Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы
Леонард (разбитым и надорванным голосом). Простите мне, Анна, если я не могу сказать ни слова… Я буду говорить, я поговорю с вами завтра… Обещайте, что будете ждать меня, что выслушаете меня… Теперь я не знаю, не могу… Вы понимаете, Анна. Обещайте, что выслушаете меня завтра…
Анна (с горечью). Что вы могли бы сказать мне? Увы, не достаточно ли моих слов? Разве я уже не сказала то, о чем было бы лучше не говорить? Ах, вечно, вечно играет нами жизнь и увлекает нас за собой, даже когда мы хотим бежать от нее!
Леонард (в последнем порыве надежды). Вы убеждены, да? Вы убеждены, что он любит ее, что она его любит… Вы уверены, Анна, в их любви?.. Вы не ошибаетесь, нет? Нет сомнения, нечего подозревать… Вы уверены… вы уверены…
Анна (пораженная его волнением). А вы? Вы сами? Вы не уверены?
Молчание. Леонард медлит ответом.
Почему вы молчите? Ах, опять жалость!
Леонард (глухим голосом, беспокойно глядя на первую дверь налево, как бы боясь заметить чье-нибудь появление). Александр… там Александр… Вы его увидите… Вы скажете ему, что говорили со мной?.. Что сказали мне все это?
Анна. Нет, нет. Простите меня, Леонард, простите меня! Даже перед вами, даже перед вами мне следовало молчать. Молчание, ах, как тяжело молчание, даже для тех, кто отказался от жизни!
Леонард. Я увижусь с вами завтра, я буду говорить с вами завтра… Обещайте мне… Я найду вас здесь завтра, в то же самое время, да? Благодарю вас, Анна.
Целует ее руки.
Благодарю вас. До свидания.
Он направляется ко второй двери направо, хочет открыть ее, но останавливается, охваченный непреодолимым волнением идет к первой двери, в которую он вошел, и исчезает на лестнице, как беглец.
Анна (прислушивается, делает несколько шагов по направлению шагов убегающего). Леонард!.. Он спускается по лестнице… Леонард! Леонард!
Останавливается, задыхаясь.
Боже мой, Боже мой, как он дрожал перед дверью!
Сцена IIIВ эту же дверь входит Бианка-Мария в испуге.
Бианка-Мария. Вы зовете Леонарда? Что случилось? Где Леонард? Скажите, Анна! Где он?
Анна. Не бойтесь… Он сейчас был здесь, он был здесь, разговаривал со мной на террасе… И ушел, не знаю зачем… Я не знаю, куда он ушел… Я его звала, потому что мне вдруг захотелось пройтись с ним… Ночь тиха. Но он меня не слышал.
Бианка-Мария. А я испугалась.
Анна. Не бойтесь, Бианка-Мария.
Бианка-Мария. Я была одна в комнате с драгоценностями: приводила в порядок украшения вокруг Кассандры, чтобы, вернувшись, он нашел все готовым. Откровенно говоря, я беспокоилась: я то и дело немного вздрагивала… Если бы вы могли видеть эти золотые маски, ночью, при свете лампы… Они принимают странный живой вид… Внезапный порыв ветра задул лампу, я очутилась в темноте, и в это же мгновение я услышала, как вы звали Леонарда… Я испугалась.
Анна. Девочка!
Бианка-Мария (внезапно прижимаясь к Анне). Мне страшно, у меня в душе вечный страх, Анна, не знаю о чем… Мне хочется бежать, мной овладевает безумное желание бежать, не знаю куда, не знаю куда… Скажите мне, скажите мне, скажите мне, Анна, что я должна делать! Помогите мне, ведь вы вся — доброта, вся — сила, вы умеете прощать и защищать!.. Я отдаю вам всю свою душу, свою жизнь, у вас святые руки, они знают истину, я омыла их своими слезами… Скажите, что я должна делать!
Анна (нежно, лаская ее). Успокойся, успокойся!.. Не бойся… Не бойся ничего. Никто не причинит тебе зла, бедная душа. Я здесь: я хочу спасти тебя. Верь, верь! Подожди еще немного!
Бианка-Мария (с возрастающим беспокойством). Анна, Анна, я не хочу больше оставлять вас, я не хочу больше расставаться с вами! Я хочу бежать с вами, уйти с вами далеко, быть всегда возле вас, у ваших ног, быть вашей верной рабой, повиноваться всякому вашему желанию, беречь вас, как священный образ, молиться на вас, умереть за вас, как кормилица, как кормилица… Я благоговею перед вами! Нет муки, нет муки, которая бы угнетала меня, если я буду служить вашей скорби… Если бы я могла искупить всей своей кровью эти дни вашего волнения и боли, если бы я могла ценою самой жестокой пытки изгладить все следы этих вещей, — поверьте мне, Анна, — я не стала бы колебаться, я не стала бы колебаться.
Анна. Ах, дорогая! Вся ваша кровь и все ваши слезы не оживят ни одной улыбки! Все силы благодатной весны не могли бы заставить расцвести растение, поврежденное в корне. Не мучьте себя этим, Бианка-Мария, пусть не огорчает вас то, что уже совершилось, что уже перешло во власть времени. Моя душа уже рассталась с моими днями и с моими мечтами, — мои дни прошли, мои мечты погасли. Я хотела бы, чтобы никто не жалел меня, чтобы никто не пытался меня утешать. Я хотела бы найти для своих неверных ног какой-нибудь спокойный путь, какое-нибудь место, где сон слился бы с мукой, где не было бы ни шума, ни неожиданностей, где никто не видел бы и не слышал бы меня. Мне хотелось бы даже не говорить больше, потому что в известные мгновения жизни никто не знает, какие слова лучше произнести, а какие удержать при себе. Я хотела бы, я хотела бы, чтобы вы верили мне, как старшей сестре, удалившейся с миром, все поняв, все простив, тихо… тихо… не далеко, не далеко, не очень далеко… Иди, иди… Ты обещала мне почитать. Помнишь? Поищи книгу. Усади меня.
Бианка-Мария подводит ее к стулу, становится перед ней на колени и берет ее за руки.
Бианка-Мария. Послушайте, Анна, послушайте! Ничего не потеряно, непоправимого еще не случилось. Вы не могли бы произнести более нежным голосом более безнадежные слова… Ах, вы думаете, что я не понимаю? Полноте! Нет, нет! Ничто не потеряно, ничего не случилось непоправимого… Я не знаю, какой внезапный страх толкнул меня в ваши объятья, и я просила у вас спасенья, защиты… от опасности, которой я не знаю, от зловещей опасности, которая грозит мне, хотя я не вижу, хотя я не могу ее определить… Я — слабое существо, детские страхи могут еще овладевать вдруг моей душой и потрясти ее. Анна, выслушайте истину. Кто мог бы солгать перед вами? Когда вы вошли туда в комнату с драгоценностями и поцеловали меня, вы почувствовали, что мои губы были чисты… Они были чисты, они чисты и теперь… Памятью моей матери, головой моего брата заклинаю вас, Анна, они останутся чистыми, такими, как теперь, с печатью, наложенной вашими же руками.
Она прижимает к губам руки слепой.
Анна. Не клянись, не клянись! Ты грешишь против жизни: ведь это то же самое, как если бы ты срезала все розы земли, чтоб не дать их тому, кто их жаждет. К чему? К чему? Разве ты могла бы уничтожить желание? Я чувствовала, что твои губы были чисты, чисты как огонь, но за несколько мгновений до этого я почувствовала также, что две жизни рвутся одна к другой всеми своими силами, что они смотрятся друг в друга через неподвижность моей скорби, как через готовое разбиться стекло.
Бианка-Мария. Боже мой, Боже мой! Вы словно хотите закрыть все выходы кругом…
Анна. Один останется открытым.
Бианка-Мария (с ясным и твердым ударением). Он — для меня.
Анна. Для тебя, для тебя… это — выход будущего. Только верь! Подожди еще немного.
Молчание. Бианка-Мария опускает голову под тяжестью зловещей мысли.
Ты чувствуешь запах мирт? Он опьяняет, как кипящее вино, он сохраняет свой зной даже на холодном ночном ветру. Ты чувствуешь? Даже у меня некогда кружилась от него голова… Это было время великой радости, очень далекое время! Мы ехали в Мегару, вдоль Эгинского залива. Ты знаешь этот берег? Он белел тогда, как соль, и был усыпан миртами и небольшими искривленными соснами, которые отражались в чистой воде. Моим исступленным глазам эти мирты казались горевшими зеленым пламенем кострами, а море было беспорочно и юно, как только что раскрывшийся венчик…
Бианка-Мария (медленно поднимая голову). Какая звучность в вашем голосе, Анна! Он так нежен, что трогает меня до глубины души, как музыка… Когда вы говорите о прекрасных вещах, чудится, что до ваших уст доносится эхо, я не знаю, какой песни. Говорите мне еще о прекрасных вещах, Анна!
Анна. Вы говорите, Бианка-Мария! Говорите о вашей мечте. В какую страну хотели бы вы уехать? В Сиракузы?.. Когда мы приехали сюда, мы думали провести весну в Закинфе. Александр хотел увезти Леонарда в Закинф, чтобы он там отдохнул. Я не знаю этого острова, но раз вечером, во время моего первого путешествия, я видела его издали, и он показался мне Островом Благословенных. Это было недалеко от Митрии… Митрия — какое дивное имя! Вам бы следовало носить это имя… Солнце уже зашло. Я помню, далеко кругом большие, имевшие священный вид холмы, покрытые густыми виноградниками, зелеными, похожими на луга, от них веяло какой-то чувственностью, потому что виноградные листья увяли от дневного зноя, то здесь, то там по чувственным кустам виноградной лозы тянулась задумчивая полоска черных кипарисов. Полная луна, нежная, как налет на стекле, всходила на необыкновенно бледном небе, сквозь верхушки черных кипарисов. Из какой-то долины виднелись в отдалении в море, на розовой полоске неба, божественные очертания Закинфа, словно изваянного из глыбы сапфира самым искусным из ваятелей… Таким он мне представляется еще и теперь. Там-то мы и должны были провести весну. Я уверена, что вы нашли бы там ваши апельсины и могли бы есть их, как хлеб… Мне хочется пить.
