Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке
— Младенцу пора спать! — поставил Барон окончательный диагноз и предложил супруге отвести мальчика в постель, явно прицеливаясь к задушевному разговору о вечерних посиделках, поскольку день этот был создан для праздника.
— Папа, почитай мне сказку про Красного викинга, — заныл Ваня, и глас больного младенца достиг сердца его легкомысленного папаши. Ваню увели, и мы остались одни. Андрей взял меня за руку, и мы постояли так молча с минуту-другую, глядя друг другу в глаза.
— Я не могу больше жить без тебя, — сказала я без особых затей, и ему это понравилось. Под парусиновой крышей кинотеатра заиграла гармонь.
— Финальная сцена, судя по заметкам критиков. Сейчас здесь будет слишком людно, не уйти ли отсюда? — предложил Андрей, и мы уже уходили по асфальтовой дорожке к лесу, как нас окликнул Стасис:
— Вас там Наталья Николаевна ищет, с Виктором плохо.
Пришлось поспешить назад, но перед самым домом Андрей остановился:
— Поговорим тогда попозже, не убегай больше от меня.
Виктору Васильевичу, действительно, было очень плохо, он задыхался и хрипел на постели. Тетка сидела рядом, но вид у нее был не краше.
— Наверное, погода завтра изменится, — сказала мне она, — у меня давление двести двадцать на сто сорок, а Виктор совсем расклеился.
Андрей сбегал наверх за своим медицинским чемоданчиком, но мое присутствие в комнате его явно не устраивало.
— Подожди наверху, пожалуйста, я попробую сам справиться.
Появился он часа через два, и сообщил, что проведет ночь в кресле рядом с Виктором Васильевичем.
— Особой необходимости в этом нет, но Наталья Николаевна сама собирается сидеть у постели, а ей сейчас никак нельзя. Так что, спокойной ночи!
— Если ты, действительно, печешься о моем спокойствии, то мог бы украсить пожелание какой-нибудь завитушкой, — заметила я.
— Давай больше не спешить — мы еще не поговорили.
— Ты хочешь рассказать мне, как провел время в Москве? — спросила я, уже не глядя на предмет своего внимания.
— Если удовлетворюсь твоими объяснениями!
— Страсть к закрытой тематике?
— Не исключено.
— Я снова в восхищении от вашей выдержки, Андрей Константинович. Увидимся за завтраком — как обычно!
Я смотрела ему уже прямо в глаза, и кони, бешеные кони моего разочарования проносились теперь между нами, обгоняя степной ветер, и испуганный ковыль стелился перед копытами в страстной надежде уцелеть, но надежды прочь уносились сухим безжизненным комом, и густая зеленая кровь травы проступала в надломах медленно и неотвратимо, как предчувствие новой гражданской войны. На мгновение ему стало не по себе, потом он засмеялся, но я уловила это мгновение.
— Злая ты, баба, оказывается, — сказал он не без искреннего восхищения, — но я обещал сразу же вернуться. Отпусти с миром, а?
— Хоть под танк! — дала я ему карт-бланш, приостанавливая военные действия.
— Будет тебе! Куда я денусь? — засмеялся он.
— Тогда, тем более, нужно вести себя приличней.
— Да… — протянул он задумчиво, — похоже, нам нужно заново знакомиться.
Рано утром он рухнул в моей комнате на диванчик. Я стащила с ног кроссовки, укрыла одеялом, погладила волосы и тихо сказала:
— Милый мой, я не хочу никаких объяснений. Завтра все, что угодно — завтра ты можешь уехать навсегда, завтра в Пакавене может пойти снег, завтра мир вообще может рухнуть, но сегодня будь со мной!
Милый, несмотря на сонливость, оказался крайне деловит, и спросил, не оборачиваясь:
— Ты предохраняешься как-нибудь?
— От всего на свете, если удается.
— Я немного посплю сейчас.
Не мешать же спящему, и я, быстренько окунувшись в ближайшие воды у больших мостков, вернулась обсудить со Стасисом результаты дегустации зонтиков. Они со старым Станиславом, два опытнейших лесных вепря, были морально уничтожены, и кем! Для закрепления вновь приобретенного опыта они тут же отправились за зонтиками — что где растет, они знали гораздо лучше меня. Спустя час дед с внуком уже сделали из грибков отличное жаркое, и удалились в пристроечку к сараю, пригласив виновницу торжества.
Дед, в упор не видевший дачников, внезапно разговорился. Его неприязнь к постояльцам вылилась даже в постройку своего индивидуального нужника с наклоном плоскости под сорок пять градусов. Большую нужду он, по общему мнению, справлял в лесу, потому что удержаться на этой наклонной плоскости было просто невозможно.
Я воспользовалась случаем расспросить его о послевоенных годах. Он числился некоторое время в лесных братьях и вспоминал свои героические времена с большой гордостью. Иных его товарищей поубивали, иных выслали, а Станиславу, как и некоторым другим деревенским дедам, удалось как-то отвертеться. Из знакомых мне лиц он упомянул старика Звайгстикса и мясника. Их тогда выслали, но Звайгстикс потом вернулся, а мясник долгие годы где-то пропадал и вернулся только пару лет назад, когда умерла его мать, и дом в самом начале деревни оказался пустым.
Разговор кончился с приходом Андрея, уже успевшего сбегать на турбазу в душевую и имевшего, по-прежнему, весьма деловой вид.
— Садись в машину, мы уезжаем, — сказал он.
Неплохо было бы переодеться, но он заторопил. Усевшись на сидение, я наивно осведомилась, куда это мы едем. Он посмотрел на меня с легкой улыбкой, и, не ответив, легонько коснулся моей груди. Тысячи молний мгновенно пронзили тело, и я закрыла лицо руками, устыдившись яркого дневного света и пристального взгляда моего любимого. Но он уже заводил машину, и через пятнадцать минут мы были в пустынной бухточке на другом берегу большого озера.
— Я не могу больше ждать, — сказал он, и разогретый солнцем песок стал нашим первым ложем.
— Не уходи, — просила я во время коротких передышек, — я ждала тебя всю жизнь, не уходи, — и он гладил мои волосы, и шептал нежные слова, пока жесткие глубинные силы не кидали нас друг к другу вновь и вновь.
Стал накрапывать дождик, мы быстро искупались в посеревшем озере, и уехали домой. Боже, какая разразилась буря в тот вечер, с какой яростью дождь бросался на черную землю, а она покорно впитывала светлые струи, чтобы прорастить набухшие зерна своих зеленых детей. Раскаты грома пробовали на прочность возмущавшиеся дребезгом стекла, но нам было покойно и уютно в нашем временном пристанище на чужой прибалтийский земле.
Нежное утреннее тепло заставило бы поверить в полную невинность бытия, но сломанные верхушки сосен и вывернутые корни берез просили быть настороже. Мы просыпались и засыпали снова, пока темная крыша дома, разогревшись, не наполнила комнату нестерпимым жаром. Пора было жить дальше.
Вопрос о завтраке уже давно не стоял, и после обеда мы играли на турбазе в настольный теннис, причем абсолютным победителем на этот раз оказался упитанный, но очень шустрый Барон. Я поднесла ему приз победителя (пятнадцать капель), и призер выпил порцию в стойке навытяжку, неубедительно изобразив щелк кроссовками.
— Хорошо, но мало! — сказал он, на всякий случай.
— Получишь добавку за свое предательство от папы Мюллера. Он уже готов простить тебе все, даже твоих белорусских родственников.
Породистое лицо группенфюрера выразило негативные чувства, и возмущение, катившееся из его глаз, огибая презрительно изогнутые губы, в центральную ямочку его замечательного подбородка, уже готово было поразить меня насмерть, как вдруг он счастливо вздохнул и сказал с полным облегчением:
— Зря обижаешь, я не раскалывался. Тебя бабушкина внучка засекла, когда ты садилась в машину фотокорреспондента у турбазы. Так что, плати за моральный ущерб!
У Барона была возможность обнаружить мою крайнюю нетерпимость к нарушителям жизненных планов еще в прошлом году, когда Баронесса с Лидой и Татьяной отправились утренним автобусом по окрестным тряпочным магазинам, а Барон остался нянчить сильно простудившегося Ваню. Я пришла навестить их и тут вспомнила, что сегодня наш совместный с Баронессой день ангела. Пришлось послать няньку за кальвадосом. Он мог обернуться на велосипеде за полчаса, но явился только к вечеру, поскольку узрел в райцентровском кабачке своего друга, районного архитектора, с очень интересной компанией. У меня же был предпоследний день моего летнего отпуска и тысяча дел, но мне пришлось отсидеть этот день с Ваней.
Когда все вернулись, и в Вельминой беседке был накрыт стол, Барон в свеженьком и крайне дефицитном костюме фирмы «Адидас», предмете его сезонной гордости, приплыл пригласить меня на ужин в честь именинниц. Я развешивала в ситцевом халате только что постиранное белье и была совершенно непреклонна. С полчаса он меня уговаривал, но, не уломав, решил действовать силой. Многочисленные зрители были в полном курсе событий, и, осуждая Барона за черный поступок, с интересом наблюдали за представлением. Для начала я уцепилась за железный столб, но через двадцать минут он сумел лишить меня этой опоры.
