Владислав Оркан - Батраки
Зося приободрилась: «Ну, если тут нет, — подумалось ей, — так уж нигде мне не дадут…» и произнесла фразу, которую столько раз сегодня повторяла:
— Еще велела мама хорошенько вас просить, чтобы вы дали мне каплю молока и муки…
— Ох, милая! Да я бы с охотой… А что, сильно она хворает?
— Сильно!
— Не миновать — помрет… — обернулась хозяйка к сидевшей у печки старухе.
Зося задрожала от страха. Хата вдруг закружилась у нее перед глазами и в ушах зашумело так, что она не слышала, из-за чего поссорились женщины.
— И всегда я тебе говорю, Настка, тебя не переспоришь! — сердилась старуха. — Дала ты тогда молока той из Гроника, что померла, — вот и перестали у нас коровы доиться… Пришлось тебе потом искать тряпки покойницы да окуривать коров… или не помнишь?
— Да, но это было…
— Когда бы ни было! Ты не будь умнее старших, сама ни с чем останешься… вот увидишь! Обычай-то у нас какой: не посылай лежащему на смертном одре или живущему за водой ни молока, ни муки, ни другого, в чем ему нужда, не то все как есть у тебя попортится.
— Так ведь…
— Это тебе неведомо, — перебила ее старуха, — когда ее час придет… Может, и сегодня. Да еще они живут за водой… Была ведь девчонка в других хатах, почему ей ничего не дали? Ты это сообрази и поразмысли…
— Да я не знаю…
— Поразмысли, говорю, поразмысли!
Хозяйка с минуту подумала, потом с тяжелым вздохом обратилась к Зосе:
— Ты ступай, милая… да скажи маме, чтобы не обижалась… сама видишь, ничего я тебе дать не могу…
Зося машинально повернулась к дверям и вышла.
— Поклонись матери от меня! — донеслось из хаты.
Долго Зося стояла на улице, убитая, растерянная.
Где она была? Что делала? Она ничего не помнила. Только в ушах у нее глухо жужжали, как осы, слова: «Не миновать — помрет… не миновать — помрет…»
Потом она шла мимо дворов и хат, вдоль чьих-то плетней, по кладкам и узким уличкам… но не знала, ни где, ни куда идет…
Лишь выйдя в открытое поле, она очнулась. У нее ломило лоб, где-то под платком, в глубине… Всеми мыслями она была с матерью, у ее постели.
«Спасти ее… но как?»
Зося свернула влево, к лесопильне, чтобы не итти по мосткам.
«Поесть надо маме… а где взять? Одна сухая картошка… молока нет… Хоть бы щепотку муки! Может, она бы поправилась… Боже мой!»
Зося подходила к мельнице, стоявшей за лесопильней. Мельница работала. Оглушительно грохотали жернова; ковш содрогался, по узкому желобу текла белая мука, ссыпаясь в ларь…
Девочка мимоходом заглянула в него.
— Мука! — радостно шепнула она, но тотчас прибавила с грустью: — Мне-то что за корысть?
Однако ее уже не оставляла назойливая мысль.
— Возьму пригоршню… ничего тут не убудет… хоть для вкуса сварю матуле…
Она повернула назад и огляделась по сторонам. Нигде ни души! Что-то внутри словно отталкивало ее, когда она подошла к ларю. И все же — она привстала на цыпочки, перегнулась и сунула ручонку в ларь… Но не успела она дотянуться пальцами до муки, как услышала неистовый крик:
— Попалась, воровка!
— Господи Иисусе! — Зося в ужасе отпрянула от ларя.
Из кузницы бежал старый Хыба с обломком доски в руке…
Не раздумывая, девочка ринулась вперед и понеслась напрямик по снегу к хате Козеры. Пот заливал ей глаза, страх подгонял ее, и леденила кровь ругань старого Хыбы, слышавшаяся все ближе… Ноги ее вязли в сыпучем снегу, она тяжело дышала, напрягая последние силы.
Хыба гнался за ней в нескольких десятках шагов… Керпцы его поминутно скользили, и бешенство овладело им при мысли, что не поймать ему «эту гниду». Он тоже едва переводил дух и весь обливался потом.
— Проклятые воровки! Для вас я муку молол! Ты только мне…
Он замахнулся и изо всей силы швырнул доску вслед девочке. Доска описала в воздухе широкий полукруг и — как казалось издали — зарылась у ног Зоей.
Вдруг раздался пронзительный вопль. Зося упала лицом в снег…
Хыба на миг оцепенел… и опрометью пустился бежать.
XКозера завтракал, примостившись у окна, когда с поля донесся крик.
— Какого чорта! Что там делается?
Он бросил ложку и выскочил из хаты. Прячась за дома, убегал Хыба, а неподалеку на снегу лежала какая-то фигура. Не долго думая, Козера подошел ближе и наклонился над ней.
— Маргоськина Зоська… гм… сомлела она, что ли?
Старик откинул ее лохмотья и попятился назад.
— Кровь!
У ног ее кругом алел снег и понемногу таял… Козера с минуту размышлял, потом поднял обломок валявшейся доски и с большим вниманием повертел его в руках.
— Ну, есть у него голова? — пробормотал он. — С одного разу мог ребенка убить… Каков сын, таков и отец… Разбойники проклятые!
С нескрываемой злобой он отшвырнул доску и снова склонился над девочкой.
— Дышишь еще, а?.. Ничего не говорит… верно, сомлела.
Он обхватил ее руками и поднял. Юбчонка ее задралась, и Козера увидел под коленом широкую рану, из которой струйками стекала кровь к пятке…
— Ну, это ничего! — шепнул он. — Хорошо, что не хуже. А это бы немудрено… В башку ей мог угодить, или еще куда… Что же я с тобой буду делать? Придется тащить тебя в хату… а то как же?
Козера взял Зоею на руки и понес домой.
— Видишь! — говорил он, медленно ступая. — Раз суждено, чтоб тебя подшибли, то уж подшибут… Надо было подальше удрать… Обезножили тебя, убогую… Еще слава богу, что этим кончилось… Как очнешься, усердно благодари господа бога… Такое счастье редко кому выпадает… Ты верь мне, дитенок!
Зося не верила, потому что ничего не слышала, откинувшись в обмороке на его плечо.
Старик вошел с нею в сени, толкнул дверь ногой и, стоя на пороге, крикнул:
— Ганка! Слезай!
В темном углу хаты на кровати что-то зашевелилось.
Козера подошел ближе.
— Слезай, говорю, с кровати, помершую несу… поняла?!
Но когда и это не помогло, он, придерживая одной рукой Зосю, другой сорвал с постели грязное одеяло.
— My! — гаркнул он. — Двигайся, ты, сука!
Ганка тихо застонала и сползла с кровати, но, не устояв на ногах, прислонилась к стене.
Козера опустил Зоею на постель и приложил ухо к ее груди.
— Дышит… дышит… Ганка, дай-ка воды!
Девушка не шевелилась; прислонясь к стене, она смотрела через его голову помутившимися глазами.
— Захотелось тебе, сука, вот и терпи… — буркнул отец. — Подыхай теперь!
Он стащил с лавки мешок, набитый соломой, и бросил возле нее на пол.
С мучительным стоном Ганка соскользнула на тюфяк.
— Не ной у меня над ухом! — заорал старик.
Ганка стиснула зубы, закатывая большие, полные слез глаза… Козера подвинул к кровати ведро и, черпая пригоршнями воду, стал приводить Зоею в чувство, смачивая ей виски. Девочка раза два тяжело вздохнула и открыла глаза. Она хотела подняться, но вскрикнула от боли и снова впала в беспамятство…
— Ничего! Сейчас мы возьмемся за ногу… — пробормотал Козера и принялся медленно, осторожно снимать с нее керпцы.
— Крови-то сколько натекло… боже мой!
Он положил в сторону керпцы и онучи и с важным видом приступил к операции.
— Больно! Больно! — закричала Зося, когда он стал промывать водой свежую рану.
— Тихо… тсс… — унимал Девочку Козера, поглядывая, нет ли какой-нибудь тряпки. — Онучи-то не смочишь…
На глаза ему попалась сорочка Ганки; он снял ее с колышка и изорвал на полосы. Затем, смочив их в ведре, принялся обматывать ногу, начиная с лодыжки…
— Ой-ой! — завопила Зося, когда он прикоснулся к ране.
— Тихо… тсс… Я тут мигом…
— Бо… больно!
— Ого-го! дитенок! Ты еще не знаешь, как оно бывает больно…
— Иисусе! Мария!
— Ну, все!.. Еще только обмотаю сверху сухой. Вот так… Теперь лежи себе спокойно. Тихонько лежи, не двигайся… тихонько!
Зося понемногу успокоилась и перестала плакать, только в ямках на побелевших щеках долго еще блестели закатившиеся слезинки.
Козера докончил прерванный завтрак, оделся и перед уходом подошел к кровати.
— Ты лежи, лежи… А ты, Ганка, присматривай за ней! Поняла?
Ганка смотрела в одну точку невидящими глазами и, должно быть, ничего не понимала… Старик сплюнул на пол и ушел.
«Ну, христианский поступок я совершил, — думал он дорогой, — а теперь можно и выпить… А как же! Это не каждый день случается… Покойника так вот не встретишь — чтоб с почетом его схоронить… Тоже и нагого — чтоб его одеть… И голодного… Ну, голодных-то хватает, славу богу… да попадается ли он, когда есть чем его накормить? Хорошо, если на больного наткнешься… Там-то не сказано в точности: „больному помоги“, да ведь само собой понятно, что и это христианский поступок… А то что же еще?.. Так, так, Козера, спасай свою душу, заслуживай вечное блаженство, пока тебя ноги таскают по этой святой земле… Да что оно как тянет меня? Нарочно пойду потихоньку… Пускай одно бежит!»
