Эльза Триоле - Анна-Мария
— Иногда… Но не слишком.
С трудом укладывалось в голове, что этот незнакомец видел ее в Гренобле, смотрел на нее, когда она даже не подозревала о его существовании, просто не верилось, что он был там в то время и, возможно, следил за ее деятельностью.
Было уже около двух часов ночи, когда гости ушли. Но Анне-Марии не спалось. Впервые за много лет она встретила человека, который заинтересовал ее… Незнакомец, ку-клукс-клан, кагуляры, смерть…
Она заснула поздно и рассердилась, когда в десять часов утра ее разбудил телефон:
— Мадам Белланже?
Звонил Селестен. Накануне он приехал в Париж и обедал у графини Мастр. Мадам Мастр сказала, что у нее будет Анна-Мария… Но она меня не приглашала!.. Как? Ведь вас ждали… Да, да, ждали, и очень долго. Он все подробно расскажет ей в следующий раз, история довольно забавная. Сегодня он уезжает, очень досадно, что они так и не повидались накануне, но он не сомневался, что встретится с ней у мадам Мастр и они уйдут вместе.
Анна-Мария быстро оделась, торопясь на деловое свидание в Фотоагентство. Роллан… Неизвестно, зовут ли его на самом деле Роллан. Зачем ему скрывать от нее свое имя? Или это возрождается подполье? Он держится прямо, как пламя факела в безветренный день. Все утро она была занята, даже позавтракать не успела: требовалось поймать видных деятелей, которые прибывали в Бурже. Просидев три часа на аэродроме, она начала дрожать от холода и голода: из-за непогоды самолет опаздывал; она едва не упала, карабкаясь на крышу машины, боясь упустить момент, когда нужные ей деятели выйдут из самолета. Машина Агентства не стала ее дожидаться, и Анна-Мария еле допросилась, чтобы ей позволили сесть в автобус, отвозивший пассажиров с аэропорта.
Когда Анна-Мария открыла наконец дверь своей квартиры, она с ног валилась от усталости. Не снимая пальто, Анна-Мария прошла на кухню, она настолько замерзла и проголодалась, что поела стоя. Потом устроилась у камина… Что с ней будет, когда она останется без крова? При всей своей любезности американка рано или поздно вернется, а на ту, новую, квартиру рассчитывать нечего; промышленник отстаивает свои права или кто-то их отстаивает, какие-то тайные рычаги действуют за его спиной… Жако заблуждается, сила уже не на нашей стороне, да и была ли она когда-нибудь на нашей стороне… Телефон… Вот напасть, этот телефон!
Звонила мадам Дуайен. Не собирается ли Анна-Мария зайти к Жермене? О нет, она только вернулась, очень устала, да и погода отвратительная… А кстати, помните, мадам, что вы говорили о графине Мастр? Так вот, она пригласила одного человека к обеду, сказав, что ждет меня, хотя мне об этом даже не заикнулась!.. Вот видите, видите! Остерегайтесь ее, Эдмонда — хитрая бестия… Это она генералу де Шамфору сказала, что ждет вас к обеду? Тогда приходите к Жермене, генерал непременно у нее будет, и вы все лично выясните…
Как, Селестен будет у Жермены? А он ей ни словом об этом не обмолвился… С ней он встречался тайком, по ночам, только для любовных утех… Но надо быть справедливой, сама она тоже ни разу не пригласила его к себе… Она не могла бы объяснить почему. Но ей не хотелось, чтобы он знал ее домашнюю обстановку или, вернее, домашнюю обстановку американки, чтобы он узнал ее жизнь, ее мысли, ее друзей… Не хотелось, чтобы Селестен стал для нее чем-то реальным. Возможно, Жако зайдет к мадам де Фонтероль и она сможет его расспросить… Этот Роллан Незнакомец, бесспорно, человек необыкновенный.
Анна-Мария тщательно оделась. В какой-то степени назло Селестену. Надела черное платье, которое как трико облегало руки, грудь; изящную белую шляпку, оставлявшую уши открытыми. Все в ней было четко, определенно: фигура, лицо с широко открытыми серыми глазами, прямым носом и по-детски округлыми щеками, подбородком. Когда она вошла в гостиную мадам де Фонтероль, глаза Селестена сразу остановились на ее фигуре, обтянутой узким платьем. А ее глаза, скользнув мимо Селестена, просияли при виде Жако, который поднимался ей навстречу с кресла, осевшего под тяжестью его тела. Он разговаривал с каким-то американцем в военной форме. Народу было много. В углу играло радио, и Ив, тесно прижав к себе даму, нашептывал ей что-то, танцуя или, вернее, топчась с ней на месте; очевидно, сам танец их не особенно занимал. Мадам Дуайен уписывала птифуры, рядом с ней сидели мадам де Фонтероль и какая-то седая дама с умным сухощавым лицом. Одновременно с Анной-Марией в гостиную вошла чета англичан из Foreign office[41] в сопровождении еще одной дамы, тоже англичанки — вероятно, журналистки, Анна-Мария толком не поняла. Вошел Чарли и шумно поздоровался со всеми разом… Возле камина, с бокалом в руке, в окружении молодых людей, сидел тот самый знаменитый писатель, с которым Анна-Мария познакомилась когда-то у Женни.
— Мадам Белланже… — взволнованно произнес он и, поставив бокал, поцеловал ей руку. — Я слышал по радио о ваших подвигах…
— Прошу вас, не надо…
— Разрешите представить вам моего молодого коллегу, он жаждет познакомиться с вами… Посмотрите, прямо сгорает от нетерпения…
— А меня вы представите? — попросил другой молодой коллега.
— Мы говорили о романе, — продолжал знаменитый литератор. — Я не видел вас что-то около шести лет, и надо же вам было появиться как раз в ту минуту, когда мы говорили о романах. Зачем их писать, когда такая жизнь, как ваша, интереснее любого романа?
Молодой коллега, очень молодой, очень длинный, с кожей не по возрасту серой, как пеклеванный хлеб, и пористой, как пемза, с пыльными, под стать лицу, волосами, улыбался так фальшиво, что Анна-Мария, которая прошла у Женни хорошую школу, сразу почуяла в нем исходящего желчью репортера и ответила такой же улыбкой.
— Роман умер, во всяком случае во Франции умер, — продолжал знаменитый писатель. — Все, что может вместить этот жанр, уже сказано, роман умер от истощения, от отсутствия материала, от того, что все романтическое ушло… Американцы, которым мы подражаем, внесли в роман нечто новое, что-то свое, чему подражать нельзя, а если мы все-таки будем им подражать, гнаться за чем-то, в сущности, неуловимым, то все равно ничего не достигнем, не будет не только стоящего романа, но вообще даже просто романа не будет.
— А что вы об этом думаете, сударыня? — снова обратился к Анне-Марии молодой человек. — Как, по-вашему, умер роман? А если нет, то нужно ли его убить, «сжечь»?
— Ваша газета проводит анкету?
— Нет, но, возможно, проведет, — ответил пеклеванный хлеб, думая про себя: «Черт возьми, какая изумительная грудь!»
— Нет никаких оснований обращаться с подобным вопросом именно ко мне… если только вы не собираетесь проводить анкету среди «первых встречных»… Это не по моей части. Однако не могу себе представить, что роман когда-нибудь перестанет существовать. Он средство от скуки, вроде спиртных напитков или жевательной резинки. А так как всегда найдутся люди, которые будут скучать, то придется всегда рассказывать им занимательные истории, романы. Ведь роман, в сущности, — занимательная история, которую вам рассказывают… Не правда ли? Вроде сказок Тысячи и одной ночи. Вы никогда не жили в деревне? Не слышали, что рассказывают, собираясь в длинные зимние вечера?
— Браво, Анна-Мария! — воскликнул знаменитый писатель. — Кстати, народные сказители некоторых стран заставили бы побледнеть или, вернее, покраснеть Генри Миллера!
Писатель слыл знатоком фольклора.
— Вам нравится Миллер? — спросил второй молодой литератор, робкий юноша в очках.
— И не стыдно вам обращаться с подобным вопросом к даме? — Повернувшись к Анне-Марии, знаменитый писатель рассмеялся утробным смехом. Анна-Мария увидела совсем близко от себя его плотоядные губы и жирные плечи. — Вы непозволительно похорошели, Анна-Мария; извините мою бесцеремонность, но мы старые знакомые! Так вот, если хотите знать мое мнение, молодой человек, читать романы Миллера следовало бы при закрытых дверях, как слушаются некоторые судебные дела. Или как запираются в уборной… а ведь нельзя же не пользоваться уборными, на которые потрачено столько сил и смекалки…
— Вы несправедливы, — возразил пеклеванник. — Не прочти я последний сборник ваших рассказов, я сказал бы, что это вопрос поколения…
— Ну что ж, валяйте, обзывайте меня стариком, раз уж вы до этого договорились, и «дорогу молодым»! Но я требую, чтобы все происходило при закрытых дверях, и не желаю присутствовать при этих гадостях, я за гигиену. А если уж за гадости, то в интимной обстановке.
— Кстати, о «закрытых дверях», я видел вчера вечером Сартра[42], он сказал мне…
Но Анна-Мария уже не слушала, ее отвлек подошедший генерал де Шамфор.
— Я хочу вам кое-что рассказать, — что вас, возможно, позабавит, — обратился генерал к Анне-Марии.
Они сели возле радиоприемника, который по-прежнему нашептывал что-то.
