чашечки засветились ярко, празднично.
В Яловом дрогнуло давнее, детское. Он подбежал к кустам и только тут увидел, что проходили они мимо того, что было когда-то поселением. Фашистские каратели сожгли деревню, видимо, давно, года два назад. Лишь бугры, поросшие бурьяном, свидетельствовали о том, где стояли когда-то избы. Даже печей не осталось. А шиповник уцелел. Хлебнул людской крови и слёз, колюче поднялся, выбросил к свету буйное цветение. Дождался своих…
Алексей торопливо сорвал один цветок, другой… Продел себе в петлю на кармане гимнастерки. Увидел девушек из санроты — Женю и вторую, с диковато косящими глазами, ее звали, кажется, Клавой, протянул им охапку. Они крикнули спасибо, засмеялись, начали прилаживать к пилоткам.
Яловой увидел, что и другие, по его примеру, выходили из рядов, подбегали к шиповнику. Цветы в петлицах гимнастерок, у звездочек на пилотках.
Почему так добрели лица при виде цветов? Виделось домашнее, незабытое. Соловьиные ночи. Светлые наличники родной избы…
И с привычной уже скорбью подумал о тех, кто жил когда-то в этих местах. Живой из них кто остался? Вернутся ли они сюда или так и зарастет по-кладбищенски суровое взбугренное поле, воскресающее летом в буйном цветении шиповника…
Все чаще попадались группы пленных.
За сожженной деревней встретились автоматчики из боевого охранения. Из лесу на дорогу они выталкивали пленных, строили их в колонну. Неожиданно, непонятно откуда, вынырнули штурмовики. Мрачно-зеленоватые, огромные, с красными звездами на крыльях, понеслись вдоль дороги с буревым оглушающим воем.
Пленные панически рванулись в разные стороны, попадали в кювет, закрывая руками голову, поползли к ямкам, пытаясь в них укрыться…
Автоматчики кричали: «Назад! Цурюк!», но страх был так силен, что не помогали даже предупредительные выстрелы.
И лишь после того, как один за другим над дорогой прошла шестерка штурмовиков, автоматчикам удалось собрать пленных. Немецкие солдаты неловко улыбались, отряхивались, знобко ежились…
— Во-о научили бегать! Резвее зайцев, — глаза Павла Сурганова в недобром прищуре. — Слыхал, они наши ИЛы «летающей смертью» называют. Теперь поверю. От одного вида, считай, добровольно на смерть кинулись. Свободно могли мои ребята их всех из автоматов порезать.
Повернулся к Яловому. Потряс сжатыми кулаками.
— Отливается им сорок первый! За все, что претерпели!
Неужели и впрямь скоро конец войны?..
Хмельное радостное чувство кружило голову.
И тут же приказывал себе не думать о том, что могло быть за тем рубежным днем. Надо было еще дожить до него. Надо было еще дойти, завоевать его.
Случилось так, что на короткий привал подвернули к лесному озерку среди сосен. Что тут началось! Друг перед другом, кто быстрей разденется, бултых в воду. Яловой среди первых. Обожгло, дохнуло прохладой. Поплыл среди кувшинок. Повернулся на спину, задышал часто, освобожденно.
Услышал крики. По берегу носился носатый майор, начальник штаба, грозил пистолетом, требовал к себе командира. Оказывается, был какой-то приказ: нельзя купаться в незнакомых, не обследованных санитарной службой водоемах.
Яловой медленно оделся, отошел подальше от сутолоки и гама, прилег под высокой, дремотно дышавшей сосной, прикрыл глаза.
Впервые за эти суматошные дни подумал об Ольге Николаевне. Как прощался с ней. Выпросил коня у командира полка, получил разрешение на короткую отлучку. Дивизия проходила мимо штаба армии.
Алексей увидел Ольгу Николаеву издали. Она торопилась, почти бежала. В гимнастерке, юбке, волосы развевались, не успела или не захотела надеть берет.
Обняла. Припала к плечу.
— Мы уходим. У меня минут пятнадцать, не больше.
— Я знаю, — бормотнула невнятно. — Мне вчера сказали…
Шла рядом с ним прямая, отрешенная. За елями и соснами, у кустарника она остановилась, вопросительно взглянула на Ялового, присела на траву.
Яловой целовал ее в шею, в губы. Она прилегла, руки беззащитно вдоль тела. Алексей наклонился над ней и поразился странному выражению ее лица. В нем была покорность и опасливое ожидание. Будто она сама понуждала себя к тому, что должно было произойти, и в то же время считала: все, что может произойти, должно произойти не так, не теперь и не в таких обстоятельствах.
Болезненный укол обиды, ревности оттолкнул его, поднял. Ольга Николаевна села, охватила колени руками, качнулась из стороны в сторону:
— Господи, почему мы такие глупые! Почему мы не можем быть другими?
Взглянула сквозь слезы на Ялового, всхлипнула:
— Видимся раз в три месяца… Счет ведем на минуты. Разве так можно?
И с глухой мукой:
— Ах война! Эта война!
Продел ногу в стремя, Ольга Николаевна сдавленно вскрикнула:
— Алеша!.. Подождите же, Алеша!
Припала. Голову спрятала на его груди. Тряслись плечи. Он гладил ее, бормотал:
— Ну что вы, Оленька… Не надо.
— Я сейчас… я сейчас.
Сквозь гимнастерку жгли ее слезы. Он пытался приподнять ее голову.
— Не надо… Я не плачу. Нельзя плакать… При прощании. Я сейчас… Я хочу сказать вам… Ничего не надо говорить. Не буду ничего. Я об очень важном. Я сейчас отпущу вас…
Шла рядом. Держалась за повод. Конь косил на нее темно-фиолетовым глазом.
Кинула руки на плечи. Исступленный шепот. Возле самого уха:
— Если можно, поберегитесь. Не лезьте вы… Не надо… всегда впереди.
На коне верхом, оглянулся. Стояла у двух молоденьких раскудрявившихся березок. Голова с наклоном вперед. Провожала глазами. Не отрываясь глядела ему вслед.
— Отдыхаем или как?
Травинка игриво прошлась по губам Алексея, щекотно полезла к носу.
Алексей чихнул, открыл глаза.
— Будьте здоровы! — со смехом.
Возле него присела на корточки сестрица из санитарной роты — Клава. Дремотная хмарь в косящих глазах, проступающий румянец на смуглых щеках.
Глухо, с перебоем ударило сердце. И Яловой потянулся к ее коленкам, тронул их. Клава послушно села, прилегла рядом. Все вершилось в оглушающей тишине.
Яловой наклонился над Клавой, по глазам ее прошла мутная волна, она прикрыла веки.
— Ты чего, — бормотнула она, — еще чего вздумаешь…
И, будто против своей воли, руками захватила его шею, потянула к себе.
— Ка-пи-та-на Яло-во-го к «первому», капитана Ялового…
Между деревьями мелькала солдатская гимнастерка, били сапоги по обнаженным корневищам, неслось громкое, приказное:
— Капитана Ялового к «первому»!
Клава оттолкнула Ялового, рывком села, ворот гимнастерки расстегнут, в глазах злые слезы.
…Яловой шел к «первому» — командиру полка, вздрагивая от несхлынувшего напряжения, даже зубы постукивали — будто сразу на мороз, и не мог опомниться, прийти в себя. Наваждение какое-то!
Что ее повлекло к Яловому?
Как-то по прибытии в полк, недели две прошло, Яловой занемог. Ломало всего, лихорадило… Пошел в санчасть, температуру измерить, попросить что-нибудь из лекарств.
