Эльза Триоле - Анна-Мария
— Что вы, конечно нет, — сказала Анна-Мария. — Вы не обедали? Не рискую предложить вам остаться, у меня грипп, и обедом занимаюсь не я, а Жако… О! Совсем забыла вас представить.
Колетта улыбнулась:
— Давайте я вам помогу! В такого рода вещах женщина может быть полезной.
— Все уже готово, мадам, — сказал Жако, — и даже съедено… Запасы Анны-Марии полностью уничтожены. Сыр, вот все, что я могу вам предложить — тридцать процентов жирности, — и четверть бокала вина!
— Идет, — сказала Колетта с наигранной непринужденностью. — Доедайте фасоль, а то она остынет…
Она уже остыла. Колетта бросила взгляд на Роллана и вынула из сумочки губную помаду. Жако принес тарелку, бокал…
— Оказывается, вы умеете хозяйничать, — кокетничала Колетта.
— Старые холостяки и люди, побывавшие на войне, умеют сами себя обслуживать…
— Я сегодня вечером страшно хандрила. Со мной это бывает часто, Анна-Мария может подтвердить… А когда у меня хандра, я не могу удержаться, чтобы не пойти к Анне-Марии и не выложить ей все… До чего вы хороши, Анна-Мария! Ни у кого на свете нет таких кос, как у нее, не правда ли?
Колетта обращалась к Роллану.
— Согласен, — подтвердил тот.
Быстро скинув туфли и поджав под себя ноги, Колетта села на постель. Она так вертелась, что даже кровать тряслась. Анне-Марии казалось, что именно поэтому у нее кружится голова: должно быть, поднялась температура. Колетта плохо выглядела, осунулась…
— Он не позвонил, Анна-Мария. — Колетта имела привычку рассказывать о себе при людях посторонних и не посвященных в ее дела. Анне-Марии стало неловко за нее, и она попыталась перевести разговор.
— Вы выглядите усталой, — сказала она, — много развлекаетесь, наверно…
— Да нет, я совсем не выхожу из дома, светская жизнь не по мне, всюду невыносимая скука… Просто старею…
Коллете не было еще тридцати, а выглядела она и того моложе, но она любила говорить о своем возрасте, чтобы ее успокаивали, уверяли, что она молода: она панически боялась старости. Но мужчины промолчали, а Анна-Мария сказала не то, что следовало сказать:
— Естественно, люди стареют, но я никогда об этом не думаю.
— Но если самой об этом не думать, в один прекрасный день вам об этом напомнят мужчины! — воскликнула Колетта.
— Ну, нет! — отозвалась Анна-Мария. — До сих пор со мной такого не случалось…
— И не случится, — горячо подхватил Жако. — Для Анны-Марии не обязательно быть молодой — существуют непреходящие вещи.
— А для меня обязательно, — резко возразила Колетта. — Я вещь преходящая. И я буду стыдиться старости… Мне еще не ясно, что надо делать: запереться, чтобы тебя никто не видел, покончить с собой… или смириться с позором.
Анна-Мария взглянула на нее с негодованием.
— Старость вовсе не позор, если принимать ее, как должное, — отозвалась она. — Я еще не стара, хотя уже не молода, и представьте, для меня «хочу» и «могу» — всегда совпадают… По дороге, разумеется, многое теряешь, но зато и приобретаешь… Пророки были старыми, мудрость — привилегия старости, а быть мудрым — не так уж неприятно…
— А вы случайно не святая? — ядовито спросила Колетта.
Роллан встал; ему пора уходить, и Жако тоже.
— Чуть не забыл самого главного, — уже с порога сказал Жако. — Союз Французских женщин просит вас выступить с публичной лекцией.
— Вы это ко мне обращаетесь? — Анна-Мария даже приподнялась в постели. — О чем, по-вашему, я могу им рассказать? Ни разу в жизни не выступала публично! Безумная идея…
— Именно к вам. Приближаются выборы… Надо еще раз разъяснить основы нашей политики женщинам, растолковать, в чем их долг и ответственность…
— И вы обращаетесь с этим ко мне? — повторила Анна-Мария. — Да вы издеваетесь надо мной, я не имею ни малейшего представления об основах политики! — Она рассердилась. — Я пойду голосовать вместе со всеми, это гражданский долг всех женщин, слышите, вместе со всеми! Вы согласны со мной, Колетта?
— Я не просила давать мне право голоса и не намерена голосовать.
Колетта была не в духе, мужчины уходили, не сказав ей и десятка слов. А этот Роллан вовсе не дурен, вот уж верно, все мужчины — тупицы… Между Колеттой и Анной-Марией разгорелся спор. Колетта подпрыгивала на кровати, как рыба на сковородке. Анна-Мария, схватившись за косы, дергала их, словно шнур колокольчика. Щеки ее пылали.
— Женщины, — говорила Анна-Мария, — женщины пять лет несли на себе все тяготы оккупации, они научились одни, без мужской помощи, воспитывать детей, мерзли в очередях, носили оружие, пряча его за пазухой, развозили листовки в детских колясочках… А мужчины вернулись, чтобы рассказывать им о Петене, великом воине! И вы не хотите голосовать!
Колетта теперь так трясла кровать, что Анну-Марию даже начало подташнивать.
— Не стану голосовать, — кричала она, — не понимаю, что вы прицепились к маршалу! Он хорошо держался… Оставили бы его в покое, он бы мирно договорился с де Голлем, и мы бы избежали всех этих ужасов! Но вы все время мешали ему! Это коммунисты отдали его под суд, потому что он не угодил Москве!
— Колетта, не трясите кровать, — строго сказала Анна-Мария. — Если вы будете продолжать в том же духе, я, во-первых, вступлю в коммунистическую партию, а во-вторых, снова войду в движение Сопротивления!..
— А против кого? Против кого?
Колетта еще раз подпрыгнула на постели.
— Против петеновцев и бошей! Потому что все продолжается!.. Стоит только послушать вас. Подождите, мы, женщины, вам еще покажем… Мы бываем повсюду, мы знаем, кто из лавочников нас обвешивает, знаем, как дерут втридорога за молоко, знаем, помогает нам правительство или нет… Не то что министры, которых обворовывают их собственные повара… А мы, мы протрем с наждаком все колесики в стране и выведем ржавчину.
— Что делаете вы, вот вы лично, чтобы вывести ржавчину в стране?
— Хотя бы буду голосовать, все лучше, чем ничего… Правда, этого мало…
— Этого, пожалуй, даже слишком много…
Анна-Мария не ответила: Колетта попала в цель; Анна-Мария не была уверена, что обыкновенный фотограф должен иметь право голоса. Лишь нужные обществу люди должны пользоваться таким правом…
— Вы прочтете лекцию, не правда ли, Аммами? — Жако и Роллан все еще не ушли, они слушали их спор, не вмешиваясь. — Вот видите, вы прекрасно знаете, что отвечать, когда вам противоречат.
Роллан стоял молча, опершись о косяк двери, в которую не мог пройти, не наклонив головы. Светлые глаза его были полузакрыты. На лице застыло не то грустное, не то обиженное выражение.
— Ах, оставьте, Жако, вы же видите…
Анна-Мария чувствовала себя страшно усталой и подавленной.
Колетта, взяв на себя обязанности хозяйки дома, проводила Жако и Роллана до дверей, потом вернулась к Анне-Марии. Анна-Мария лежала с закрытыми глазами, она не спала, но, казалось, очень хотела спать; на лбу ее залегла неглубокая морщинка. Колетта снова уселась на постель.
— Не знаю, что мне делать, Анна-Мария, — начала она. — Боюсь, что я беременна.
— А, — отозвалась Анна-Мария, — вы не хотите второго ребенка?
— Ни за что на свете! Это ужасно… и потом, он не от Гастона… Не могли бы вы помочь мне?
Почему она обращалась к ней? За кого она ее принимала? Вероятно, за одну из тех опытных женщин… Как утомительно жить! Анна-Мария не могла даже утешить Колетту, так у нее все болело, от жара и усталости темнело в глазах. Колетта ушла, даже не предложив убрать со стола, не до того ей, бедняжке… Вот это действительно можно назвать неприятностями… Анна-Мария не знала, что делать со своими волосами, от них было невыносимо жарко. Все же, когда болеешь, приятно иметь возле себя кого-нибудь близкого, кто помог бы тебе… Если бы Колетта не выжила Жако и Роллана… Нет, она не виновата, у них, наверное, собрание. Но они не бросили бы ее так, не убрав со стола… И этот сыр… ее тошнило от резкого запаха сыра. Пока на кухне суетились мужчины, Колетта набивалась помочь им, но едва они ушли… Не везет Колетте, всегда она приходит, когда ее меньше всего хочешь видеть. Если она ведет себя так с мужчинами, я понимаю мужчин…
XXМадам де Фонтероль причесывалась. У нее окоченели пальцы, и ей не удавалось уложить как следует пряди уже сильно поседевших волос. Халат из бумазеи, надетый поверх фланелевой рубашки и трико, не красил ее… а волосы! волосы торчали во все стороны, словно она расчесывала их «против шерсти»… кожа под подбородком висела, как тряпка… Мадам де Фонтероль никогда не блистала красотой, но когда-то и она была молода, и сегодня утром она вспоминает об этом. Ольга разжигает камин: дров ровно столько, чтобы мадам де Фонтероль успела одеться. С тех пор как повеяло весной, холод как будто стал еще сильнее или просто чувствовался сильнее.
