Жорис-Карл Гюисманс - В пути
Что делать?.. И он обвинял себя в недоверии, опять призывал на помощь воспоминания о дарованных благодеяниях, о пелене, спавшей с глаз, об этом неощутимом следовании к вере, о встрече с исключительным священником, единственным, быть может, кто мог понять его, влиять так благотворно и искусно. Отчаявшись в своих усилиях, он вызвал грезу иноческой жизни, величественную красоту обители, вообразил восторги самоотречения, благость самозабвенной молитвы, внутреннее упоение духа, радость отторгнуться от самого себя, отрешиться от собственного тела. Несколько слов аббата о монастыре послужили канвой его мечтаньям, и он увидел пред собой древнее аббатство, серое и холодное, бесконечные аллеи дерев, туманное небо, раскинувшееся над журчащими водами, безмолвные прогулки в лесах на склоне дня. Воскресил в памяти торжественные литургии времен святого Бенедикта, внимал белоснежной душе иноческих песнопений, устремленной в неприкрашенном покрове звуков. Наконец воодушевился и воскликнул: «Ты целые годы грезил о монастырях, радуйся же, что узнаешь один из них! Хотел ехать сейчас же, поселиться там, и сразу очнулся вдруг в действительности, подумав: „Легко рваться в монастырь, жаждать под сенью его исповедаться Господу, когда изнемогаешь от бремени парижской жизни, но иное дело переселяться туда вправду!“»
Повсюду преследовали его эти мысли, на улице, дома, в капеллах. Он бродил из храма в храм, надеясь переменой обстановки рассеять свои страхи. Но они не уступали, и везде чувствовал он себя невыносимо.
Когда он хотел беседою с Ним утешиться в освященном месте, то неизменно черствела его душа, разбивался порыв усилий, наступало молчание внутри. Минуты полного оцепенения были для него иногда лучшими мгновениями, передышками в блужданиях. Словно снегом покрывалась его душа, и он ничего не разумел. Но сон мыслей бывал краток, снова веяла буря, и опять терпели крушение умиротворяющие молитвы. Ради возбуждения стремился он к религиозной музыке, к скорбным псалмопениям, к распятиям первых мастеров. Но молитвы, мешаясь, скользили по его губам, утрачивали всякий смысл, превращались в ненужные слова, в пустую скорлупу.
Он слегка отогревал душу у Нотр-Дам-де-Виктуар, куда брел в надежде зажечься пламенем окружающих молитв. Ему казалось тогда, что он расщепляется, капля за каплей исходит в неясной муке, изливавшейся в жалобе больного ребенка, которую шептал он к Пречистой: «Больно душе моей!»
Отсюда направлялся в Сен-Северин, садился под сводами, окрашенными ржавчиной молитв, и в плену единой мысли пытался извинять себя смягчающими обстоятельствами, сгущал перед собой суровость Траппы, старался возвести страх свой до степени отчаяния в туманном излиянии к Мадонне, оправдывал свою нерешительность.
«Мне надо повидаться с аббатом Жеврезе», думалось ему, и в то же время не хватало смелости произнести «да», которого, конечно, от него ждет священник. Наконец изобрел предлог для посещения, но так, чтобы не считать себя при этом связанным.
У меня нет, рассуждал он, никаких сведений о Траппе. Быть может, чтобы попасть туда, потребуется дорогое, долгое путешествие. Аббат, правда, говорил, что монастырь недалеко от Парижа. Но, чтобы решиться, этого мало. Полезно будет также расспросить об обычаях этих отшельников, прежде чем ехать под их кров.
Аббат улыбнулся, когда Дюрталь изложил ему свои сомнения.
— Путь краток, — отвечал он. — В восемь утра вы на Северном вокзале возьмете билет в Сен-Ландри. Поезд доставит вас туда в двенадцать без четверти. Вы позавтракаете в таверне возле вокзала, и, пока пьете кофе, вам приготовят лошадь. После четырехчасовой езды, к обеду прибудете к Нотр-Дам-де-Артр. Как видите, не трудно.
Дорога обойдется недорого. Если не ошибаюсь, билет стоит франков пятнадцать; прибавьте два-три франка на еду и шесть, семь франков на экипаж…
Дюрталь молчал и аббат спросил:
— Ну, что ж?
— Ах, все это, все это… Если б знали вы! Право, меня можно пожалеть. Хочу и нет. Сознаю, что должен отправиться туда, и наперекор себе стараюсь выиграть время, откладываю час отъезда. — Он продолжал: — Моя душа разбита. Хочу молиться, но чувства прорываются наружу, я не могу сосредоточиться, и если мне даже удается углубиться, то меньше чем через пять минуть я рассеиваюсь снова. Нет у меня ни истинного усердия, ни покаяния. К чему скрывать? Я не достаточно люблю Его.
Вот уже десять дней, как вселилась в меня страшная уверенность: я убежден, что встретясь с женщиной, внешность которой меня пленяла, я уступлю, не взирая на затишье моей плоти. Пошлю к черту всю свою религию, жадно прильну устами к позорному напитку. Сейчас я удерживаюсь, не испытывая искушений. Но чувствую, что я нисколько не выше того времени, когда грешил. Сознайтесь, что нельзя удаляться в пустыню в таком жалком состоянии.
— Доводы ваши, по меньшей мере, слабы, — отвечал аббат. — Вы говорите, что рассеяны в молитве, неспособны укротить разброд ваших чувств, но в сущности, таков весь мир! Даже святая Тереза объявляет, что часто не могла прочесть «Верую» без посторонних мыслей: Надлежит со смирением нести свою долю общей слабости. А главное, не следует задумываться над этими напастями, — страх ожидания есть уже порука их устойчивости. Человек отвлекается от молитвы уже самым страхом отвлечься и сожалением о минувших отвлечениях. Смелее смотрите вперед, ищите широких путей, молитесь, как можете, и не тревожьтесь!
С другой стороны, вы утверждаете, что падете, встретив особу, прелести которой вас смущают. Почем знать? Излишне опасаться соблазнов, которыми Господь еще не отягощает вас и от которых, быть может, пощадит. Зачем сомневаться в милосердии Его? И почему, наоборот, не предположить, что Он поможет устоять вам, если б даже счел нужным испытывать вас искушением?
Во всяком случае, не тоскуйте преждевременно о вашей немощи. Книга «Подражание Христу» свидетельствует: «Нет ничего безрассуднее и тщетнее, как печалиться о будущем, которое, быть может, не наступит никогда. Нет, довольно с нас и настоящего „довлеет дневи злоба его“.
— Вы утверждаете, что чужды любви ко Господу, и я опять отвечу: почем вы знаете? Ваше стремление, ваше сетование на ее скудость доказывают, что вы обладаете ею. Вы любите Создателя нашего уже одним тем, что хотите Его любить!
— О, это не так просто! — пробормотал Дюрталь. — А представьте, что траппистский инок, возмущенный длительным бедствием моих грехов, откажет мне в отпущении, не даст причастия?
Аббат вместо ответа рассмеялся.
— Да вы с ума сошли! Какое понятие составили вы о Христе?
— Не о Христе, но о посреднике, о человеке олицетворяющем его…
— Поверьте, что Всевышний предопределил, кто будет вашим судьей. И у Нотр-Дам-де-Артр вы преклоните колена у ног святого. Господь вдохновит его и пребудет там, Вам нечего бояться. Вас пугает возможность быть устраненным от причастия. Вот наперекор вам еще лишнее доказательство, что вы не безучастны к Творцу.
— Да, и однако я страшусь при мысли о причастии!
— Повторяю, будь вы равнодушны к Иисусу, вам безразлично было бы принять или не принять Святых Тайн!
— Все это мало убедительно, — вздохнул Дюрталь. — Не знаю, что со мной, но я боюсь духовника, людей, самого себя. Это безумие, но оно сильнее меня. Я не в силах справиться с собой!
— Вы боитесь воды, — смелей бросайтесь по примеру Грибуйля. А что, если сегодня же написать траппистам, что вы к ним приедете? Согласны?
— О! — воскликнул Дюрталь. — Подождите.
— Туда и на ответ требуется, скажем, двое суток. Хотите вы ехать через пять дней?
Дюрталь подавленно молчал.
— Итак, решено?
Что-то странное овладело в этот миг Дюрталем. Как несколько раз в Сен-Северин, почувствовал он и теперь, словно прикосновение чьей-то ласки, нежное дыхание. Будто чуждая воля сочеталась с его собственной, и встревоженный, он отступил, досадуя, что нарушено его уединение в минуту внутренних раздоров.
Потом, плененный неизъяснимою уверенностью, произнес „да“, и сейчас же наполнилась душа его безмерным ликованием. Перескочив из одной крайности в другую, он уже сетовал, что не может ехать сейчас, жалел, что пробудет еще пять дней в Париже.
Аббат смеялся:
— Да, но сперва надо предварить траппистов. Это простая формальность, и моего слова достаточно для их немедленного согласия. Подождите, пока я напишу им письмо! Я пошлю его почтой сегодня вечером; не беспокойтесь, почивайте с миром!
Дюрталь в свою очередь рассмеялся на собственное нетерпение:
— Признайтесь, я становлюсь действительно смешным!
Священник пожал плечами:
— Вы спрашивали о пустыни траппистов, постараюсь удовлетворить вас. Она крошечная по сравнению с большим монастырем траппистов Солиньи или с Сэ-Фон, Мейерэ и Эгебелля. Всю братию составляют человек двенадцать отцов иноков, да около тридцати братьев послушников. Вместе с ними живут несколько крестьян, трудящихся бок о бок с ними, помогающих им обрабатывать земли и выделывать шоколад.
