Николай Почивалин - Последнее лето
Обзор книги Николай Почивалин - Последнее лето
Почивалин Николай Михайлович
Последнее лето
Николай Михайлович ПОЧИВАЛИН
ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО
Повесть
1
Диктор умолк на полуслове, будто захлебнулся, - изумрудный глазок приемника мигнул и погас.
Шаркая сразу потяжелевшими ногами, Тарас Константинович прошелся по комнате, длинно крякнул. Нет в мире покоя, черт-те что творится!.. Огорченно похмыкивая, он привычно скинул у порога расшлепанные войлочные тапки и так же привычно, не глядя и не наклоняясь, сунул ноги в разношенные, раз и навсегда зашнурованные туфли; ломко зашуршала на плечах болонья.
Директорский дом - директорским, впрочем, он назывался по старой памяти, Тарас Константинович давно уже занимал в нем одну комнату - стоял на самом взгорке. Отсюда, сверху, хорошо были видны синего, весеннего стекла Сура с желтеющим, недавно поставленным мостом через нее, черные, до сизости, поля и за ними, в шести километрах, - районный центр, раскинувшийся теперь, что твой город. Пестрела под солнцем разноцветная мозаика крыш с купами ветел, краснели два собора; тоненькой ниточкой, временами исчезая, обозначалась железная дорога, над которой двигался голубоватый дымок... Прислонившись спиной к стволу корявого вяза, Тарас Константинович молча глядел в низину. Там, в Суре, он впервые искупался шестьдесят с лишним лет назад, скинув на песчаной косе холщовые порточки. Один из этих пузатых соборов он с дружками сам когда-то закрыл, а второй и поныне несет свою колокольную службу. Вот так же, ненасытно, вглядывался он в низину, вернувшись с армейской службы - в длинной кавалерийской шинели, в сбитой на затылок краснозвездной буденовке и с новеньким партбилетом в кармане гимнастерки.
Ну, ладно - он своз доканчивает. А люди? А страна?
После минувшей войны рубец на сердце только еще тоненькой пленочкой покрылся - надави, и опять горячая боль брызнет, - а тут, гляди, до новой недалеко. Почему человек должен обязательно жить в ожидании беды?
Мысли-тревожили, как невынутая заноза, - стараясь избавиться от них, Тарас Константинович повернул назад, пошел по совхозному поселку, к садам.
Как человек настроен, так он и видит. Два новых двухэтажных красавца, облицованных белым кирпичом, обычно радовали - таким, двухэтажным, на городской лад, и представлялся в недалеком будущем весь поселок. Сегодня глаз невольно косился на лепившиеся рядом деревянные домишки, окруженные палисадниками и всякими сараюшками. Давно бы эти курятники снести надо...
Солнце висело недвижно прямо над головой; коричневая болонья на плечах раскалилась, воняла какой-то химией, - Тарас Константинович расстегнул ее, заложил руки за спину. На обочине дороги зеленела трава; на короткой привязи, вокруг вбитого колышка, взбрыкивал теленок с бессмысленно восторженными гляделками; на бревнышках, домовничая и наблюдая за внучатами, сидели бабки, многие из которых были, пожалуй, помоложе Тараса Константиновича. Он, сумрачно кивая, обходил стороной и их, и встречных, словно люди были в чем-то виноваты.
Может, все это потому, что другие, с кем все эти годы директорствовал, встречался на пленумах и водил, случалось, компании, давно сидят с удочками на реке, разводят "викторию"? На минуту Тарас Константинович представил, как он, поплевав на ладони, копает за домом грядку, обрывает, прищипывая ногтями, вьющиеся зеленые усы и, наконец, умильно любуется первой сорванной ягодой, перекатывая ее в руке... Нет, не манило его такое.
Из дверей школы понеслась ребятня - кто в курточках, а кто уже и в одних рубашонках, - обтекая Тараса Константиновича, как быстрая полая вода легко обходит старую почерневшую корягу.
- Здрасте, дядя Тарас!
- Здрасте!
- ...расте!
Пережидая, Тарас Константинович остановился, молча кивал ребятам. Когда-то из школьных дверей выходила его Маша - сначала молоденькая, с милыми ямочками на щеках, потом - постаревшая, виновато сияющая ему навстречу тревожными глазами. "Возьми, Тарас, тетради, что-то я нынче устала..." Школа тогда тут стояла другая - деревянная, низкая. Эту поставили уже после Маши - хлопотала о ней больше всех, а успела только увидеть, как под фундамент котлован рыть начали. Сейчас бы порадовалась и школе, и сорванцам этим...
Настроение у Тараса Константиновича не изменилось, разве что чуть глубже вздохнулось, он снова размеренно двинулся вперед - . коренастый, с седой кудлатой головой, в распахнутой коричневой болонье, взгорбленной от заложенных на спине кулаков.
У гаража травянисто блестел новенький с поднятым капотом "ГАЗ-69" Тарас Константинович выбил его перед самой поездкой на курорт, ухитрившись сохранить и прежний, немедленно отправленный в капиталку. Сухой длинный Петр, согнувшись, как вопросительный знак, подливал масло; рядом, опершись на укороченные алюминиевые костыли, стоял, поджидая, главный агроном Забнев - в куцей кепчонке на густых медных волосах, с широкой борцовской грудью, обтянутой до горла черным толстым свитером, с аккуратно зашпиленной у самого паха левой штаниной. И что, спрашивается, с одной штаниной не шьют? - материалу меньше, дешевле бы. Хотя, шут их знает, может, наоборот, дороже еще выйдет: не стандарт, спецпошив посчитают... А Петр машину бережет: ни одной царапинки, как с иголочки...
В голову лезла всякая ерунда, Тарас Константинович, подходя, сумрачно усмехнулся: бурчишь, старый пенек, бурчишь!
- Куда собрался, Александр Федорович?
- В третье, - крутнувшись на ярко начищенном сапоге, ответил Забнев. Молодое продолговатое лицо его загорело уже так, словно был август, а не начало мая; серые под белесыми ресницами глаза взглянули на директора-отпускника с веселым любопытством: сегодня они уже сталкивались не в первый раз.
- Там управляющий есть - Игонькин. Не подменяй.
- То-то и оно, что Игонькин, - чуть нажав на фамилию, отозвался Забнев; серые глаза его остались неулыбчивыми, и только веки чуть сузились.
Тарас Константинович смолчал. Заведующего третьим ртделением Игонькина, побывавшего в районе на многих средних руководящих должностях, он держал по неооходимости - начальство давило. Есть такой сорт людей:
пользы от него, как от козла молока, а тронь - вони не оберешься. Намекать не хитро, попробуй избавиться!
- Все равно во все лезть самому незачем, - несговористо сказал Тарас Константинович. - Обедал хоть сегодня?
- А сами чего всюду ходите? - обойдя вопрос об обеде, усмешливо спросил Забнев. - Вместо того чтобы отдыхать?
- Наотдыхался... Чего ты со мной, стариком, равняешься? У меня ничего другого и нет, кроме вот этого... - Тарас Константинович хотел показать, что он имел в виду, но руки все еще были за спиной, и он коротко мотнул в сторону кудлатой головой.
- Готово, - захлопнув капот, объявил Петр, демонстративно обращаясь к главному агроному, а ие к директору. Вытерев руки ветоптью, он сел в кабину, включил зажигание. За глаза в совхозе шофера называли заместителем директора - за его полнейшую осведомленность в делах и самостоятельность в суждениях. Тарас Константинович знал об этом, посмеивался, независимость Петра ему даже импонировала, но сейчас подчеркнутое невнимание шофера к нему задело. "Вы пока для меня - отдыхающий, не больше, поздороваться я еще утром поздоровался, а разговоры разговаривать нам некогда: ехать пора". Так примерно истолковал Тарас Константинович позу и вид своего персонального водителя. "Больно много берет на себя, верста коломенская!" - рассердился он и, понимая, что сердится по-глупому, переключился - как молнию в громоотвод направил:
- Скажи этому Игонькину: завтра клин не засеет - шкуру спущу!
Забнев уложил костыли в машину, легко вспрыгнул на сиденье рядом с шофером и только после этого ответил:
- Нынче закончит. Я туда еще прицеп перегнал - со второго.
"Газик" фыркнул. Главный захлопнул дверцу уже на ходу, - Тарас Константинович втянул ноздрями смешанный запах разогретой резины, брезента и бензина. Соскучился, что ли, по этой пакости?.. А Забнев толковый мужик. И распорядился умно: Игонькин не Игонькин, а дело стоять не должно, клин тот в затиши, раньше других поспел. И вообще молодец. Пришел с фронта без ноги, в орденах, старшим лейтенантом, теперь на сорок четвертом году заочно кончает институт, - отсеется и сразу на защиту.
"И заберут куда-нибудь директором, - вполне логично завершилась мысль. - Один раз и так пытались..."
Забеспокоившись, Тарас Константинович на секунду остановился. Да нет никуда он отсюда и сам не уйдет:
ему, садоводу, таких садов, как здешние, во всей области не найти. А директором и без того будет, подождет немного.
Сады начинались сразу за поселком, отделенные от него межевой полосой старых лип - остатками былой барской аллеи, - вязов, березок. Минуешь эту зеленую чащу, полную солнца и птичьего звона, и сразу попадаешь в другой мир. Тарас Константинович видел сады в пору цветения чуть не семьдесят годов подряд - от первых кремовых звездочек, которые вдруг робко обозначаются на почти голых коричнево набухших ветках, и до завершения этого весеннего буйства природы, когда земля сплошь устлана бело-розовой кипенью; видел мальчишкой, зрелым человеком, пожилым теперь, и все-таки каждый раз это было похоже на чудо. Так зачарованно ахаешь, когда неожиданно между раскатами гор обозначается море - литое и бескрайнее; такая же необъяснимая волна сладко обдает сердце, когда перед тобой, приникшим к овальному окну самолета, открывается под неподвижным крылом земля - с сиреневыми струйками дымков, лентами дорог, материнская и теплая, видеть тебе которую недолго остается... Да нет, и эти сравнения не передают полноты и прелести цветения! Море слишком велико, и слишком мал ты перед ним - как щепка, покачиваемая ленивым прибоем. Вид земли из окна самолета недолог, быстро сменяем - вот и понесло, заслонило ее туманом облаков. Здесь, в садах, все живо и все дышит, слабо и нежно благоухая; здесь ты не мал и не велик, и, перешагнув какую-то грань, чувствуешь свою общность, слитность с окружающим. Здесь, наконец, есть успокаивающее постоянство: можно остановиться и снова двинуться, закрыть глаза и тут же открыть их - перед тобой все те же ровные ряды деревьев в известковых сапожках, почти сомкнувшие пышные кроны; невесомый полет лепестков - в прогретом воздухе, залитом синевой и солнцем; и тишина, тишина, какая и должна быть на земле при свершении великого таинства жизни.
