Жорис-Карл Гюисманс - В пути
Дюрталь заметил:
— Да, но трапписты — суровейший из мужских орденов, и там наверное невыносимо жить.
Вместо ответа, аббат выпустил локоть Дюрталя и схватил его за руки.
— Знаете, — сказал он, пристально глядя ему в глаза, — знаете, туда следует вам ехать и приобщаться к церкви.
— Вы шутите, аббат?
Но священник только сжимал сильнее его руки, и Дюрталь воскликнул:
— Ах! Нет, это не для меня. Я слаб духом, но еще слабее телесно и, даже согласившись, я никогда не перенесу требуемой там жизни. Я свалюсь больным, прибыв туда; потом… потом…
— Что же потом? Я не предлагаю вам навсегда заточиться в монастырь…
— Я думаю, — ответил почти обиженным голосом Дюрталь.
— Но пробыть там с неделю — это как раз сколько вам нужно, чтобы исцелиться. Восемь суток пробегут быстро, и разве не верите вы, что Господь подкрепит ваше решение?
— Это легко сказать, но…
— С точки зрения гигиены… — И аббат с чуть презрительным сожалением усмехнулся. — Прежде всего смею уверить, что вас, как богомольца, не подвергнут тягчайшим испытаниям трапписткой жизни. Вам не обязательно вставать к утрене в два часа, но в три или четыре.
Улыбнувшись на гримасу Дюрталя, аббат продолжал:
— Что касается питания, то вас будут кормить лучше, чем монахов. Разумеется, не дадут ни говядины, ни рыбы, но, конечно, разрешат за трапезой яйцо, если вы не удовольствуетесь овощами.
— А овощи варят в простой соленой воде без приправ…
— Вовсе нет. Соль и вода полагается к ним лишь в дни постов. В остальное время их готовят на масле или молоке, разбавленном водой.
— Благодарю покорно! — воскликнул Дюрталь.
— Но все это превосходно для здоровья, — продолжал священник. — Вы жалуетесь на гастралгии, мигрени, желудочные боли! Я убежден, что такая жизнь в деревне на свежем воздухе вылечит вас лучше прописываемых вам лекарств.
Оставим, наконец, если позволите, вопрос о вашем теле. Промысел Господень исправляет в подобных случаях немощи телесные. Было бы бессмысленно, если б вы захворали у траппистов, и верьте, что вы не заболеете. Это значило бы отринуть кающегося грешника. Но поговорим о душе. Посмейте исследовать ее, взглянуть прямо ей в лицо. Видите ли вы ее? — продолжал аббат, помолчав.
Дюрталь не отвечал.
— Сознайтесь, она страшит вас! — воскликнул священник.
Они прошли несколько шагов, и аббат заговорил:
— Вы утверждаете, что вас подкрепляют толпы в церкви Нотр-Дам-де-Виктуар, духовные веяния церкви Сен-Северин. Что же станется с вами в смиренном храме, где вы будете распростерты бок о бок со святыми? Именем Господним ручаюсь, что вы обретете там помощь, еще неизведанную, и прибавлю, что, принимая вас, Церковь предстанет во всей своей красе. Извлечет свое убранство, ныне заброшенное: подлинные литургии средневековья, истинное церковное пение без соло и органа. Дюрталь с усилием сказал:
— Послушайте, меня пугает ваше предложение. Нет, уверяю вас, я нисколько не расположен заточиться. Я прекрасно сознаю, что в Париже не достигну ничего. Клянусь вам, я не горжусь своей жизнью, и недоволен своей душой, но отсюда… Да я сам ничего не понимаю! Мне необходимо, по крайней мере, убежище смягченное, кроткий монастырь. Есть же, наконец, лечебницы душ, пригодные для таких случаев?
— Я мог бы направить вас к иезуитам, известным своими убежищами для мужчин. Но уверен, посколько знаю вас, что вы там не пробудете и двух дней. Вы встретите священников обходительных, весьма искусных, но они задушат вас клятвами, захотят вмешиваться в вашу жизнь, влиять на ваше искусство. Окружат тщательным надзором ваши мысли. Вы попадете в общество милых юношей, которые устрашат вас своим тупоумным благочестием, и в отчаянии устремитесь в бегство!
Наоборот, у траппистов вы, без сомнения, будете единственным богомольцем, и никому не придет в голову вами заниматься. Вы будете свободны. Если захотите, вы из монастыря выйдете, каким пришли, не исповедавшись, не приблизившись к Святым Дарам. Ничто не оскорбит вашей воли и без позволения никто не попытается на вас влиять. Аишь вы один решите, хотите вы причаститься или нет…
Смею я быть откровенным до конца? Вы, как я говорил уже, человек восприимчивый и недоверчивый. Священник, какого привыкли мы встречать в Париже, даже монах не пустынник, кажутся вам… как бы выразиться? — душами низшего разряда… если не хуже…
Дюрталь возразил неопределенным жестом.
— Дайте досказать. Задняя мысль зародится у вас о том духовном, попечением которого совершится ваше очищение. Вы ничуть не усумнитесь, что перед вами не святой, и подумаете (хотя богословски это непоследовательно, ведь вам известно, не менее действительно, если заслуживаешь, отпущение, данное последнейшим из иереев, но это вопрос чувства, которое я чту), о нем так: Живет он подобно мне, налагает на себя лишений не больше моего, и где порука, что сознание его выше, чем мое? Отсюда один лишь шаг, чтобы, утратив всякое доверие, покинуть все. Не сомневаюсь, что вы не помыслите так среди траппистов и будете смиренны. Увидев людей, все покинувших ради служения Господу, ведущих жизнь, полную тягостей и покаяния, которыми не посмеет мучить своих каторжников ни одно правительство, вы невольно должны будете сознаться, что по сравнению с ними вы ничтожны!
Дюрталь молчал. Оцепенение, сперва овладевшее им при мысли о подобном выходе, уступило место глухому раздражению против друга, до сих пор столь осторожного, а теперь вдруг ринувшегося на его душу, насильственно раскрывшего ее. И восстал оттуда отвратительный призрак жизни разбитой, истомленной, превратившейся в лохмотья, в пыль! Дюрталь отпрянул от самого себя, соглашаясь, что прав аббат, что прежде всего надо осушить гной своих чувств, искупить их ненасытные алкания, позорные вожделения, смрадные наклонности. Голова кружилась у него при думе о монастыре, и угнетал притягательный ужас бездны, над которой склонил его Жеврезе.
Взволнованный церемонией пострига, оглушенный ударом, который нанес ему священник, он ощущал почти физический страх, чувствовал, как в нем все перемешалось.
Он не понимал, как надо ему рассуждать, и лишь одно ясно видел его ум в потоке туманных мыслей: что настал наконец грозный миг принять решение.
Наблюдая, аббат заметил, как искренни его страдания, и в нем усилилась жалость к этой душе, которая так теряется перед сложностями борьбы.
Взяв Дюрталя за руку, он нежно сказал:
— Верьте, дитя мое, что в тот день, когда по доброй воле вы устремитесь к Богу, в тот день, когда постучитесь вы в Его врата, настежь распахнутся они, и расступятся, пропуская вас, ангелы. Евангелие не лжет, утверждая, что больше радуется небо одному раскаявшемуся грешнику, чем девяносто девяти неустанно очищающимся праведникам. Оно ждет вас и примет тем любовнее. Положитесь же на мою дружбу и подумайте, что не пребудет в бездействии старый иерей, которого вы здесь покидаете, и от души помолится за вас вместе с доступными влиянию его монастырями.
— Подождем, — ответил Дюрталь, глубоко растроганный нежностью аббата. — Я увижу… Я не могу решить так вдруг, подумаю…..Ах, это не легко!
— А главное, молитесь, — кончил священник, подойдя к своему жилищу. — Я сам усердно молил Господа просветить меня, и уверяю вас, решение Траппы единственное, которое Он преподал мне. Смиренно молите Его и вы, и Он сохранит вас. До скорого свиданья!
Он пожал Дюрталю руку, и тот, оставшись один, пришел наконец в себя. Вспомнил тогда обдуманные улыбки, двусмысленные речи, многозначительное молчание аббата Жеврезе. Понял его благодушные советы, терпеливые наставленья и воскликнул обиженно, слегка раздосадованный в сознании, что им руководили столь мудро против его воли. Так вот какой замысел вынашивал этот священник, под личиной деланного равнодушия!
IX
Он переживал мучительное пробуждение больного, которого врач успокаивал целые месяцы и который в одно прекрасное утро узнает, что ему предстоит переселение в лечебницу, где его подвергнут неотложной хирургической операции. «Но так не поступают! — восклицал мысленно Дюрталь. — Людей подготовляют исподволь, осторожными намеками приучают их к необходимости покорно улечься под ножом, не ошеломляют их так сразу!
Да, но не все ли равно, если в глубине души я прекрасно понимаю, что этот священник прав? Я должен покинуть Париж, если хочу стать лучше. Да, но священник предписывает мне тяжкое лечение. Что делать?»
И с этого мига он целыми днями беспрестанно думал о траппистах. Обдумывал свой отъезд, взвешивал его со всех сторон. Тщательно обсуждал все доводы и за и против, и, наконец, решил:
«Приведем в порядок наши размышления, откроем счет, учредим пассив и актив, чтоб разобраться.
Пассив ужасен!.. Взять свою жизнь и бросить ее в горнило монастыря! Но встает вопрос: сможет ли тело выдержать подобное лекарство? Я изнежен и немощен, привык поздно вставать. Слабею, если не подкреплюсь мясною кровью, и стоит мне изменить часы еды, как сейчас же начнутся невралгии. Я ни за что не выживу там на овощах, сваренных в горячей воде, или на молоке, которое я ненавижу и плохо перевариваю.
