Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке
— История Красной Шапочки в сценарии транссакционного анализа Эрика Берна выглядит по-другому, — сказал он, — мать стремится избавиться от девочки, посылая ее одну в лес, бабушка держит дверь незапертой в надежде на приключение, Красная Шапочка залезает к волку в постель, а охотник убивает волка в надежде занять его место. Несчастному волку следовало бы держаться подальше от наивных девочек.
— Будь Эрик Берн социологом, а не психологом, речь шла бы о гуманитарной помощи, продовольственной корзине и коррупции.
Он постоял молча, переварил информацию и согласился с новым сценарием, потому что не согласиться было уже трудно и противоестественно.
— Что же, упоминание о взятке вполне уместно. Как там насчет пирожков со сладкой начинкой?
О, сладость примирения! Мы любили друг друга молча, но он умел говорить и без слов, а я отвечала ему, как могла, пока нас не занесло на такой маленький остров, где можно было существовать только вдвоем, и мы простили друг друга, потому что иначе было нельзя.
Жесткость черничных веточек, наконец, дала себя знать, и мы вышли на лесную дорогу в то удивительное время, когда с первыми сумерками очертания предметов кажутся более отчетливыми, чем при ярком солнечном свете. Легкая дымка в соснах и внезапная торжественность тишины придали миру полную нереальность, и мы оба ощутили это. Лес уже отдал чужакам свои ягоды и грибы, и спешил зажить своей таинственной ночной жизнью.
Безлея, богиня вечерней зари, спешила погасить последние солнечные лучи и передать дежурство своей чернокосой сестре Брексте, ведающей ночной тьмой. Усталая Лаздона, отягощенная ветвями лесного орешника, прятала на ночь от злых духов еще незрелые плоды, и районная ведьма Лаума Жемепатискайте уже отправилась на метле проверять владения своей прапрабабки, княгини Шумской. Хрюкающие полчища тяжелых ракет вылетели из таинственных клюквенных болот в поисках лесных врагов, и пастуший бог Гониклос велел убираться домашней скотине со своих тучных пастбищ в стойла, где верный Дворгаутис уже занял свой ночной пост.
Глава 8
Утро оказалось не из приятных. Вечный жених Гядик, устраивая вчера в стогу сена дежурное ложе, наткнулся на мертвое тело звонаря Ремигиуса. Его горло, перерезанное острой косой, кишело жирными белыми червями, а открытые неподвижные глаза который уж день рассматривали высокое голубое небо, навсегда поглотившее нехитрую музыку его медных колоколов.
Нашлась и коса, второй любимый инструмент звонаря — недалеко от берега озера, на черном илистом дне. Ремигиус любил косить в этих местах, где в высокой траве виднелись черные развалины баньки, и именно в этой баньке отец звонаря пил самогон с почтальоном Тадасом в день убийства Вельминой дочки.
Тело несчастной девушки, как рассказывала Жемина, тоже было найдено не так уж далеко отсюда, на лесистом перешейке между большим озером и озерцом Укояс, где к концу лета массой высыпали желтенькие маслята. Я ощутила беспокойство — который раз уже имя звонаря связывалось в моем сознании сложными путями со страшной сценой в песчаном карьере.
Я не выдержала и поделилась своими смутными мыслями с Андреем, но, к моему изумлению, он воспринял мой рассказ достаточно серьезно.
— Мне не совсем ясно, почему ты считаешь, что эта история касается тебя. Почему ты так волнуешься? — спросил он.
— Я не знаю, от меня ускользает что-то, связывающее меня с этой историей. Да, я нашла труп, а накануне видела недалеко от этого места звонаря, и все.
— Ты никого не видела у трупа?
— Нет, я и не оглядывалась. Я увидела ее, остолбенела, а потом очень быстро ушла, почти бежала. И никому, кроме тебя, ничего не рассказывала.
— Твое беспокойство может быть вызвано неприятными воспоминаниями. Это пройдет со временем, когда ты уедешь отсюда. А пока, давай-ка прокатимся в столицу, я ни разу там не был и с удовольствием посмотрю старинные здания.
Беда не приходит одна, и в это же утро Юмиса забодала на пастбище его же собственная корова. Эту плохую новость прокричала нам с велосипеда соседка, пожилая Гермине, чья корова паслась неподалеку.
Андрей повез Жемину и Стасиса на пастбище, и они переправили раненого в больницу. Жемина, упоминавшая мужа нехорошими словами раза три в сутки, по возвращению плакала навзрыд, потому что муж все-таки оказался любимым, да и жить в деревне без мужика — гиблое дело. По мере плача заочная фигура Юмиса разрасталась до монументальных размеров, и души квартирантов уже согревались в лучах его доброты, великодушия и трудолюбия. В этом мире, поистине, нужно умереть, чтобы тебя оценили по достоинству.
Станислав с подъехавшим из райцентра молодоженом Альгисом привели корову с пастбища. После побоища та уже успела запутаться в ветках дерева и сломать рог. Корова была по деревенским меркам не простой, а золотой, и давала, к радости обитателей дома, тридцать шесть литров молока в день, на треть больше, чем у соседей. Когда ее привели домой и привязали за огородом, она уже не буянила и выглядела довольно понуро. Вернувшаяся из больницы Жемина теперь причитала над коровой и грешила на деревенских завистников, отравивших рекордсменку.
Корову поили отваром дубовой коры, вливали растительное масло, растирали соломенным жгутом, но все было напрасно, и к вечеру она умерла, отправившись в заоблачные пастбища хлопотливого Карвайтиса.
Собирая нехитрый скорый ужин, я увидела в холодильнике банку с утренним молоком от мертвой коровы.
Труп громоздился под холмом за огородом, и я вылила эту скорбную жидкость в густую траву подальше от дома, попросив коровьего бога быть поласковей с нашей усопшей кормилицей.
Утром приехал ветеринарный фургончик, и следом за ним прибыл маленький экскаватор. Корову вскрыли и, обнаружив воспаление кишечника и двух бледных телят, рыбками свернувшихся в ее чреве, составили протокол, который мы с Андреем и подписали, как посторонние свидетели печального происшествия. Я спросила ветеринаров, не была ли отравлена корова, но старый ветеринар цыкнул зубом, а молодой объяснил, что специальных анализов они все равно делать не будут, и тайна будет похоронена вместе с коровой. Кроваво-розовый труп со снятой кожей противоестественно ярко сверкал на солнце, пока его не бросили в глубокую яму, вырытую экскаватором за огородом, и не засыпали желтым песком.
Все это время вокруг огорода приплясывала алкоголичка Янька, сожительница Вацека Марцинкевича, нашего соседа справа, в надежде отрезать заднюю часть коровы. Позапрошлой зимой она стащила на помойке у Жемины мерзлый труп поросенка, рассудив, что их пропитым желудкам ничто не угрожает, кроме отсутствия алкоголя. Вацек был интересным плохо выбритым брюнетом лет сорока пяти, и когда он в белых штанах второй свежести посещал летний кинотеатр, туристки оглядывались с нескрываемым интересом, а его спутница, тощая неопределенных лет бабенка с худым треугольным личиком и гниловатыми зубами, чувствовала себя при этом королевой.
У Вацека был хороший дом из белого кирпича, построенный им в лучшие времена, когда он директорствовал на турбазе и преподавал в районном техникуме. Но потом он сломался, его бездетная жена покинула эти края, и, в конце концов, он пригрел бомжиху из райцентра для совместного времяпрепровождения. Трезвый Вацек мог соперничать по знанию этикета с моей подругой Галей, но пьяным он был ужасен, как и его залетные дружки.
Эта парочка нигде не работала, но Вацека соседи звали иногда помочь в каких-нибудь крестьянских работах, а летом он каждую неделю брал мзду с квартирантов, занимавших его пятистенный дом. Вацек с Янькой ютились на другом конце двора в старом сарайчике на высоком фундаменте с шестью ступеньками.
Крепко напившись, Вацек подзывал Яньку на свое лежбище, и она, дрожа, шла отрабатывать свои хлеб и кров.
Через некоторое время все наблюдали, как Вацек выбрасывал ее из сарая, и избитая расплющенная бабенка скатывалась кубарем по всем шести ступенькам.
В деревне, тем не менее, Вацека уважали за его честность и прежние заслуги, хотя всякие косметические и хозяйственные жидкости с окошек чужих летних кухонь исчезали мгновенно. И дачники, несмотря ни на что, были у него постоянные, а старенький Николай Антонович, бывший авиаконструктор, ежегодно заводил здесь огородик со свежим салатом и редиской для своих бесчисленных внуков. Сама Янька выращивала только огурцы для закуски, присовокупляя к этому соление дармовых грибков. Собранные ягоды, а она собирала их феноменально быстро, продавались туристам. Дачники их не покупали с тех пор, как у Яньки вышел шумный скандал с одним из гостей сожителя, буйным художником Виелонисом, наложившим ночью, в знак какого-то протеста, изрядных размеров кучу в большой бидон с приготовленной к продаже черникой.
