Сатанинская трилогия - Рамю Шарль Фердинанд
Было решено, что зазвонят во все колокола. Этьен, сын Этьена и внук Этьена, занял место на колокольне. В этот день он был не один. К колоколам, в которые он звонил обычно, должна была присоединиться большая Мария Магдалина, которой требовалось три человека, поскольку была она крупной и не всякий мог с нею справиться. Вначале прозвонил ясный и чистый голос, серебристый звон, устремившийся в небесную вышину и паривший там, словно жаворонок. Все увидели, как человек в стихаре выносит крест. Это были люди в белых одеждах [5], так их зовут. Затем появились женщины и девушки в белых одеждах. Крест слегка наклонился, дверь была низкой, но вот он уже поднялся вверх. Трепетавший в небе звук будто разлетелся в стороны, как поспевшие семена, и хлынуло множество других нот, они струились вокруг повсюду, обсыпая потоки воздуха, приближаясь и удаляясь, несясь сверху вниз и в разные стороны. Несшие крест завернули за угол кладбища. Позади шли женщины в белых одеждах. За женщинами четыре девушки, тоже в белом, несли восковую фигуру Девы Марии в шелковом одеянии. Еще дальше начали появляться мужчины. Дала знать о себе с колокольни Мария Магдалина. Казалось, звуки небольших колоколов метнулись прочь, бросились врассыпную, а над ними, лишь изредка взмахивая крылами, реял иной звук, великий звук, напоминающий птиц больших и спокойных, летающих в самой вышине.
Они вступили на склон Голгофы. По бокам росла захудалая травка, восходили каменистые ярусы. Огибая, дорога шла от одного к другому. В теплое время года здесь все серое и зеленое, но в этот день виднелось лишь белое да черное. Черным был небольшой еловый лесок, кольцом обрамлявший гору посередине, далее была вершина горы, и на ней — ничего, кроме креста, туда-то и нужно было добраться. И все это время слышались удары Марии Магдалины. Все это время висели в воздухе, словно былинки, ноты колоколов меньших. Но еще слышалось песнопение тех, что поднимались к распятию, вначале тихое, затем все более уверенное. Просьбы, призывы, мольбы. Или не триста нас человек? Нас должны услышать. Так они говорили себе, все поднимаясь. Виднелся полотняный навес, под которым продвигался вперед кюре, далее следовали мужчины в белых одеждах, женщины, читавшие раскрытую в руках книгу, люди, державшие за руку детей, древние старики, старухи, немощные, больные и те, кто едва мог ходить, и те, у кого была забинтована голова, и те, что прятали руки. Пришли все, кто мог, нам не за что устыдиться пред Богом, даже за наши хвори. Все это происходило на очень большом пространстве, процессия шла по петляющей дороге от одного поворота к другому, она поднималась все выше и выше, пение постепенно удалялось. Там и тут лежал лед, и шедшие с крестом во главе, казалось, на мгновение остановились. Но вот снова воспряли, продолжая путь. И все ведомые шли за крестом. Сила не позади нас, но впереди. Нужно смотреть вперед, а не оглядываться назад. Все впереди, выше нас. Шаг за шагом, ярус за ярусом. И вот показалось большое яркое солнце.
Им оставалось лишь следовать движению, они шли ликуя. Последний поворот был скоро преодолен, лесок остался позади, крест, который они несли над собой, оказался возле креста, стоявшего на горе, у подножья которого разместился навес, и все пришедшие образовали вокруг него кольцо.
Они были теперь одни с Богом. Они поднялись так высоко, что самые большие горы на горизонте, казалось, осели, все окрест потонуло. Деревня позади едва различалась, настолько придвинулись к земле бедные маленькие крыши. А впереди, там, где разверзлось ущелье, была бездонная глубина, заполненная лишь туманной ночью. Но тем шире простиралось бесконечное небо, заполнившее пространство, и не было больше ничего, лишь Бог и Сын Его, и Святой Дух, и святые, святые, которые были когда-то людьми, и так они нас лучше поймут.
Ибо истинно, что мы грешили, но кто не грешил? Вспоминая все, что выстрадали, они расчувствовались. Они опустились на колени, над ними возвышались оба креста, статуя Богородицы, хоругви, небо было сверху, и небо снизу. И долго, вместе с возглашавшим священником, вслух или же про себя, в своих сердцах, сложив у груди руки, склонив головы, скрестив пальцы, сдвинув колени на твердой каменистой земле, долго они вместе молились. Конечно же, их услышат. Мы могли забыть о Тебе, Господи, но Ты нам напомнил! Мы понимаем, почему десница Твоя опустилась на нас с такой тяжестью! Мы это заслужили. Благодарим Тебя, Боже, что Ты дал нам воспомнить о почитании святого Твоего имени! Вдалеке по-прежнему звонили колокола, песнопение продолжалось, они поднялись с колен и начали спускаться по дороге, которой шли на гору. Они не узнавали себя. Они без опасений глядели на вырисовывающуюся деревню, словно та тоже опускалась на колени. Там наш общий враг, он больше не осмелится нам вредить. И чем ближе подходили они к деревне, тем больше взгляды их странным образом обращались к харчевне, находившейся в противоположной стороне площади, которую им следовало пересечь. Прежде они должны были миновать кладбище. Там они могли видеть, сколько вырыто новых могил: в снегу одна возле другой, словно идущие чередой волны. Увы! Они слишком хорошо знали: сколько занято новых мест здесь, столько же теперь мест опустело в домах, у очага, в постелях, вокруг обеденного стола, столько же не хватает теперь рук, хотя все так в них нуждались. Что ж поделать? Надо преодолеть и это. Они направлялись дальше, вышли с кладбища, обошли церковь.
Дойдя до этого места, они едва могли сдержать крик радости или, скорее, их песнопение стало таким криком, пока они по-прежнему продвигались вперед, неся впереди крест, за ним статую Богородицы, затем хоругви с навесом.
Все было так, как они думали. Площадь была пустынной, харчевня стояла закрытой. Оконные занавески были задернуты, дым из трубы не шел, можно было сказать, что это давно брошенный всеми дом…
Человеку надо было лишь распахнуть дверь.
Ему достаточно было лишь отодвинуть щеколду, и плоть, сверкавшая в золоте под маленьким круглым стеклышком [6], выпала из рук, переставших слушаться.
Сразу же после упали навес, крест, хоругви, статуя Богоматери в шелковом одеянии.
Небо почернело, и голуби, сорвавшись с колокольни, устремились к долине.
VI
Начались наводнения, пошли лавины. Весна настала слишком скоро, наступила до времени, повсюду таял снег, явилось горе всеобщего разрушения. Разливы, размывы, обвалы. Если бы вы поднялись на церковную башню, то увидели бы ужасающую картину. Вместо зеленого в это время года одеяния и видневшихся тут и там картин с садовыми скамеечками вдоль склонов, крокусами, анемонами, словно глазурью покрывавшими пейзажи, повсюду лежал гравий, землю развезло, она вся была выворочена. Что за плуг ее бороздил? Плотины рухнули, вода из пруда вытекла, виднелось лишь илистое дно, растрескавшееся, как старая фаянсовая тарелка. Но более поразительным среди этого уныния было отсутствие всякой живой твари: даже кошка не промелькнет под дверь риги, не видно ни одной курицы, опустившей голову со свесившимся на глаз гребешком. И когда яркий свет вновь засиял теплыми лучами апрельского солнца, когда обычно на кустах показываются первые почки, он лишь подчеркивал ужас вокруг. Безлюдье. Какое это было безлюдье, какое опустошение! Не только на улицах, но и в полях, обычно столь оживленных в эту пору, пору посева, починки оград, первых всходов, когда надо боронить землю, окучивать молодые ростки, и девушки идут собирать букеты, а влюбленные воскресными вечерами отправляются на прогулку. Обычно все приходит в движение и на склонах: идешь и думаешь, что один, но вот кто-то показывается из-за забора; углубишься в лес, и тут появляется идущий навстречу человек с повозкой, в которую впряг корову. Но в этом году — никого нет, нигде и никого. Там, на равнине, справа и слева, и прямо напротив по ту сторону гор человек продолжал быть человеком, но здесь, чем ближе к деревне, тем больше растет одиночество. Перегороженные дороги, изрытые ямами луга, поваленные леса с ясностью обозначали взору границы, за которые никто не осмеливался зайти. И границы эти были границами коммуны, и висело над ней проклятье, и распространился слух, что там свирепствует мор, и напрасно отправляли посланцев испросить помощи, им отвечали: «Больше ни шага, иначе стреляем!» Все были пленниками в деревне, за исключением кюре, который после процессии куда-то пропал.
