Эльза Триоле - Анна-Мария
— Я хочу вам кое-что рассказать, — что вас, возможно, позабавит, — обратился генерал к Анне-Марии.
Они сели возле радиоприемника, который по-прежнему нашептывал что-то.
— Вчера вечером графиня Мастр была очень огорчена тем, что вы не пришли к обеду. Что случилось?
— Но она меня не приглашала! Даже словом не обмолвилась!
Генерал улыбался:
— Я так и знал, что мадам Мастр выдумывает… Пригласила нас, то есть Ива и меня, и якобы вас. Шел десятый час, вас ждали, Ив бешено ухаживал за Эдмондой… Я скучал… Забрел в столовую — и вижу! — стол накрыт только на троих!.. Вас вовсе и не ждали. Все оказалось комедией.
— Ужасно. И даже не смешно. Ужасно! Мадам Дуайен такая простодушная, а ведь сумела все понять и сразу ее раскусила! Это нравы какой-то чужой страны, это среда, более чуждая нам, чем дикари…
Прервав ее, генерал тихо проговорил:
— Вы становитесь все больше и больше похожи на Мадонну Жана Фуке, вы выдаете тайну оригинала кощунственного портрета Агнессы Сорель… девственной наложницы короля. Хотите, я останусь на эту ночь? Скажите — да…
Анна-Мария отрицательно покачала головой. Ей так легко было сказать ему «нет». Их глаза встретились. Оказывается, не так-то легко…
— Тогда я прощусь с вами, Анна-Мария. Мне надо еще зайти к Иву…
Анна-Мария подошла к Жако и села с ним рядом. Он улыбался ей голубыми глазами, всем своим добрым лицом.
— Приведите его ко мне еще раз, этого вчерашнего Роллана, — робко попросила Анна-Мария.
— Он уехал… Значит, он вам понравился?.. Не правда ли, необыкновенный человек? И я страшно рад, что вы это почувствовали. Я его высоко ценю… Сейчас его нет в Париже, но когда он вернется, то обязательно улучит минутку и зайдет к вам. Он становится почти сентиментальным, когда Говорит о вас! — Жако улыбался. — Никогда не забуду, какой вы были на террасе кафе в Гренобле. Рауль поджидал вас, вы вошли и сели за его столик. Я объяснил Роллану, что вы работаете с нами. Он рассмеялся: «Эта добронравная барышня? Они похожи на жениха и невесту…» Он всякий раз справлялся у меня о Барышне… Он сделает для вас то, что мне не удалось: вы станете по-другому относиться к жизни… А что с Франсисом?
— С Франсисом? Я не видела его целую вечность.
Генерал и Ив вместе покинули гостиную. За ними вышел Чарли. Анна-Мария залюбовалась Селестеном: посадка головы, осанка, стройный, тонкий… Но нельзя во всем идти ему навстречу, он, пожалуй, способен злоупотребить этим; нужно держать его на расстоянии и только изредка бывать у него… У него… Она пойдет домой, ляжет. Ей уже не двадцать лет, она устала, и у нее много работы.
XIXАнне-Марии на редкость повезло — если только можно назвать везением то, что она была единственным фотографом, запечатлевшим момент падения самолета, — катастрофа, в которой погибло двадцать пассажиров и экипаж. Самолет разбился при взлете; при виде падавшего самолета все в страхе разбежались кто куда, только Анна-Мария спокойно делала снимки. Мальчик-с-Пальчик тут же послал ей в Агентство, где она работала, записку, предлагая перейти в их газету. Анна-Мария позвонила ему, Пальчик встретил ее звонок радостными возгласами: они условились о встрече.
Он приехал, обошел всю квартиру, попросил разрешения самому сбить себе коктейль, оценил по достоинству статуи святых и, перепробовав все сидения, устроился на полу перед камином, на излюбленном месте Колетты.
— До чего же у вас хорошо, Аммами!.. Подумать только, я бы мог давным-давно прийти к вам… А я таскаюсь по барам и отравляю себя всевозможными способами. Скажите, Аммами, можно мне время от времени приходить к вам?
— Время от времени можно…
— Хорошо. Правда, разрешение очень сдержанное. Постараюсь не злоупотреблять им, но это будет трудно, уж очень мне у вас нравится. Знаете, Аммами, я вас очень люблю. Не уверен, достаточно ли ясно вы это понимаете?.. Во времена Женни вы были немножко в загоне. Женни нас всех сводила на нет, любой перед ней стушевывался… Никогда не забуду, как вы впервые появились перед нами в белом платье, с вашими чудесными волосами… в будуаре Женни вы казались каким-то экзотическим созданием…
Мальчик-с-Пальчик вместе с подушкой, словно безногий, дотащился до Анны-Марии и положил голову ей на колени. Он затих — воплощенная нежность! Анна-Мария, несколько удивленная его поведением, тоже молчала. Пальчик встал, прошелся по комнате, присел на ручку кресла Анны-Марии, потом наклонился и поцеловал ее в губы. Она пыталась вырваться, но Мальчик-с-Пальчик держал ее крепко, даже грубо. Она сопротивлялась изо всех сил. Наконец он отпустил ее. Анна-Мария встала, вытерла рот тыльной стороной руки. Теперь, без помады на губах ее лицо приняло какое-то новое, необычное выражение.
— Вам это часто удается? — стоя перед ним, спросила она.
— Девяносто пять раз из ста, — ответил Мальчик-с-Пальчик сконфуженно и сердито. — Не ожидал, что вы так рассудочны… Как это вы еще не сказали: за кого вы меня принимаете, я порядочная женщина.
— Приберегите ваши остроты для шестнадцатилетних. — Анна-Мария нисколько не шутила. — По-моему, эта формула великолепна, совершенно незачем искать другую: я порядочная женщина, за кого вы меня принимаете? Надеюсь, мне не придется добавлять: «хам»!
— Уж не собираетесь ли вы дать мне пощечину, Аммами?..
Мальчик-с-Пальчик пересел на стул и залпом выпил свой мартини.
— Хотите поступить фоторепортером в нашу газету, мадам Белланже? Я, собственно, и пришел к вам с этим предложением, только не примите его за гнусную попытку соблазнить вас.
Анна-Мария красила губы.
— Не у вас ли печатается З.?
— Да… У нас. Это вам по вкусу или нет? У вас имеются какие-либо соображения на сей счет?
— Тот самый З.? Муж Марии Дюпон, Женниного секретаря? Ничего не понимаю. В момент Освобождения все утверждали, что его вот-вот арестуют, я верить не хотела, когда Франсис сказал мне об этом… Представляете, сразу же после того, как я обедала у Марии! Я с сорок первого года не была в Париже и ничего не знала. Меня ужасно удивило, что Мария так предупредительна со мной, она даже настаивала, чтобы я у нее поселилась. Вы же знаете Марию, я удивилась, но подумала: наконец-то она стала человеком! Я не переехала к ней, потому что не очень ее люблю и потому что она натаскала к себе много Женниной мебели… Мне это было тяжело. У меня перед глазами все время были Женни и Рауль, на козетке… Обоих больше нет, оба убиты… Самоубийства не существует, существует лишь убийство. Слава богу, что я предпочла гостиницу! Встречаю Франсиса — рука на перевязи — ранен на баррикаде — вид коммунара и хорош собой! Первый любовник, совершенно без грима, вот если бы он всегда был такой! Франсис говорит: «Как, вы были у Марии Дюпон, у этой… она жить без бошей не могла, а ее муж — оплот „Же сюи парту“! Его вот-вот арестуют…» Поэтому я и спросила, работает ли он у вас…
— Все это сильно преувеличено… — Мальчик-с-Пальчик по-прежнему смирно сидел на стуле и внимательно слушал Анну-Марию. — Просто поддались первому естественному порыву… Нам не хватает профессиональных журналистов, эти свиньи напропалую сотрудничали с немцами, пресса понесла значительный урон. С кем же прикажете работать? З. особенного вреда не приносил, выступал только против коммунистов, даже никогда не писал против евреев. И он великолепный журналист!
Анна-Мария решила, что не стоит продолжать разговор с человеком, столь чуждым ей по своим взглядам, но все же не могла сдержаться:
— А я-то думала, что коммунисты принимали участие в Сопротивлении… — сказала она… — Но дело не в том, что ваша газета антикоммунистическая. Просто мне не хочется связывать себя, спасибо, я предпочитаю быть свободной, пусть это даже менее выгодно.
Мальчик-с-Пальчик попробовал уговорить ее: у него был особый нюх на людей, которые, по его мнению, должны «преуспеть». Он рассудил, что сотрудничество Анны-Марии могло оказаться полезным газете: великолепный фотограф, очень добросовестный к тому же, и когда-нибудь, так или иначе, она выбьется в люди… Но — ничего не поделаешь. Он выпил еще стакан мартини и встал:
— Вы не сердитесь, Аммами? Я, по-вашему, проходимец…
— Пожалуй… Даже наверняка. Но мне не за что сердиться на вас. До свиданья, Пальчик, забудем все!
Она проводила его до дверей, вернулась в маленькую гостиную, подложила в камин поленьев, унесла стаканы и бутылки… Да, он — проходимец. Раздражение Анны-Марии еще не улеглось. Во время оккупации он вел себя прилично, то есть ничего дурного не делал и даже раза два-три помог товарищам, но не больше того. Он любит женщин, свою работу, но не способен ничем увлечься серьезно. Боши, да, они ему досаждали, но жить при них все-таки можно было. Немножко скептик, немножко циник, что не мешает ему, как многим равнодушным людям, быть сентиментальным. Анна-Мария подумала о его невероятной наглости и почувствовала, что в ней снова закипает ярость. Глупо злиться на Пальчика, не все ли равно, какой он, но еще глупее злиться на мужа Марии Дюпон. И внезапно Анна-Мария ясно поняла, что жизнь ее сохраняет какую-то видимость порядка лишь потому, что она держит себя в руках. Жизнь ее похожа на вязанье: достаточно найти одну незакрепленную нитку, потянуть за нее, и все распустится.
