Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
Сын Марии залился краской и собрал все свое мужество. «Я должен, я должен, — повторял он. — Я должен пасть ей в ноги и вымолить прощение».
Он ускорил шаги. Ее дом стоял в гранатовом саду в другом конце деревни — он хорошо его помнил: зеленые одностворчатые ворота, украшенные двумя переплетавшимися змейками — черной и белой, они были нарисованы одним из возлюбленных Магдалины — бедуином, а выше была изображена большая желтая ящерица с растопыренными, словно на распятии, конечностями.
Он заплутал, остановился и, стыдясь спросить дорогу, вернулся к тому месту, откуда начинал свой путь. Время двигалось к полудню, Иисус присел в тени оливы передохнуть. Мимо прошествовал богатый торговец, черноглазый, с черной курчавой бородой. Пальцы его были унизаны кольцами. Сын Марии последовал за ним. «Должно быть, это один из ангелов Господних, — думал Иисус, идя за ним и любуясь благородной красотой его молодого тела и дорогим кашемировым платком, украшенным диковинными птицами и цветами, который был накинут на его плечи. — Наверняка это один из ангелов Господних, спустившихся, чтобы указать мне путь».
Приезжий безошибочно миновал все перекрестки, и вскоре впереди замаячили зеленые ворота с двумя переплетенными змейками. У входа перед жаровней с крабами на высокой табуретке сидела старая карга, тут же лежали жареные тыквенные семечки, нежный сладкий горошек в двух деревянных тарелках и мясные шарики, обсыпанные перцем, которыми она торговала.
Нагнувшись, провожатый Иисуса подал старухе серебряную монету и вошел внутрь. Сын Марии последовал за ним.
Во дворе, расположившись друг за другом, скрестив ноги, сопели четыре торговца: два старика с накрашенными ресницами и ногтями и два чернобородых мужчины. Взгляды всех были устремлены на маленькую дверь комнаты Марии. Она была закрыта. То и дело из-за нее доносились вскрики, смех, стоны — поклонники, тут же умолкая, начинали сопеть и ерзать. Давно уже вошедший к ней бедуин все еще не выходил, а сидящие во дворе, как старые, так и молодые, спешили. Юный индус занял место в очереди, за ним сел сын Марии.
В середине двора росло огромное гранатовое дерево, усыпанное плодами, а по бокам ворот высились два кипариса: мужской — с прямым, как меч, стволом, и женский — с раскидистыми ветвями. На гранате висела богато украшенная клетка с куропаткой, птица прыгала вверх и вниз, чистила перышки и что-то щебетала.
Поклонники жевали финики и мускатные орехи для освежения дыхания, и беседовали друг с другом, чтобы скоротать время. Обернувшись, они дружелюбно поприветствовали молодого индуса и бросили пренебрежительный взгляд на бедно одетого сына Марии. Старик, сидевший первым, вздохнул.
— Ни с чем не сравнятся мои страдания, — промолвил он. — Как тягостно сидеть перед закрытой дверью рая!
Молодой купец, чьи ноги были украшены золотыми обручами, рассмеялся.
— Я вожу пряности с Евфрата к Великому морю. Видите эту куропатку? Так вот, я собираюсь купить Марию за корабль корицы и перца, посадить ее в золотую клетку и увезти. Так что, мои сластолюбивые друзья, сегодня вы получите последний поцелуй.
— Спасибо, что сказал, мой ясноглазый, — перебил его второй старик с седой бородой и потемневшими от корицы руками. — Тем дороже нам будет этот поцелуй.
Юный индус прикрыл глаза и начал медленно раскачиваться, шевеля губами, словно произнося молитву. Еще не вступив ногой в рай, он уже погрузился в вечное блаженство. До него доносилось кудахтанье куропатки, смех и стоны из-за двери, он слышал, как старуха у ворот высыпала живых крабов на жаровню и они запрыгали по горячим угольям.
«Это — рай, — думал он, уносимый волнами вечного покоя. — В этом беспробудном сне, который мы называем жизнью, я грежу о рае. И другого нет. А теперь я могу уходить, ибо большего счастья не бывает».
Толстый мужчина в зеленом тюрбане, сидевший перед ним, толкнул его коленом и рассмеялся:
— Ну что, принц, что говорит твой Бог обо всем этом?
— О чем? — открыл глаза индус.
— О том, что ты видишь перед собой, — о мужчинах, женщинах, крабах, любви…
— Что все это сон.
— Тогда, ребята, осторожнее, — вмешался старик с белоснежной бородой, перебиравший длинные янтарные четки, — смотрите, как бы не проснуться!
Маленькая дверь распахнулась, и из нее медленно вышел бедуин. Губы его опухли. Следующий по очереди старик вскочил, как двадцатилетний юнец, и бросился к двери.
— Эй, дедушка, смилуйся над нами и давай поскорее! — закричали ему вслед остальные.
Но старику было недосуг теперь болтать — он уже расстегивал пояс и, войдя внутрь, громко захлопнул за собой дверь.
На бедуина все смотрели с завистью, но никто не осмеливался заговорить: все чувствовали, что мысленно он парит далеко-далеко отсюда. Он скользнул по ним мутным взглядом, спотыкаясь, дошел до двери, где едва не свалил жаровню старухи, и, наконец, исчез в петляющих улочках. И тут же ни с того, ни с сего толстяк в зеленом тюрбане, чтобы отвлечься, начал рассуждать о львах, океанах и далеких коралловых островах.
Шло время. То и дело из-за двери доносилось легкое позвякивание янтарных четок. Все по-прежнему не сводили глаз с двери — старик задерживался, очень задерживался.
Индус встал, и все в изумлении повернули к нему головы. Что такое? Может, он хочет что-то сказать? Или он собирается уйти?.. Лицо его лучилось от счастья, легкий румянец играл на щеках. Он покрепче завернулся в свою кашемировую шаль, приложил руку к губам и сердцу и вышел. И тень его невозмутимо скользнула вслед за ним через порог.
— Он проснулся, — заметил купец с золотыми обручами на ногах и попробовал рассмеяться.
Но всех внезапно обуял какой-то странный страх, и, чтобы избавиться от него, мужчины начали в нервной спешке обсуждать доходы и потери, текущие цены на рабов на рынках Дамаска и Александрии. Вскоре, однако, они успокоились и снова вернулись к разговорам об утехах с женщинами и мальчиками — языки развязались, и, облизывая губы, они затараторили наперебой.
— Господи, Господи, — повторял сын Марии, — куда Ты привел меня?! Куда? Сидеть с такими людьми? Какой позор, Господи! Дай мне сил вынести его!
Подошло время трапезы, и один из поклонников окликнул старуху, которая тут же появилась с хлебом, крабами, мясом и большим кувшином финикового вина. Один, насытившись, схватил большого краба и, швырнув его в дверь, закричал:
— Эй, дед, побыстрее! Нельзя же этим заниматься целый день!
И все разразились взрывами хохота.
— Господи, Господи, дай мне сил дождаться моей очереди! — снова забормотал сын Марии.
— Эй, парень, — сжалившись, повернулся к нему старик с надушенной бородой, — разве ты не хочешь есть или пить? Иди сюда и перекуси, это прибавит тебе сил.
— Да, приятель, поешь-ка, — смеясь, добавил толстяк в зеленом тюрбане, — мы не хотим, чтобы ты осрамил мужчин, когда подойдет твоя очередь.
Сын Марии залился краской и опустил голову.
— Этот тоже спит, — заметил старик, обгладывая краба и вытряхивая хлебные крошки, осыпавшие его бороду. — Клянусь Ваалом, спит. А потом тоже встанет и уйдет, помяните мое слово.
Сын Марии затравленно оглянулся. Неужели индус прав, и все это — двор, гранатовое дерево, куропатка, люди — сон? Может, он все еще спит под кедром?
Он повернулся к воротам в поисках подтверждения и увидел под кипарисом своего бронзового спутника с орлиной головой. И впервые Иисус ощутил облегчение и радость при виде его.
Наконец дверь раскрылась, и из нее появился потный раскрасневшийся старик. Следующим был толстяк в зеленом тюрбане. Потом подошла очередь мужчины с золотыми обручами на ногах, потом другого старика. Сын Марии остался один.
Солнце уже садилось. Тяжелые от золотых лучей, по небу плыли два облака, отбрасывая тонкий слой позолоты на землю, деревья, лица людей.
Вышел последний старик, вышел, постоял на пороге и, обтерев нос, глаза и губы, опустив плечи, направился на улицу.
Сын Марии встал и обернулся — его спутник проявил готовность следовать за ним. Он хотел было попросить подождать его за дверью, сказать, что хочет побыть один, что не убежит, но понял, что все слова будут напрасными, и промолчал. Затянув пояс, он поднял глаза и взглянул на небо. Сомнения мучили его, но тут из комнаты донесся хриплый голос:
— Есть там кто-нибудь еще? Заходи!
Это была Магдалина. Собрав все силы, он шагнул — дверь была приоткрыта — и дрожа вошел внутрь.
Магдалина, нагая, потная, с распущенными волосами, лежала на спине, заложив руки за голову. Лицо ее было обращено к стене, она зевала. Борьба с мужчинами утомила ее. Ее волосы, ногти, каждая пядь тела источала запахи всех мыслимых народов, руки, шея и грудь были покрыты следами укусов.
Сын Марии опустил глаза и остановился посередине комнаты, не в силах идти далее. Магдалина неподвижно ждала, отвернувшись к стене, но до слуха ее не долетали привычные звуки сопения, прерывистого дыхания и шороха одежд. Она испуганно повернулась, вскрикнула и, схватив простыню, быстро обернула ее вокруг своего тела.
