Сатанинская трилогия - Рамю Шарль Фердинанд

— Мы привели короля! Чтите его, как подобает!

Из преграждавшей путь толпы вышла женщина. Плюнула ему в лицо. Подошла вторая и тоже плюнула.

Подошла третья.

Носильщики опустили его, он оставался в пределах их досягаемости, и подходили другие женщины и плевали ему в лицо.

Они добрались до первых домов, среди которых был дом Жозефа. Жозеф вышел, у него в руках была ветка терна, он со всей силы ударил человека по лицу, так что потекла кровь.

Они двигались по огибающей всю деревню дороге, миновали фонтан, поднялись выше, добрались до площади, где было полно народу. Свиты не стало, она далась с толпой. Казалось, меж крыш разлилась река, река из голов, что текла во все стороны. И словно вздыбившееся в ней бревно, удерживаемое вертикально силой потока, виднелся над ней человек с перепачканным лицом, по которому струились кровавые слезы.

Люди на площади, увидев, что его ведут, кричали:

— Что вы с ним сделаете?

— Отрежем голову.

— А до этого что будете делать?

— Вырвем ногти на руках и ногах, выколем глаза, отрежем язык, выжжем уши каленым железом…

— А что еще?

— Прибьем его гвоздями, как сову, к дверям риги.

— Да, прибьем его к дверям!

Девушки стояли на скамье возле липы, мальчишки забрались выше до самых окон церкви. Девушки хватались руками за голову, мальчишки наклонялись вперед, чтобы лучше видеть. Толпа вокруг пришла в движение, в центре которого крутился Браншю. Он согнулся, распрямился, опять согнулся, исчез. В этот момент сквозь толпу шли двое мужчин, у одного было что-то наподобие копья, у другого кузнечный молот. И после кружения возле Браншю толпа вдруг отхлынула, перед ними все расступались; вокруг Браншю, которого по-прежнему не было видно, образовалось кольцо.

Мужчина поднял копье. Прокричал:

— Так что, это правда?

Все отвечали:

— Разумеется, правда!

И копье обрушилось вниз, затем снова.

Кричали:

— Они уложат его на месте!..

— Не надо, — выкрикнул кто-то, — прибейте его живым!

Голоса подхватили:

— Прибейте его живым!

— Как сову!

— Как вестника тьмы!

Державший молот засмеялся во весь рот, но смеха не было слышно. Все по-прежнему пытались что-то разглядеть, но ничего не видели, только лишь что Браншю куда-то тащат. В стене церкви была дверь, выкрашенная в синий. Человек с молотом поднялся на плечи стоявшего рядом. Все увидели, как с земли подняли нечто наподобие тяжелого серого мешка и приставили к двери. Еще один мужчина забрался кому-то на плечи, держа в руке нож. Все замолкли. Мужчина взмахнул ножом, разрезал веревки на левой руке, затем на правой, голова Браншю висела поникшей. Они развели его руки в стороны, поднялся молот, чтобы вбить гвозди…

И тогда раздался смех. Никто больше не знал, что творится.

Люди едва успели увидеть, что Браншю поднял голову (в то же самое время его отпустили, мужчины с ножом и с молотом спрыгнули на землю), и уже площадь была пустая, улицы опустели, слышалось, как повсюду хлопают двери.

Ничего более, лишь раскатистый смех, после которого настала великая тишина.

Великая тишина, и площадь вся опустела, и в центре нее был Человек: он крепко стоял на ногах, освещаемый солнцем; веревки, которыми он был связан, упали; на лице не осталось и следа грязи; весь вид его был таким свежим, словно он только что встал с постели, одежда была в порядке, без единого пятнышка или дырки. И Человек этот стоял посреди площади, и Человек этот смеялся, обводя все вокруг взглядом.

Затем он спокойно принялся набивать трубку, раскурил.

Но вот появился кто-то, кто бежал с дальней улицы.

— Я все видел, я здесь!

И, простершись перед Человеком:

— Они плевали тебе в лицо, они били тебя шипами…

Лот говорил все тише:

— Они хотели тебя распять, но ты явил им свое величие, ибо сказано: «Он будет велик…»

Человек уставился на него, не отвечая, временами выпуская из трубки синеватое облачко. Поэтому той, что тоже должна была прийти, хватило времени.

Это была старая Маргерит, ведь она дожидалась сына. Теперь она пришла и сказала:

— Делай со мной что хочешь, я верю в то, во что веришь ты, люблю того, кого любишь ты…

Она подошла, бросилась на колени.

Но Лот вскочил:

— Уходи! Я больше тебя не знаю.

Она упала лицом в снег.

Послышались ухмылки, кто-то сплевывал, тихо покашливая. Это был Крибле по прозвищу Змей, который был третьим и последним.

Шел он, пошатываясь, он всегда ходил пошатываясь.

— Мне неважно, Бог ты или дьявол, но я знаю, что с тобой лучше, чем с кем-то еще…

Он хотел поднять руку, но не смог, иначе б упал. Он снова закашлял, вытер рот:

— И ты дал мне заработать уже сто франков, так что… я сказал себе, ты позволишь мне заработать столько же и в следующий раз.

V

Человек поселился в харчевне, которую Симон вместе с женой и всей семьей покинули с великой поспешностью, когда увидели, что он приближается.

В харчевне было четыре комнаты, да сверх того зал, большая кухня и подвал, полный припасов.

Крибле можно было понять. Выпивка ему теперь почти ничего не стоила, ночлег тоже, и пропитание — не более остального. У него было в распоряжении два или три ящика макарон, мешок риса, бочка сельди и множество сосисок и ветчины в вытяжной трубе. Он обследовал весь подвал, постучал по всем бочкам и успокоился.

Они вели беззаботную жизнь, их пока было трое: Человек, Лот и он. Человек казался всем довольным, Лот мало что говорил, Крибле занимал себя на свой лад. Он спускался с пустой бутылкой, поднимался с полной, садился возле окна: десять-двенадцать стаканов нас не пугают. Но, подобно музыкальным ящикам, куда достаточно лишь опустить два су, ему было достаточно лишь допить последний стакан, чтобы все заработало, и начиналась песня из двадцати пяти куплетов, которую он пел, встряхивая головой. Часами он сидел так, без движения (не считая моментов, когда встряхивал головой да поднимал стакан, а это все вещи приятные), жизнь была хороша. Все несколько подпортило появление Кленша.

Кленш пришел первым из деревенских жителей.

Он сказал:

Жена сделала мою жизнь несносной. Пытался ее быть — не помогает, становится только хуже. Так что сказал, что убираюсь оттуда. — И с удовольствием втягивая воздух, продолжил. — У вас все же лучше. Если месье позволят…

Человек попросту ответил:

— Место есть.

И Кленш поселился с ними, став четвертым. И не жалел об этом.

Все понимали, что отныне Человек будет делать все что захочет. Улицы были пустынны. Из дома выходили только удостоверившись, что Человека нигде не видно; завидев его, сразу возвращались в нору. К счастью, он почти не выходил из харчевни. Так что было время проскользнуть к конюшне или добежать до фонтана, но не более. Возвращались тоже бегом, и двери весь день стояли запертыми, все думали: «Он может прийти и к нам, как пришел к Симону». Повелось странное бытование, примера которому никогда не видели: бытование подножное, полужизнь. Казалось, даже печной дым тяжелее обычного стелется по скатам крыш, будто не осмеливаясь подняться выше. Жизнь замедлилась во всех проявлениях, и уже объявлялись страшные хвори, одна из которых обрушилась на домашний скот.

У коров случилось размягчение вымени и, когда дергали за сосок, тот оставался в руке.

Поскольку молоко все время появлялось новое, а доить их не представлялось никакой возможности, животные страшно страдали, непрестанно мыча, взывая каждое в своем стойле.

Но более всего удивляло, что беды обрушивались на всех разной меры, словно свершалось правосудие наоборот: чем лучше все шло прежде, тем сильнее оказывалась кара. А там, где, напротив, царили страсти — зависть, скупость, лень, пьянство, — дома эти будто бы пощадили. Вспомните место в Библии, как приходит ангел и некоторые двери испачканы кровью, а другие — нет. Были хлева, где все животные пали, и были такие, где все остались здоровы.