Владислав Оркан - Батраки
Потом наливала варево в миску и ставила на табуретку у изголовья.
— Ешьте, матуля…
— Не буду… Оставь меня…
— Да как же это? — всхлипывала Зося. — И сейчас нет, и потом нет… когда же вы будете? Совсем себя заморите!
— Не голодна я…
— Ну да! Скажете тоже! А что вы ели?
— Вот тут у меня подпирает… — показывала больная.
Постоит-постоит Зося у постели, потом видит, что мать не приневолишь, берет миску и отходит к лавке. Солить похлебку было нечем, ну, да она с ней глотала соленые слезы.
В минуты досуга девочка подолгу простаивала у постели и с тревогой допытывалась:
— Да что с вами такое, мамуля?
У Маргоськи слезы выступали на глазах, и она с усилием отвечала:
— Ничего, дочка, ничего… пройдет.
— Вы скажите, мама, чем вам пособить. Может, сбегать за кем?..
— За кем? Полно, дочка… Кто сюда пойдет?
— Есть же люди.
— Они для себя живут… Встань-ка на колени да почитай молитву, чтобы я видела…
Зося опускалась на колени возле сундучка и читала заученную молитву. Но этого ей казалось мало, и она прибавляла от себя еще просьбы, такие простодушные и горячие, что мать, слушая их, плакала.
С огромным нетерпением Зося ждала дня, когда мать встанет… и не могла дождаться. Может, завтра, может, послезавтра! Дни шли за днями, а больной не становилось лучше…
Все чаще она впадала в забытье, ничего не видела вокруг, не узнавала Зоею, которая стояла у ее постели с широко раскрытыми глазами.
Время от времени к ней возвращалось сознание, а вместе с ним толпой налетали горькие думы, терзавшие ее сильнее, чем болезнь…
— Никто не навестит меня, никто не поможет… Так и придется мне тут одной дожидаться конца. И напрасно я на дверь поглядываю: никто сюда не придет! Люди живут, а ты тут помирай…
О Ягнеске она перестала думать. Кто знает, куда она девалась? Зато о Юзке думала часто и с болью в сердце.
— Растишь дитя себе на радость… Все силы кладешь на него, стараешься, чтоб ему было получше! Кажется, сердце для него отдашь, всю душу отдашь… А захвораешь — господи боже! Валяешься, заброшенная, на соломе, а сын и не посмотрит! Настанет твой час — силы-то уходят! — и некому даже позвать ксендза, ох, некому! — причитала Маргоська. — И ни здоровья у тебя, ни радости хоть на полушку… Боже милостивый!
Потом она сквозь слезы глядела на Зоек;.
— Вот и это дитя… Останется одна, без призору… С малых лет, как я, пойдет в чужие люди… на вечные мытарства да на горе… И не жаль тебе, господи, такое дитя?
Она лежала бледная, иссохшая, вытянувшись на постели. Лицо ее потемнело дочерна, волосы слиплись прядями. Увидев ее, можно было бы подумать, что жизнь давно от нее бежала, если бы не глаза… огромные остекленевшие глаза.
В них остановилась душа, улетая из тела. И видна в них была бесконечность — безнадежность и бескрайная тоска…
— Господи! — взывала она в минуты слабости. — Господи! За что ты меня оставил? Сиротами бросил нас на земле… Ты дал нам изведать муку твою… Иисусе! И мы не роптали, покорно несли этот крест… Так дай нам хоть тихую кончину и не покидай в час смерти, Иисусе!
Были минуты, когда Зося думала, что мать умирает. Тогда она рыдала так горько, что впавшая в беспамятство мать возвращалась к жизни.
Однажды после такой ночи, когда смерть схватилась с жизнью и, казалось, вот-вот ее задушит, наступило незначительное улучшение.
У Зоей сердце запрыгало от счастья, когда утром мать крикнула: «Есть!» Она подбежала к постели и робко спросила, боясь, что мать снова ничего не захочет:
— А что вы будете есть, мамуся?
— Из муки сделай… из муки!
Радость Зоей сразу померкла. Уже неделю она ела одну картошку, и больше в хате ничего не было. Что делать?
— Может, вы картошечки поедите? — спросила она чуть слышно.
— Ох, нет, нет!
— Так что же вам дать?..
— Из муки… свари с молоком… Ах, правда! Молока-то нет… — она взглянула на Зоею. — Ты чего плачешь, дочка?
— И муки тоже нет…
Наступило грустное молчание.
Маргоська заплакала — слезы одна за другой катились на постель.
— Мамуся! — шепнула Зося.
— Что?
— Я схожу в деревню…
— В такой снег!
— Я пройду. Вот увидите! Обую старые керпцы, оденусь…
Маргоська не отвечала, а Зося, переминаясь с ноги на ногу, заглядывала ей в глаза с немым ожиданием.
— Мамуся!
Больная с усилием повернула к ней голову.
— Что ж, хочешь итти, иди… Только ни к чему это.
— У людей-то есть… Неужели они нам не дадут?
— Боже милостивый!
Зося мигом обулась, укуталась в материя платок…
— А как сказать? — спросила она уже в дверях.
— Проси хорошенько, чтобы дали тебе хоть каплю молока…
— И муки?
— И муки или зерна… Хоть щепотку!
— Хорошо.
— Да скорее возвращайся…
— Чего мне там сидеть!
— Видишь, Дочка, ведь я…
Зося уже вышла. Приперев дверь в сенях, она побежала по сыпучему снегу прямо к мосткам.
«Как чудно в глазах! — думала она. — Так и переливает, словно на солнышко глядишь… А уж белешенько кругом…»
Она в первый раз за эту зиму уходила так далеко. Ее веселил снег, хрустевший под ногами.
«Скрип… скрип… Больно ему, когда я давлю… Ну, и пускай больно!» — Зося улыбалась, нарочно притопывая маленькими, тепло обутыми ножками.
На минуту она забыла о хате, обо всем…
«Кабы это были перья, вместо снега… вот бы хорошо! Было бы где поваляться… И откуда у них там, на небе, этот снег?.. Верно, святые всю зиму щиплют перья, а потом они падают и замерзают… Нет! Тогда бы они таяли и все бы их собирали… Или у них там другие гуси… или еще что…»
Вскоре она подошла к мосткам; бревна обледенели и покрылись скользкой корочкой. Зося вся тряслась, переходя через ручей, но Добралась благополучно. Отсюда уже шла протоптанная дорожка до самых хат.
Зося раздумывала, куда ей сперва итти и с чего начинать, как просить… Со страхом она переступила порог первой хаты.
«Выгонят меня, пойду в другое место», — решила она.
В хате садились завтракать, когда она вошла… Зося поздоровалась и с любопытством посмотрела, что едят…
— Ты чья? — спросили ее.
— Маргоськина, из-за ручья…
— Вот какую девчонку Маргоська вырастила… Ну-ну! — удивлялась хозяйка, подливая молоко в клецки.
— Позови ее к столу! — шепнул хозяин.
— Так она и пойдет! — буркнула хозяйка. — Ведь ты уже ела? — спросила она Зоею.
— Ела! — робко ответила девочка.
— Видишь! — сказала хозяйка. — Они-то спозаранку едят, даром, что бедняки…
— Они и встают спозаранку… Не валяются, как ты, до полудня! — проворчал хозяин.
— Не вводи ты меня в грех, не гневи господа!..
Видя, что дело идет к ссоре, Зося подошла к хозяйке и поклонилась ей в ноги.
— Еще велела мама хорошенько вас просить, чтобы вы дали мне каплю молока и муки…
— А коз у вас нет?
— Нету, мама продала…
— Та-ак? Стало быть, мать деньги копит, а вас гонит побираться? Хороша мать!
У Зоей слезы навернулись на глаза. Она всхлипнула, стараясь не заплакать.
— Ты скажи матери: я для нее коров не держу, подняла? Найдется у меня кому поесть и попить, только было бы что…
Зося хотела что-то сказать, даже несколько раз открывала рот, но слезы все подступали ей к горлу… Она молча повернулась и пошла прочь.
— Видали, как девчонку-то учат! Даже не скажет: «Оставайтесь с богом!» — неслось ей вдогонку из хаты.
С минуту Зося стояла, не зная куда итти… Охотнее всего она бы вернулась домой. Но она пересилила себя и зашла в следующую хату. Здесь добрые люди отговорились тем, что и самим-де нечего есть.
Так же не посчастливилось ей и в соседних хатах. Всюду она робко входила и дрожащим от страха голоском начинала в дверях:
— Еще мама велела хорошенько вас просить…
Но всюду встречал ее тот же ответ: мягкий или грубый — в зависимости от того, как были расположены, как выспались и не ссорились ли хозяева. Одни выпроваживали ее, ни о чем не спросив, другие упорно расспрашивали: «Зачем? Почему? Как? Мать, говорили, сама ничего даром не станет делать, нипочем ее не упросишь, а клянчить она умеет!»
Тогда Зося готова была забиться хоть в мышиную норку, только бы не стоять так, на виду у людей. Она скорей убегала, часто забыв даже сказать: «Оставайтесь с богом».
Одно ее удивляло: где и хотели ей что-нибудь дать, чуть она скажет, что мать хворает, — тотчас отговаривались чем попало и не давали. И еще удивляло ее: когда какой-нибудь мягкосердый мужик бранил свою бабу, что она жалеет для бедных каплю молока, та сердито отвечала: «Какой умный выискался! Дам я на тот берег, все у меня и попортится… лучше я собаке вылью!»
Так она обошла все ближние дворы и уже хотела возвращаться домой. Но все же у нее еще теплилась искорка надежды, и она зашла в последнюю хату — безземельного бедняка. Хозяйка приняла ее очень радушно, расспросила про мать и, узнав, что она хворает, пожалела ее до слез, даже глаза утерла грязным фартуком.
