Сатанинская трилогия - Рамю Шарль Фердинанд

В конце улицы стояло с десяток мужчин, когда появилась бедняжка Эрмини. В то же самое время Браншю вышел из дома. Казалось, он уже ни от кого не скрывается. Он повернулся к Эрмини. Руки его были в карманах, он весело улыбался. Говорят, с тех пор у него изменился цвет глаз. Но совершенно точно, что Эрмини почувствовала боль именно в то время, когда он на нее смотрел. Она так же вскрикнула, так же всплеснула руками, а потом повалилась, словно ноги под юбками отказали. Он же засмеялся (во всяком случае так рассказывали) и громко сказал (так потом говорили): «Уже пятая! Неплохо, неплохо!..»

Удивительно, что мужчины даже не подумали на него наброситься. Все происходило так скоро, что застигло всех врасплох. Браншю мог исчезнуть совершенно спокойно.

Тем временем жители деревни, которые еще не имели мнения (таких было большинство), постепенно пришли в движение. Вначале Эрмини отнесли домой, четырех из присутствовавших для этого было достаточно, другие же побежали по улицам, останавливаясь у дверей, стуча или распахивая их и крича: «Выходите, скорее!» Их спрашивали: «Что стряслось?» Но они были уже далеко. На площади собралось полно народу. Они вооружились первым, что попало под руку. Кто-то схватил вилы, кто-то рукоятку от инструмента, некоторые взяли ружье, другие держали косу. И со всех сторон нарастал гул, будто поток обрушивался на камни.

Кто-то только что подошел, они спрашивали:

— Что случилось?

И новость опять обсуждалась, качали головой, поднимали руки, а многие начинали смеяться от гнева, поскольку думали: «Как могли пустить все на самотек? Почему не догадались прежде? Бедные женщины! Еще бы немного, и они бы все пострадали!»

Хотя творившееся и было неслыханно, никто не пытался понять, как именно Браншю мог все это вызвать: «Для начала надо его уничтожить, — говорили они, — вот самое главное!» Вот почему они все собрались, да в таком количестве. Если идти против человека подобного сорта, то чем нас больше, тем лучше. В итоге площадь перед церковью оказалась слишком тесна. Им не хватало только старшего. К счастью, большой Комюнье был на голову выше всех, так что обратились к нему: «Ну что, идем? Идем, решай, ты командуешь!» И большой Комюнье, хоть его и застигли врасплох, поднял руку. Все замолчали.

— Сначала пойдем посмотрим, дома ли он.

Толпа двинулась с места, часть пошла по улице, другая позади домов. Какое это было волнение! Сошлись не только мужчины средних лет, в полном соку, но и старики, немощные, да и женщины с детьми тоже, все бежали наружу, кричали из окон, взывали с крылец. Были и девушки, они смеялись, в таком возрасте все в радость, они подбирали юбки и на толстых икрах виднелись шерстяные чулки всевозможных оттенков.

Комюнье постучал в дверь Браншю, крикнул:

— Есть кто? — Он схватился за ружейный ствол и начал колотить по двери прикладом.

Их колотило уже двое или трое, однако длилось это недолго, дверь поддалась. Они все вбежали внутрь. Браншю не было, но какая разница. «Все равно, давайте!» Из окон полетели осколки. Замечательная вывеска с украшениями висела уже на одной веревке, затем раскололась, упав на землю. Люди забрались на крышу и били по ней палками, тяжелая черепица сыпалась вниз, обнажались стропила.

Из окна соседнего дома кричал старик:

— Несчастные! Что вы творите?! — Это был владелец, но его никто и не слушал.

Он мог кричать сколько душе угодно: никогда еще работа так не спорилась, никогда прежде не видели таких ловких умельцев. Они не останавливались, пока не довершили дело, хоть и перехватывало у них дыхание и пот тек ручьями. Но с горой обломков тоже надо было что-то придумать, и они метались по ней, топча и утаптывая.

Это потому, что нам нравится чувствовать свою силу. Над нами насмехались? Что ж, покажем теперь, кто мы такие. И они все возвращались к развалинам, словно чтобы развалить их еще больше, ногами расшвыривая обломки.

Затем наступил спад, они не знали уже, что делать, да и усталость сказалась.

Решили пойти на розыски в леса над деревней, где, как они полагали, спрятался этот человек. Но их было теперь не так много и пыл уже поутих.

В поисках следов они пустились по склону, что поднимается над деревней. На белой гладкой поверхности следы обычно заметны издалека, но они ничего не нашли. На дорогах же, где следы были, их оказывалось слишком много, все они слишком перепутались, чтобы можно было распознать нужные. Так что они продолжали искать наугад, одни идя по этой дороге, другие по той, и почти одновременно дошли до леса. Тут дороги терялись. Напрасно они колошматили по кустам, нигде не находя ничего, что указывало бы на чье-то присутствие. Только время от времени показывалась большая серая птица, тяжело взбиравшаяся под укрытие из разросшихся ветвей, образовавших что-то наподобие естественного навеса, и в отчаянии там билась. Еще они спугнули зайца, которого даже не смогли поймать. И ничего более, совсем ничего. Чем выше они поднимались, тем больше вокруг громоздилось квадратных глыб, одна к другой, словно преграждён им путь, да попадались всякого рода белые видения, которые были на самом деле поваленными стволами, кустами и обломками скал. Дело шло к вечеру, вскоре упорство их поистратилось. И когда они прошли сквозь первый лес, а после него предстало нечто вроде очередного горного яруса, они собрались и пересчитали друг друга, и стало очевидно, что у них уже не хватит сил пройти лес, разросшийся далеко вперед, еще более густой и еще более грозный, смыкающийся с самими скалами.

Они потоптались какое-то время на месте, кто-то проговорил: «Если хотим вернуться до ночи, мешкать не стоит».

*

Их ждал горячий кофе, в кухнях горел огонь. Они сели у пламени. От одежды шел пар.

Они говорили:

— Мы сделали, что могли.

— Это злой рок.

И говорили друг с другом шепотом, на ухо, речь шла о вещах, о которых не осмеливаются сказать громко.

Но все же было и то, о чем толковали в полный голос. Так бежал по деревне шум, что с тех пор, как исчез Браншю, никто не видел и Лота.

Так и было. Лот не появлялся дома в течение всего дня, а когда наступил вечер, старая Маргерит уже вся измучилась от ожидания. К тому же случившееся днем повергло ее в смятенье, этот человек ее вылечил, она была при смерти, когда он пришел, и ему стоило лишь взять ее за руку, чтобы вернуть к жизни. Как бы там ни было, существует некий долг. А тому, кому не можешь отплатить, отдашь все. Теперь же толкуют, что человек этот злой. Они разломали ему весь дом, а потом пустились в погоню.

Она была одна, она сидела, прислушиваясь: из деревни все еще доносился шум, хотя было уже поздно, но, кажется, никто не хотел ложиться. Словно настала еще одна ночь Рождества, ложного Рождества. Пробило полночь, люди продолжали ходить взад и вперед мимо ее двери. Было слышно, как болтают в соседних домах. И с трудом поднимая голову (сидя перед огнем в старом и плоском черном корсаже, огромной юбке в складках), каждый раз, когда слышался звук шагов или чей-то голос, она спрашивала себя: «Это он?»

Лот не возвращался. Постепенно все стихло, пробило час, и скоро должно было пробить два.

Она вернулась в спальню, начала раздеваться. Ей показалось, что кто-то пытается нащупать замочную скважину. Она прислушалась. В самом деле, кто-то пытался открыть ключом входную дверь, это был старый и непростой замок с потайной задвижкой. В конце концов послышался щелчок. Она больше не медлила, наполовину раздетая, поспешила на кухню. Дверь без всякого скрипа медленно отворилась, и она увидела сына. Подняв руку, он сделал ей знак молчать.

Лот затворил дверь с такой же осторожностью, с какой и открывал, подошел ближе и прежде, чем она успела раскрыть рот, сказал:

— Мать, — он говорил очень тихо и быстро, — собери мне хлеба, сыра, вяленого мяса и бутылку вина. И дай еще одеял, самых теплых, тех, что у меня на кровати… Она обратила внимание только на последнюю фразу, сказав:

— А ты?..

Он продолжил, не отвечая: