Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
Магдалина, умиротворенно улыбаясь, налила в горшок воды и установила его над огнем. Потом из висящего на стене мешка взяла две полных пригоршни сухой фасоли, бросила ее в горшок и, опустившись на колени перед огнем, прислушалась. На улице бушевал ливень.
— Ты спрашивал меня, Иисус, — мягко произнесла она, — помню ли я то время, когда мы были детьми и играли вместе…
Но мужчина, тоже встав на колени перед очагом, не шевелясь смотрел в огонь — мысли его блуждали далеко. Ему казалось, что он уже достиг обители в пустыне, облачился в белые одежды и пребывает в одиночестве — и сердце его, подобно маленькой счастливой золотой рыбке, безмятежно резвится в глубоких и невозмутимых водах Господа. На улице непогода, казалось, вознамерилась разрушить все до основания, но в душе Иисуса царил мир, любовь и покой.
— Иисус, — повторил голос рядом, — ты спрашивал меня, помню ли я время, когда мы были детьми и вместе играли…
По лицу Магдалины пробегали отсветы пламени, оно раскраснелось и полыхало, как раскаленное железо. Но плотник, погруженный в свои размышления, вновь не услышал ее.
— Тебе было три, Иисус, — продолжала женщина, — а я была на год старше. К дверям нашего дома вели три ступени, я обычно сидела наверху и смотрела, как ты часами пытаешься залезть на первую. Ты падал, поднимался и начинал все сначала, а я даже пальцем не шевелила, чтобы помочь тебе. Я мечтала, как ты до меня доберешься, но не сразу, а только после долгих мучений… Помнишь?
Не иначе как дьявол, один из тех семи, толкал и заставлял ее говорить с этим мужчиной, искушая его.
— Многие часы уходили у тебя на то, чтобы забраться на первую ступеньку. Потом вторая, и, наконец, третья, где неподвижно сидела я в ожидании. Я тогда…
— Замолчи! — вскрикнул Иисус, пытаясь остановить ее. — Не надо больше!
Лицо Магдалины горело, отблески пламени лизали ее глаза, губы, подбородок, обнаженную шею. Она взяла несколько лавровых листьев и, вздохнув, бросила их в огонь.
— И тогда ты брал меня за руку — да-да, Иисус, ты брал меня за руку, мы спускались во двор и ложились на камни пятками друг к другу. Мы чувствовали, как через подошвы ног сливается тепло наших тел, поднимаясь все выше и выше — к бедрам, чреву… мы закрывали глаза и…
— Нет! — снова вскрикнул искушаемый и поднял руку, чтобы закрыть ей рот, но, испугавшись скверны, тут же отдернул ее.
Женщина вздохнула и продолжила почти шепотом:
— Никогда за всю свою жизнь я не испытывала такого счастья. И с каждым новым мужчиной я жаждала обрести его снова, Иисус, но мне этого так и не удалось.
— Адонай! — сын Марии сжался и спрятал свое лицо в коленях. — Адонай, помоги!
Вокруг царила тишина, если не считать потрескивания огня в очаге да бульканья фасоли в котле. Снаружи земля, раскрыв свои чресла, вбирала в себя с грохотом изливающееся с небес семя.
— О чем ты думаешь, Иисус? — спросила Магдалина, не осмеливаясь взглянуть на него.
— О Боге, — ответил он приглушенным голосом, — о Яхве, — и не успев договорить, он пожалел, что осквернил имя Господа, произнеся его в таком доме.
Магдалина вскочила и принялась метаться по комнате — бешенство закипало в ее груди.
«Господь — могущественный противник, — думала она, — Он всегда тут как тут. Он злобен и ревнив. Он никому не позволит быть счастливым». Она остановилась у двери и прислушалась: небеса бушевали, поднявшаяся буря стучала во дворе плодами граната, падавшими на землю.
— Дождь немного стих.
— Я пойду, — ответил сын Марии вставая.
— Поешь сперва и наберись сил. Куда ты пойдешь в такой час? На улице темно, хоть глаз выколи, да и дождь еще не кончился. — Она расстелила на полу круглый коврик. Затем сняла с огня глиняный горшок, открыла маленький шкафчик, скрытый в стене, достала ячменный хлеб и две глубоких глиняных миски.
— Это пища блудницы. Ешь, ешь, если не брезгуешь.
Иисус не колеблясь протянул руку, и Магдалина рассмеялась.
— Так-то ты ешь? — прошипела она. — Не помолившись? Может, ты все-таки поблагодаришь Господа за то, что он послал тебе хлеба, фасоли и блудницу?
Кусок застрял у Иисуса в горле.
— За что ты так ненавидишь меня, Мария? Зачем смеешься надо мной? Видишь, я готов преломить хлеб с тобой, мы снова стали друзьями. Кто старое помянет, тому глаз вон. Прости меня. За тем я и пришел.
— Ешь, и хватит ныть. Если тебе не дают прощения, возьми его силой. Ты ведь мужчина. — Она преломила хлеб со смехом. — Да будет благословенно имя Того, кто посылает нам хлеб, фасоль, блудниц и благочестивых гостей!
Оба замолчали, сидя друг против друга, и принялись за еду: они проголодались и много перенесли за день — надо было восстановить силы.
Дождь утихал. Небо успокоилось, земля была напоена. Снаружи доносилось лишь журчание ручьев, бегущих по мощеным улицам.
Покончив с трапезой, они запили ее вином, маленький кувшинчик которого также хранился в шкафу. На сладкое были спелые финики. Они смотрели на угасающий огонь и молчали. Мысли их вспыхивали и гасли, танцуя вместе с языками пламени.
Стало холодно — Иисус подбросил в огонь поленьев, Магдалина кинула сверху щепотку сухой ароматной смолы, и комната наполнилась благоуханием. Женщина подошла к двери и открыла ее: поднявшийся ветер разогнал тучи, и над домом засияли две огромных, чисто умытых звезды.
— Дождь еще идет? — спросил Иисус, который снова замер посередине комнаты в нерешительности.
Магдалина не ответила. Она раскатала циновку, достала из сундука простыни и толстые шерстяные одеяла — подарки своих любовников, и расстелила постель перед очагом.
— Ты будешь спать здесь. На улице холодно и ветер, к тому же на дворе полночь. Куда ты пойдешь? Простудишься и умрешь. Будешь спать здесь — рядом с очагом.
— Здесь? — вздрогнул Иисус.
— Испугался? Успокойся, мой невинный голубок, я не потревожу твой сон. Я не стану искушать тебя и не нарушу твою девственность, не велика нужда!
Она подбросила в огонь еще поленьев и уменьшила свет в лампе.
— Счастливых снов. Завтра у нас обоих много дел. Ты пойдешь по одной дороге искать свое спасение, я свое — по другой. Каждый по своей, и мы больше никогда не встретимся. Спокойной ночи.
Она упала на свою постель, зарывшись головой в подушку и кусая простыни, чтобы сдержать рыдания. Она боялась испугать спящего рядом. Всю ночь она прислушивалась к его спокойному дыханию, тихо вздыхала и баюкала его про себя, как мать.
На рассвете сквозь полуприкрытые ресницы она видела, как Иисус встал, туго затянул свой пояс и открыл дверь. Здесь он замешкался: он хотел идти и не мог. Обернувшись, он взглянул на ее постель и сделал к ней один неуверенный шаг. Он нагнулся (в комнате все еще было темно), словно ища эту женщину, чтобы прикоснуться к ней.
Магдалина неподвижно лежала на спине, распущенные волосы закрывали ее обнаженную грудь. Она глядела на него сквозь ресницы и трепетала.
— Мария… — шевельнулись его губы. Но как только он услышал свой голос, его охватил страх. Одним прыжком он очутился у порога, поспешно пересек двор и отодвинул засов.
И тогда, вскочив со своей постели и отбросив простыни, Мария Магдалина разрыдалась.
ГЛАВА 8
Постройки обители, сложенные из пепельно-красного камня, прятались между огромных скал такого же цвета за Генисаретским озером. В полночь над ними разверзлись хляби небесные, ниспадая не каплями, но потоками. Обезумев от грохота грома, гиены, волки и шакалы оглашали воем окрестности. Всполохи молний то и дело освещали стены обители, выхватывая их из кромешной тьмы, словно Бог Синая решил высечь их за провинности. Отшельники, лежа на полу своих келий, молили Господа не устраивать второй потоп. Ведь он обещал спасение патриарху Ною и в знак дружбы протянул радугу от небес до земли.
Свет горел лишь в келье настоятеля. Настоятель Иоахим, сидя под семируким подсвечником в своем кипарисовом кресле, слушал юного послушника Иоанна, который, стоя за кафедрой, читал вслух из пророка Даниила. Настоятель был худ, его мучила одышка, белая борода ниспадала водопадом ему на грудь.
— Видел я в ночном видении моем, и вот, четыре ветра небесных боролись на великом море, и четыре больших зверя вышли из моря, непохожие один на другого. Первый — как лев, но у него крылья орлиные; я смотрел, доколе не вырваны были у него крылья, и он поднят был от земли и стал на ноги, как человек, и сердце человеческое дано ему. И вот еще зверь, второй, похожий на медведя, стоял с одной стороны, и три клыка во рту у него, между зубами его; ему сказано так: «Встань, ешь мяса много!» Затем видел я: вот — еще зверь, как барс; на спине у него четыре птичьих крыла, и четыре головы были у зверя сего, и власть дана была ему…
Послушник запнулся и умолк. Слух его не улавливал ни вздохов настоятеля, ни даже его дыхания. Жив ли он? Уже много дней он отказывался принимать пищу. Он гневался на Бога и желал умереть. Он ясно дал понять братьям, что стремится к смерти, дабы избавиться от груза плоти и вознестись к Господу на небеса. Он должен был донести до Него свои жалобы — ему надо было встретиться с Ним. Но тело так тяготило, так влекло его к земле… Вот он и решил отдать его земле, оставить в могиле, чтобы истинный Иоахим мог взлететь и поведать Господу о своих печалях. Это был его долг. Разве не он был одним из пророков Израиля? Уста людей безгласны. Они не могут предстать перед Господом и поведать о своих страданиях. А Иоахим мог — так что выбора не оставалось!
