Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы
Кормилица. Ты ничего не скрываешь от меня, да? Ты не захочешь обмануть свою бедную старушку, да? Ты не хочешь обмануть ее…
Анна. Нет, нет. Прости. Я не знаю, что говорю сегодня. Я не знаю, что я чувствую… Какое-то странное возбуждение. Недавно я чувствовала себя совсем легкой, словно я готова была улететь. Я чувствовала себя почти веселой: говорила, говорила… А потом грусть вдруг снова овладела мной, и я огорчила тебя… Теперь мне лучше, мне почти хорошо, потому что я обняла тебя, няня. Мне хотелось бы, чтобы ты взяла меня к себе на колени, чтобы ты рассказала мне о каких-нибудь далеких мелочах, которые сохранила обо мне твоя память, о том времени, когда еще жила моя мать… Ты помнишь? Помнишь? (Молчание.) Ах, почему у меня не было сына, сына, как он хотел: почему? Я была бы спасена, была бы спасена! Никогда-никогда мать не любила создания своей крови, как любила бы я. Все остальное для меня не существовало бы. Постепенно, постепенно я перелила бы в его жизнь самую нежную часть своей жизни. Я беспрерывно следила бы за его маленькой Божьей душой, чтобы во всякое мгновение находить сходство, полное сходство, его нежность была бы для меня дороже света… Один и тот же Судья осудил меня на темноту и на бесплодие: для искупления какой-нибудь вины, няня? Скажи мне! Какой-нибудь ужасный грех я совершила…
Молчание. Глаза кормилицы полны слез.
Как скоро меня покинула моя мать! У нее была я, у нее была дочь, она меня обожала, и все же она не знала счастья… Ты это знаешь, да? Ты это хорошо знаешь… Ты знаешь, отчего она умерла. Но ты никогда, няня, не хотела мне сказать, отчего она умерла… и как умерла.
Кормилица (смущенно колеблясь). У нее была лихорадка, ужасная, неожиданная лихорадка, унесшая ее в одну ночь. Ты не знала?
Анна. Ах, нет, нет, это была не лихорадка. Почему ты никогда не хотела сказать мне правду?
Кормилица. А это разве неправда?
Анна. Нет, это неправда. В тот вечер моя мать сидела у моего изголовья, во сне я чувствовала ее поцелуи на своем лице и что-то теплое, как слезы… Ах, сон у меня был так крепок, он преодолел неясное мучение моего маленького сердца, при последнем проблеске сознания мне показалось, что она осыпала мои щеки, мою шею, мои руки лепестками роз, которые я сорвала днем у бассейна в саду. Это мое последнее воспоминание о моей матери. Затем пришла ты, разбудила меня и спросила, видела ли я ее и как, и когда она со мной рассталась, ты совсем задыхалась. Я уснула снова, хотя слышала топот, доносившийся из сада, словно это были шаги искавших людей. А утром, сейчас же после рассвета, ты снова пришла будить меня, закутала меня в одеяло и унесла дрожащими руками, ты перенесла меня в другой дом, где ты говорила тихим голосом, где все так говорили и были бледны… И больше я ее уже не видала… А после этого, когда мы приходили в сад, ты всегда уводила меня от бассейна. И всякий раз, когда ты была там, твои уста как будто шептали молитву… (Молчание.) Скажи мне правду! Скажи мне правду! Почему она решила умереть?
Кормилица (пораженная). Нет, нет… Ты ошибаешься, ты ошибаешься…
Анна. И я никогда не узнаю этого?
Кормилица. Ты ошибаешься… Ах, ты всегда хочешь разбудить мое страдание!
Анна (лаская ее). Прости меня! Прости… Вот и опять я тебе сделала больно! (Молчание.) Ты не чувствуешь запаха мирт? Ты чувствуешь, какой он сильный?
Она встает, поворачивается к открытой террасе, вдыхает этот запах, протягивает руки.
Ветер поднялся: он как будто звенит у меня в пальцах, как кристалл… Дверь в мои комнаты открыта?
Кормилица. Да.
Анна. И все окна открыты?
Кормилица. Открыты. Все.
Анна. Ветер набегает каким-то душистым потоком. А где теперь может быть Бианка-Мария?
Кормилица. Должно быть, у себя в комнате. Позвать ее?
Анна. Нет, нет… Пусть отдыхает, бедное создание! У источника запах мирт был такой острый, что с ней почти сделалось дурно. А когда мы возвращались, я чувствовала, как она шаталась. Я не раз должна была поддерживать ее… Видишь, няня, какая я уверенная! Я вела ее, а не она меня. Я думаю, что я могла бы ходить туда и назад одна…
Кормилица. Но почему ты так много говоришь об этом источнике?
Анна. Мы все привязаны к нему, как к источнику жизни. Разве он — не единственное живое в этой местности, где все умерло и сожжено? Он один утоляет нашу жажду, вся наша жажда мучительно толкает нас к его свежести… Не будь его, никто и не мог бы жить здесь: мы все умерли бы от жажды.
Кормилица. Так зачем же мы пришли в эту проклятую страну? Вон лето вспыхнуло вдруг, как ад. Нужно бежать. Когда мы уедем?
Анна. Скоро, няня, скоро.
Кормилица. Это, должно быть, страна, проклятая Богом. Небесная кара тяготеет над этой страной. Ежедневно крестный ход направляется к часовне пророка Илии. Сейчас вечер, но вся равнина в огне. А дождя — ни капли. Если бы ты увидела реку! Камни высохли и побелели, как кости мертвецов. Анна. Инакос!.. Через него переезжал Александр в тот день… в великий день сокровищ.
Ощупью она садится на последнюю ступеньку.
Хочешь, няня, я расскажу тебе предание об этой реке? Вот оно: жил-был один царь, по имени Инакос, царь этой реки, у этого царя была дочь, по имени Ио, такая прекрасная, такая прекрасная, что другой царь, всемогущий, царь всего мира, влюбился в нее и пожелал иметь ее своей. Но его ревнивая жена обратила девушку в белоснежную телушку и приставила к ней сторожа-пастуха, которого звали Аргусом и у которого было сто глаз. И этот ужасный пастух пас белую телушку там, у моря на Лернейском лугу. День и ночь он постоянно следил за ней своими ста глазами. Тогда царь вселенной, чтобы освободить девушку, послал королевича Гермеса убить жестокого сторожа, придя на этот луг, королевич Гермес начал так нежно играть на флейте, что Аргус заснул: и пока Аргус спал, он отсек своим мечом его большую голову о ста глазах. Но ревнивая жена послала овода, который ужалил телку в бок, словно огненным жалом, телушка от страдания сошла с ума. С оводом на боку, в бешенстве, Ио бросилась бежать по прибрежным пескам, она бежала, бежала, обежала всю землю, переплывала реки, бежала по ущельям, через горы, всюду с жалом в боку, безумная от боли и страха, измученная жаждой и голодом, разбитая усталостью, с пеной у рта, задыхаясь, мыча, без отдыха, без конца. Наконец, в далекой стране, за морем, явился к ней любивший ее царь и одним движением, едва прикоснувшись к ней, успокоил ее и вернул ей человеческий образ. И она родила ему черного мальчика. И от этого черного мальчика через пять поколений произошли Данаиды, пятьдесят Данаид…
Она придвигается к кормилице, которая дремлет, опустив голову на грудь.
Ты спишь, няня?
Кормилица (встрепенувшись). Нет, нет… Я слушаю.
Анна. Тебя клонит ко сну, бедная няня! Это ты прежде рассказывала сказки, чтобы усыпить меня… Ступай, отдохни, няня. Я тебя позову. Я ожидаю Александра.
Кормилица. Нет, мне спать не хочется… Но у тебя такой нежный голос…
Анна. Александр у себя в комнате?
Кормилица. Да.
Анна. Я слышала, как он запер у себя дверь… Я слышала, как он поворачивал ключ…
Кормилица. Хочешь, я позову его?
Анна. Нет, нет… Может быть, ему нужно быть одному… может быть, он работает… (Прислушиваясь.) Кто-то идет по лестнице.
Кормилица встает и отходит к первой двери направо.
Сцена IIВходит Леонарднерешительно. Кажется, что крепкое кольцо его страдания стянуто меньше. Он надломлен и страдает, но сострадание к самому себе как-то облегчает его, потому что он плакал.
Леонард (подходя к слепой, почти с унижением). Вы здесь, Анна… Вы одна…
Анна (поднимаясь и протягивая к нему руки). Я ожидала, что кто-нибудь придет. Александр еще у себя в комнате, а Бианка-Мария… я думаю, она отдыхает. С ней едва не сделалось дурно там, у источника, она опьянела от слишком сильного запаха мирт.
Обращаясь к кормилице.
Ступай, няня, я тебя позову.
Кормилица уходит во вторую дверь налево.
Леонард. Ах, с ней чуть не сделалось дурно…
Анна. Головокружение… Чтобы прийти в себя, она погрузила руки в воду. Я ее привела назад… Как я знаю дорогу! Я думаю, что к источнику и назад я могла бы ходить одна…
Леонард. Вы не можете заблудиться никогда…
