Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке
Когда все вернулись, и в Вельминой беседке был накрыт стол, Барон в свеженьком и крайне дефицитном костюме фирмы «Адидас», предмете его сезонной гордости, приплыл пригласить меня на ужин в честь именинниц. Я развешивала в ситцевом халате только что постиранное белье и была совершенно непреклонна. С полчаса он меня уговаривал, но, не уломав, решил действовать силой. Многочисленные зрители были в полном курсе событий, и, осуждая Барона за черный поступок, с интересом наблюдали за представлением. Для начала я уцепилась за железный столб, но через двадцать минут он сумел лишить меня этой опоры.
Следующие полчаса он тащил меня волоком, а я упиралась, как могла, и мы проложили глубокую песчаную борозду через соседний двор прямо к Вельминой беседке, причем, он хорошо понимал, что ухватываться нужно, щадя мое женское достоинство, а я старалась не запачкать его новенький костюмчик. При его росте и весе мое сопротивление выглядело героическим, и вспотевший Барон прилюдно заявил, что, судя по всему, женщину изнасиловать практически невозможно, если не вырубить ее сразу.
Пострадал Жеминин квартирант, многоженец Челентано. Завораживающее зрелище заставило забыть его про сигарету во рту, и она, дотлев, сильно обожгла ему губы. Я же, оценив усилия Барона, осталась в беседке, но благостного застолья у нас все равно не получилось. Я испакостила вечер, как могла, и это отклонение от нормы сильно ранило сентиментальную душу моего лучшего друга.
После чемпионата Барон получил сатисфакцию и отправился читать Таракану сказку про Красного викинга, потому что живот у младенца еще побаливал. Таракан так надоедал папаше этой мало распространенной сказкой, что Барон как-то вырезал из дерева модель надгробья для героя, весьма рьяно защищавшего интересы малоимущих вдов и обиженных девушек, украсив ее красным резиновым шариком.
Неприличнее этого трудно было придумать.
Услышав литературные призывы младенца, Андрей вспомнил, что просрочил вчера явку в библиотеку. Туристы самой читающей страны в мире предпочитали заниматься этим в свободное от отпуска время, и мы всласть покопались на книжных полках пустынной библиотеки и мило побеседовали с библиотекаршей, скучавшей у переносного телевизора «Юность».
— Я сегодня ездила в Неляй по всяким делам, и привезла то, что ты хотела прочитать. Это роман Войновича, самиздатовский вариант, — сказала Бируте, вынув из сумочки газетный сверток. Я искренне поблагодарила, а она добавила:
— Скажи своей приятельнице, что в Неляе у рынка продают бархатные юбки.
Мы попрощались, и библиотекарша переключила телевизор на первый канал. На экране шла беседа тележурналиста с упитанным господином в темно-сером.
— По-моему, это Иван Ильич Сидоров, заведующий сектором тяжелой промышленности, — не утерпела я на прощание. Андрей посмотрел на меня с любопытством.
— Ты что, всех их в лицо знаешь? — спросил он, когда мы вышли.
— Всю колоду — от джокера до шестерок. Запоминается с детства само собой, я могла бы стать лучшим полит-информатором института. Мой бывший муж всегда гордился моими знаниями.
— Мне больше импонирует твое знание кулинарных рецептов.
— Да, для романтического героя ты слишком любишь поесть.
— Не печалься, для кухарок у нас все пути открыты, вплоть до управления государством.
— Я представляю этот путь в виде извилистого темного тоннеля с острыми зубами на входе и мужским желудком посередине. Добираешься с трудом до середины, а там тебя уже переварили и выкинули.
— Я отказываюсь сегодня от ужина.
— Блазонирую, — сказала я, подцепив словечко лапчатой серебряной вилочкой с тарелки Шварца, — червленое сердце убиенной коровы, окаймленное венчиком из листьев петрушки, на фоне белого соуса, густо усеянного горошком молочно-восковой спелости. Подумай хорошенько!
— Ты почти уговорила, — ответил он сразу же, и мы подошли к своему дому.
У нас во дворе появились Слава Фрадкин с сыном. Они приехали еще утром, но к обеду уже ушли в лес, и встреча состоялась только сейчас. Познакомились мы здесь же, года три назад, он снимал комнату прямо подо мной, и мы вместе ходили за ягодами-грибами. Слава был ленинградцем, но постоянно ездил в командировки в столичное министерство, и мы частенько виделись в Москве. Останавливался он обычно у брата своей супруги Любы, служившего там, где надо, и я пару раз бывала у них в гостях, слушая захватывающие рассказы радушного хозяина. Люба приезжала в Пакавене с младшим сыном и девочкой-подростком, дочерью ее покойной сестры, обычно спустя две недели после Славки — они растягивали таким образом пребывание своего старшего сына, сильного аллергика, на чистом сосновом воздухе.
Заботы о своей большой семье, страшная теснота в квартире и служба в двух местах одновременно вытягивали за год из Славки все жизненные соки, но от этого небольшого человека исходила такая благостность и доброта, что врагов, похоже, он не имел, за исключением нашей старушки-блокадницы, сильно притеснявшей его на кухне.
С раннего утра старушка собирала неимоверное количество ягод, а потом непрерывно варила варенье на всех четырех конфорках. Те счастливые моменты, когда другим удавалось втиснуться в ее расписание и кое-что сварить себе, омрачались ее малолетней внучкой, которая тут же становилась рядом и напряженно слушала чужие разговоры — дежурства у чужого обеденного стола казались ей дорогим детским развлечением.
Старушкины приятельницы тоже жаловались на внучку — пока они в лесу наклонялись за грибком, внучка успевала подскакивать и срывать его себе. Самой пламенной страстью этого своеобразного дитя были, однако, карточные игры, и в этом году дачная малышня под ее руководством разучивала в беседке покер. В Пакавене ее называли не по имени, а бабушкиной внучкой — именно она и засекла, как я садилась в машину Линаса.
Учитывая нелегкую судьбу старушки и ее почтенный возраст, я старалась избегать ссор и приноровилась готовить пищу, пока она ходила за ягодами или копалась на своей грядке, поливая салат большой лейкой, позаимствованной у моей тетки лет десять назад без соответствующего разрешения. В результате мы с ней жили довольно дружно, но Славке от нее доставалось так, что мало не казалось.
Вскоре после знакомства я поняла, что он сильно нервничает по этому поводу, и ежедневно уговаривала его не обращать внимания на происки старушки по примеру всех прочих, пока он не проговорился об истинных причинах своего беспокойства. Оказалось, он смертельно боится появления собственной супруги Любы, потому что оно предвещало серьезные кухонные схватки, грозящие свести на нет всю лесную тишину.
Вырисовывался образ бытового чудовища, и оно появилось с ранним ленинградским поездом, когда я еще мирно спала в своей комнатке. Я проснулась от шума во дворе, и, прислушавшись, поняла с ужасом, что случайно влипла в жуткую историю. Мои наручные часы сломались, и пару дней назад я попросила Славку, собиравшегося в райцентр по своим делам, отдать их в ремонт. И вот теперь бытовое чудовище вопрошало на весь двор, чьи это часики лежат у родного мужа под подушкой?
Я тут же спустилась вниз и увидела миловидную женщину с добрым лицом.
— Это мои часики, я ваша соседка сверху. Зовут меня Мариной, и я рассчитывала, что ваш супруг отдаст их позавчера в ремонт.
Она засмеялась, и сказала, что я сильно просчиталась. Муж только что признался, что два дня не мог вспомнить, куда же он засунул часы, и поручать ему ответственные дела может только министерство, лично ей это ни разу в жизни не удалось.
— Я сама их отдам в ремонт, мы сейчас едем в райцентр. Кстати, спасибо за ягоды, без вас он ничего бы не собрал.
Несмотря на доброе выражение глаз, Люба по приезду из райцентра в пять минут показала вздорной старушке, who is теперь хозяин в лавке, и на кухне воцарилось небывалое спокойствие. Толик, приняв материнскую позицию по больному для него вопросу, успокоился и перестал ревновать меня к своему папаше, полностью отдавшись своему любимому делу — велосипедным прогулкам.
Через пару лет он забросит велосипед, потому что увидит компьютер вблизи, и это станет его единственной любовью, смыслом жизни и источником существования одновременно. А пока Толик готовил велосипед к путешествию в дальние дали, и слушал, как папа передавал мне привет от мамы. Люба была большим оптимистом и легко несла свою нелегкую долю, а мне искренно нравилось быть в курсе их семейных радостей и горестей.
Я познакомила Славку с Андреем, но тот решил не мешать нашим разговорам и ушел наверх. Со Славкой мы виделись в Москве перед моим отъездом, и особых новостей у него с тех пор не было. Я уже рассказала ему все о главных деревенских событиях, не обременяя деталями своей собственной жизни, когда он сказал заветную фразу из моей пьесы:
